Отзывы на книги автора «Андрей Аствацатуров»

Есть тут, конечно, один товарищ, который спорит со мной, да и книжка ему очень понравилась, но я всё равно отнеслась к ней довольно несерьёзно. Я не литературовед, чтобы припечатать произведение фразой: "Это не литература", но всё же этот сборник баек — дело более шуточное, какого-то ЖЖшного формата. Правда, мне кажется, автор и не претендовал на глубину мысли и широту резонанса, когда вспоминал различные кулстори в совершенно рандомном режиме, просто писал, что взбредёт в голову. Вот и получались плохо связанные между собой истории, некоторые интересные и смешные, а некоторые — ну, так, как вот пришёл с другом пивка попить в какой-нибудь Foggy Dew, заодно и рассказал.

Поначалу было немного похоже, как ни странно, на Хармса. Наверное, вот этим чудесным финалом к любой истории, на которую можно навесить псевдоярлык глубокомысленности, как и на все детские: я сделал то-то, случилось то-то, а потом я пошёл смотреть мультики. Всё смешалось в доме Облонских, пойду поем. В этом есть своя особенная прелесть, которой, однако, злоупотреблять не стоит, рано или поздно читатель может заподозрить, что это ни хрена не дзен, а просто рандомные вещи. Потом детство кончилось, натужные афоризмы, припасённые на начало, тоже, и дело пошло немножко лучше. Субтильный вьюнош с горящим взором, интеллигент и петербуржец (произнесите это слово с особой интонацией, ну пожалуйста, именно так тут и надо) — в общем-то, неплохой герой. Девушкам понравится, а парням... Да какая разница, плевать на парней. В общем, катится этой герой по жизни, подгоняемый палочкой высококультурных родственничков, и катится. А мы следим. А потом — оп! Вдруг автор резко устал писать и ушёл. Опять "пойду поем", только без предупреждения. Поем, а потом новую книжку напишу. "Скунскамеру". Не читала, но уже подозреваю, что там продолжение всех рассказов кто, с кем и под какими напитками на какой улице Петербурга что делали.

Впрочем, если пристально следить за именами, то видна даже сюжетная канва: герои из детства, которые потом садятся в тюрьму, или герои из совсем не детства, которые делали Аствацатурову плохо, а потом утонули в деревенском сортире. Точнее, сначала мы знакомимся с женсчиной этого неприятного типа, потом узнаём, что он в сортире утоп, потом долго читаем про бытовой уютный молодёжный алкоголизм, а в тот момент, когда окончательно забудем и женсчину и типчика — они всплывут неузнанные нами и начнут творить нехорошие дела. Довольно забавный нехитрый приём игры с читателем, впрочем, на выбор есть и приёмы другого ранжира. Менее тонкий: псевдофилософочки о надписях в туалетах (вспоминаем заодно, кто только из забугорных товарищей об этом не писал, хоть подборку составляй), пофановые мысли о высоком, притча о ком-нибудь с именами Но и Гав, что складывается в опять же туалетный юмор. Из более тонкого меня порадовала фишечка со знаменитым бельгийским писателем. Ситуация такая: Аствацатуров пишет про встречу с этим писателем, потом отвлекается на каких-то других персонажей... И раздаётся звонкое "Ой, читатель, да мы же забыли про нашего героя!" Мы возвращаемся к писателю и опять наблюдаем, что же с ним происходит. и вот автор вновь нас уводит к каким-то мыслям, каким-то женщинам. "Постой, читатель!" — летим к нему обратно... И так несколько раз. А фишка в том, что в один прекрасный момент мы к нему больше не вернёмся. Не узнаем конец истории, перескочим на другое место, фиг знает, чем там вообще всё дело закончилось. Ай-я-яй. Ловко.

Как итог — довольно симпатичная книжка для лёгкого чтения, надеяться, что известный филолог вложил в неё больше, чем кажется на первый взгляд — бессмысленно. Для любителей ЖЖшного жанра подойдёт вполне, не так юморно, как у Славы Сэ, не так метко, как у Довлатова, даже, наверное, Гришковцу уступает, но принцип бытописания по сравнению с этими товарищами вы поняли, да? Маленькие историйки, которые можно читать по кусочку с любого места, можно вообще не читать, но, по крайней мере, хуже-то не станет.

Меланхоличная, пронизанная ностальгией книга, где каждый рассказ хорош сам по себе, но вместе они образовывают нечто неразрывное, без четкого начала и конца, как проносящаяся лента воспоминаний. Основная тема — особенность детского восприятия, когда все чувства максимально оголены, искрят, как порванные провода, а мир — огромен и непознаваем. В обыденных предметах и явлениях таится неуловимое волшебство, простые радости заставляют чувствовать полное, почти разрывающее изнутри счастье. Но и страхи, печали, сомнения ощущаются с той же разрушительной полнотой, иногда невыносимо болезненной, оставляющей невидимые шрамы.

Книга поделена на две части — "О других" и "О себе". Первая половина наполнена рассказами, похожими на концентрат детских впечатлений. Многие из них не имеют явного последовательного сюжета, являются скорее воспоминаниями о чувствах, едва приправленными меткими яркими всполохами деталей. Немного путанные, сумбурные, нелинейные,с различной тематикой и различными временными рамками, которые зачастую довольно условны. Однако можно найти для себя что-то узнаваемое, что-то напоминающее о собственном детстве, что-то неуловимо общее для многих.

Вторая часть — воспоминания авторов. Здесь рассказы более последовательны и являются уже не наблюдением изнутри, а, вероятно, взглядом назад с высоты прожитых лет на то самое советское детство, на уже несуществующую страну и всё, что уже никогда не повторится. В каждом рассказе ощущаются нотки тоски по местам, которых лишил волшебства безжалостный поток времени, по людям, с которыми пути разошлись.

Да, какие-то рассказы зацепили чуть больше, какие-то — меньше, но выделять наиболее полюбившиеся не буду. Лучше всего они воспринимаются вместе, неделимыми пожелтевшими страницами старого альбома, хранящего так много светлого и грустного.

Книга - семейный альбом, книга - раскраска с начатыми и оставленными картинками... И всё же захватывающая книга. Сложно объяснить, в чём именно сила слова, но она, безусловно, присутствует здесь в каждой маленькой и даже малюсенькой истории.

В одном из эпизодов автор пересказывает слова редактора, обращённые к нему, начинающему писателю: "Вы, дорогой мой, не умеете строить сюжет". Абсолютная правда, но для книги Аствацатурова это скорее плюс. Поток сознания, прерывающийся на блеснувшее вдали воспоминание, впечатления от общения с людьми - всё идёт в дело, складываясь в тонкую дымчатую мозаику. А вот когда автор пытается развить мысль более развёрнуто ( я имею в виду рассуждения о современной русской литературе), получается зло и не очень мотивированно. Вероятно, я это так восприняла потому, что был задет мой любимый Гришковец, но факт остаётся фактом - этот эпизод мне не понравился совершенно.

Чертовски хороши сюжеты о детстве, достоверны до ужаса. А вот филфаковские воспоминания просто согрели сердце... Правда, я училась на пару курсов старше, но времена-то те же, факультетский дух и для меня родной.

Классный сборник рассказов (смотрю на обложку, и кажется, что невидимая рука с пистолетом целится мальчонке в голову, а самолёт пытается то ли спасти, то ли врезаться первым, хм).

Толстая и Пелевин, Улицкая и Макаревич, Прилепин и Водолазкин - такие все разные, но пишут про одно и то же: про детей, которые неизбежно становятся взрослыми.

Всем нам когда-то было пятнадцать лет. К несчастью, это очень быстро проходит.

Пространство детства — это затерянный город, затопленный стеклянной толщей времени, в нём можно плыть, осматривая залитые сумерками забытья проулки, пустыри — куда всё делось?

...всё происходящее на свете — и в этом преимущество детства — казалось мне естественным.

В рассказе Александра Терехова «За дармоедами» даже есть немного про мой родной Ростов-на-Дону (горьковатая правда):

Всё, что я знал про Ростов, — хищные, цепкие девушки и регулярно появляющиеся серийные маньяки-убийцы.

В одном из рассказов читаю про то, как бабушка говорила девочке: «В тебе дух противоречия», и меня тут же прошибает пот: моя покойная бабушка говорила мне то же самое, слово в слово. Андрея Макаревича в детстве испугала щука из «Емели», той же щуки боялся Андрей Аствацатуров. Всё смешалось в голове — проказы, комочки в манной каше, сбитые коленки и первая любовь. Всё это когда-то было, и будет повторяться в будущем. Поэтому старые-добрые три тега помогут не забыть.

На золотом крыльце сидели: #дача, #жадная соседка, #обманчивые сокровища детства

Любишь - не любишь: #няня-свинюшка, #змей подкроватный, #стихи повешенного дяди

Онтология детства: #звуки, #запахи, #предметы

Но-га: #изгой, #соблазн, #расплата

Белый квадрат: #прятки, #озорник Сашка, #горький лёд

Незрелые ягоды крыжовника: #калоша великоватая, #белый танец, #звонок

Тудой: #неравная любовь, #странные слова, #взросление

Жук: #скучные каникулы, #мало эфира, #первая любовь

На озере: #переезд, #колготочник на озере, #тоска по дому

Как исчезают люди: #малолетние хулиганы, #карлыши, #таинственная пропажа охранника

Плач по уехавшей учительнице рисования и черчения: #поток знания, #Олеандровна, #гладил по волосам

Завтраки 43-го года: #школьные булочки, #глюкоза, #вагон-ресторан

Во сне ты горько плакал: #малыш, #ротонда, #кувшинчик

За дармоедами: #португалия, #Израиль, #Валерик из Челябинска

Девочки и мальчики: #размышления, #битва полов, #спешка взросления

Бедный враг: #еврейская Пасха, #уголовщина, #встреча

До того, как: #из заморыша в пухлячка, #скульптуры из пластилина, #зависть

Шаровая молния: #слепые нарциссы, #проказы, #бег жизни

Падать больно: #шоколад для Маресьева, #чувствительность, #одуванчик и Дейзи

Пальто с хлястиком: #мама-директор, #канадская жвачка, #антропоцентризм

Вместо игрушек: #старичок медвежонок, #тетрадки с записями, #милые негры

Страхи и глупости: #приставания, #ранний эрос, #пугали Хиросимой

Город Кенигсберг, безработица в Америке и знаки препинания: #буква «М», #Job!, доцент в фитнес-зале

[комментарии к «Денискиным рассказам»]: #опровержение, #дворники и принцы, #Ваня Дыхов

Офицерский сын: #советская власть, #тройка по истории, #контузия отца

Счастливчик Степан Дугласович Дойл: #махинации в приюте, #Даг-младший, #из грязи в Америку

Какая смерть, когда такое солнце: #боязнь взрослых, #богомол, #колка дров

Лес: #дорога у монастырям, #баклажка с пивом, #заблудились

Совсем другое время: #совочек в песке, #девочки-белки, #отмотать время назад

Получив эту книгу в раздаче, почему-то довольно долго не находила на нее времени. А взявшись, наконец, читать, не смогла остановиться. Потому что это было замечательно. Образно, живо, честно. И даже наличие ненормативной лексики (которой, к слову, не так уж много) нисколько не смущает.

Этот роман в рассказах – трагикомическая история жизни питерского интеллигента, преподавателя одного из вузов северной столицы. История о большой и чистой любви, увы, недолговечной и болезненно прервавшейся. О друзьях, об искусстве, об истории и ее влиянии на современность, о бренности существования, о философии и о многом другом. И разумеется, это история о Питере, городе, который автор искренне любит. Наверное, этот момент подкупил особенно – ведь это и мой родной город, по которому я страшно скучаю, ибо так сложилась жизнь, что вот уже много лет живу я вдали от родных мест. И хотя действие романа происходит, помимо Питера, в весеннем Неаполе и на Капри, в зимнем Париже и Крыму летом, осень все же особенно хороша именно в Петербурге. И эта питерская осень всегда в душе героя романа. Поэтому и общее настроение книги – светлая грусть с горьковатым привкусом влажной осенней листвы.

Очень рада, что благодаря сайту и издательству АСТ эта книга теперь есть в моей библиотеке. Непременно буду ее перечитывать, соскучившись по свинцовому осеннему питерскому небу…

Тот случай, когда я вижу некоторые минусы, но оказалась на одной волне с автором, и поэтому легко прощается почти что угодно. Мне (оказывается) очень импонирует чувство юмора Аствацатурова, его саркастичное отношение ко многим людям, его самовосприятие, взгляд на мир. Поэтому книга, которая вся целиком выражает именно это через разные забавные и печальные истории из жизни автора, не могла мне не понравиться.

При этом она довольно неровная, настроение плавает. Первая часть – короткая цепочка забавных баек про детство и не только – вообще привела меня в восторг. Вторая оказалась более лиричной. Такое настроение одухотворенной тоски тоже получается здорово, но все-таки не настолько торкает. Вторая часть и отдельно от первой весьма неравномерная, интонации скачут.
Кроме того, иногда автор все-таки слишком беспощаден к людям. Взять хотя бы студентку с ее дипломом – страшненькая, толстенькая и глупенькая; понимаю, до какой степени она достала своего научрука, но все-таки он уж совсем сурово размазал ее по стене. А порой он проходится и по совсем незнакомым людям, колючий, словно подросток (я, кстати, челюсть уронила, вычитав в этом же романе, что автору за 45).

Сложно что-то еще сказать как о плюсах, так и о минусах книги – она из тех, которые или цепляют читателя, или совсем не нравятся. Как повезет.

Жизнь — это не стрела, не путь из пункта А в пункт Б. Жизнь в книге должна выглядеть как кисть винограда.

Пусть как кисть, кто же против, хотя, сказанное автором романа, это не может не настораживать. То есть, вы вместо цельного повествования, прошитого нитью сюжета, дадите мне сейчас виноградную гроздь разрозненных историй, а уж какой окажется следующая и как я ее восприму - не ваша забота. Так это надо понимать?

Что ж, пусть так, живем во времена постмодерна и трех смертей: Бога, автора, сюжета, из которых наиболее досадна для нас сейчас последняя (Бог умереть не может и автор, вопреки собственным утверждениям, вполне себе жив). Вот с сюжетом досадно. Так уж мы избалованы и развращены обилием пишущих людей, способных рассказать связную историю, что необходимость ползать на карачках, шаря под стульями и диванами, чтобы собрать раскатившиеся с низки бусины (или виноградины, если вам так больше нравится) - такая перспектива не очень вдохновляет изначально.

Хотя, если речь об уровне мастерства борхесова "Сада ветвящихся тропок", можно и потерпеть, чего ж мы, понимание имеем. Не в этом случае. Андрей Аствацатуров, при всей моей любви к его литературоведческой ипостаси, в которой выступает великолепным рассказчиком, словно бы спускается этажом ниже в писательской.

То есть, я понимаю, что брюзгливая и брезгливая интонация - это особенность авторского стиля: предельная откровенность, безжалостность к себе и другим, саркастичная смесь ёрничества со снобизмом, унылая и человеконенавистническая в сути. И даже понимаю, что Аствацатуров такой один в современной русской литературе, кто не боится предстать перед читателем "гадким Я", без кокетства и самооправданий (не мы такие, жизнь такая, а в глубине я белый и пушистый).

Такая предельная степень нелицеприятности к лирическому герою, какую только у Селина в "Путешествии на край ночи" могу вспомнить. Но мне, читателю, неуютно в одном пространстве с маленьким бякой Андрюшей, ведущим свою войну против всемирного зла методами, какими сама вела в детстве: убегать в книги, творить мелкие пакости миру взрослых, попадаться на матерных словах и бывать наказанной, создавать с подружкой тайное общество, за что позже тоже прилетало по первое число.

Блин, да я даже в парковый пруд один раз с разбегу сверзилась, правда летом и без лыж, но в выходной и с кучей народу вокруг. Зато в другой раз почти так же в заросший ряской водоем в роще возле дома, зимой мы ходили туда кататься на коньках, и на мне тогда были коньки - мы с подругой и мальчишками уже закончили кататься, потому что в оттепель это был не лед, а лед под слоем воды, выбирались по замерзшему земляному склону, я шла предпоследней, и тот, кто выше, начал падать. Подружка, она была снизу, успела отскочить, а на меня сверху в грязевое месиво свалились трое старших пацанов. Хана японской алой куртке Марубени, которую мама достала по блату. Представляете, на что была похожа, поднявшись?

Ну вот, вспомнила, посмеялась. Так о чем бишь я? Ах да, все мы, за редким исключением, были мелкими неловкими дурачками. что ж теперь сделаешь. Но как-то же выросли, вы правы, Андрей, большей частью неплохими и незлыми людьми. И книжки продолжаем читать, вашу вот, осилила, и не одна я, гляжу. Так откуда у вас это отношение к нам как из вашего примера с метонимией?

А что у вас на филфаке и журфаке студенты путают Евгения "Медного всадника" с Евгением Онегиным и ищут в библиотеке автора Белкина, написавшего какие-то повести - так это вы сами такую безмозглую шваль в свои снобские ВУЗы набираете. Боюсь даже предположить, руководствуясь какими критериями отбора.

Отличнейшая книга. То, чего по-настоящему не хватает на книжном рынке. Не узконаправленный научный труд для филологов, а популярное, всем понятное литературоведение.
Это же вообще признак хорошего учителя - рассказать просто и увлекательно о сложном.
Я, слушая "Хаос и симметрию", исписала два листа заметками - новые неведомые факты, то, что теперь хочется прочитать (хотя большая часть прочитана все же), то, что я теперь бы перечитала, какие-то особо удачные высказывания о любимом...
Общее впечатление: словно ты обсудил книги с умным и приятным собеседником. Где-то соглашаешься, где-то нет, где-то ты вообще белый лист и хочешь изучить вопрос получше, где-то и просто проходишь мимо, но в целом это здорово, полезно и ужасно приятно читать.
Здорово написано о Елизарове, которого я полюбила после "Земли" неземной любовью и буду читать дальше. Из нечитанного, но после книги обязательно: "Бесплодная земля" Элиота, Александр Жолковский, рассказы Сэлинджера, и Вирджиния Вулф (это вообще позор, я читала только "Орладно").
Список всех произведений, о которых идет речь, есть в оглавлении. Классики-англичане, классики-американцы (такие... модернисты, ставшие уже классикой) и современные российские авторы.

Наигравшись вдоволь, она разглядела меня получше и, удостоверившись в незначительности, выбросила вон, измятого, измученного, а себе нашла новую игрушку – подороже, похитрее.

Прежде, в "И не только Сэлинджер", Аствацатуров подробно разбирал мучительное непонимание героев Генри Джеймса: она живет в атмосфере лавстори, в то время, как его жанр авантюрный, охота за сокровищем. Тем же приемом, предельно расширив круг вовлеченных, сам он пользуется в "Пеликанах...". Каждый разыгрывает свой сюжет в жанре, равноудаленном от внутренней реальности других персонажей. Что не только не становится трагедией, но даже и серьезного дискомфорта не причиняет. В сути всем на всех плевать и всякий варится в собственном котле, изредка примеривая выбранную архетипическую маску, как женщина, что пытается влезть в свадебное платье спустя десять, двадцать, тридцать лет .

"Не кормите и не трогайте пеликанов" книга возведенного в абсолют, самоценного одиночества. Изредка прерываемого сопряжениями разной степени близости с другими человеческими особями, не приносящими большого удовлетворения ни одной из сторон. Жизнь. где спорадические контакты воспринимаются как неизбежное зло, а от постоянных нужно бежать, как от зла абсолютного. Но это не: "Кровь моя холодна, холод ее лютей реки, промерзшей до дна, я не люблю людей" Бродского, в каком-то смысле "Пеликаны..." антибродский.

В одиночестве аствацатуровских персонажей огромная потребность в приязни и признании при неумении дать что-то взамен, уж не говоря о бескорыстном служении, неважно чему: делу, женщине, идеалу. Лирический герой, с которым автор делится собственным именем, известен страстью к насквозь фальшивым femmes fatal и страстью к нему инженю: от первых Андрей терпеливо сносит моральные тычки и подзатыльники, вторым не прочь сам при случае отвесить, Так вот, если герой и должен вызывать симпатию, это ему не удается.

Композиционно книга выстроена серией флэшбэков, призванных намекнуть читателю на причастность горним сферам постмодерна, но похоже это скорее на неряшливый пересказ житейских и окололитературных анекдотов. Бывает смешно, к чести автора не там, где зло. Бывает узнаваемо - это в части реалий девяностых. Но весь пассаж "как тяжело на свете жить бедняжечке", о мытарствах безработного профессора, вызывает неодолимое желание побыть Станиславским: "Не верю!"

Резюмируя: как литературоведческий капустник, предлагающий читателю опознать максимальное число коннотаций, это превосходно. Как роман, удручающе плохо.

Отчёт о первой ежегодной встрече санкт-петербургского литературного клуба «Найди лесоруба»,
проходившей в июле месяце на о. Капри, регион Кампания
Участники встречи: 951033, leykka

Сначала о главном: завтраки у участников встречи начинались в 06-45, что, учитывая запаздывание С-Пб по отношению к Капри на два часа, было вполне литературоугодно. 951033 завтракал обильно, плотно и с имперским размахом (шведский стол и не такое позволяет): омлет, изредка приправленный шкворчащим беконом либо сосисочками; пара ломтиков душистой фокаччи с тонкими покорными сырами; свежевыжатый грейпфрутовый сок (951033 несколько повернулся на грейпфрутовом соке, подчас выпивая, зачастую залпом, по два – два с половиной литра оживляющей жидкости в день (сделайте поправку на царящую в июле на Капри температуру воздуха), за что заработал приходящую изжогу, которую умело гасил послеобеденным йогуртом)…мы отвлеклись; пара нежнейших круассанов с мармеладом; две чашки капучино с сахаром и как финальный аккорд несколько ломтиков арбуза/дыни, либо консервированные персики.

Leykka обходился миской шокохлопьев с молоком и стаканом воды.

После завтрака составлялся план литературного дня: во сколько пойти купаться; чем и где обедать (неизменное одобрение участников встречи вызывали бутерброды с тунцом, креветками и сыром филадельфия с ближайшего mercato) и куда поехать искать диски (дело в том, что 951033 одновременно входил ещё и в аудиоклуб «В дым под водой» и периодически бегал к ним в соседний номер за штопором).

Параллельно в карманном молескине-путеводителе отмечались интересные точки острова, в основном места проживания - виллы, отели, пансионы, развалины различных знаменитых особ: Тиберия, Горького, Ленина, Годара, Карла Дифенбаха, Нормана Дугласа. Виллы были закрыты для публичного просмотра и спрятаны за заборами, которые приходилось всякий раз самоотверженно преодолевать. Чуткая охрана, если таковая находилась, поначалу настораживалась, но, увидав значки лит. клуба «Найди лесоруба» (эмблемой клуба является схематичное изображение человека, летящего на телепортационном ломе; логотип позаимствован у Норильской Ассоциации Телепортации с её молчаливого согласия), всякий раз расступалась, пропуская гостей бродить по комнатам или по развалинам оных. Тиберий как обычно пялился на совокупляющихся отроков и мановениями бровей отправлял всех неугодных вниз с пятисотметрового утёса, на котором был выстроен его особняк – Villa Jovis. Горький и Ленин постоянно бегали друг к другу в гости и плотоядно смеялись, неизменно обыгрывая в шахматы Богданова. Годар миловался с Бриджит Бардо и запечатлевал её в купальнике на красном диване. Дифенбах в обнимку с Дугласом разгуливал в сумерках под кронами лимонов и рассуждал о вечной жизни.

Под конец встречи участники отважились добраться до маяка, сие предприятие окончательно вымотало измученного грейпфрутовым соком 951033, и он, споткнувшись, упал лицом в маяк, где с успехом выбил себе передний зуб. Но свято место пусто не бывает: в результате удара от основания маяка откололся маленький камешек, который 951033 намеревается вставить себе вместо зуба. Фотографию камешка я привожу в конце своего сегодняшнего отчёта, чтобы вы даже не могли допустить и тени сомнения в том, что всё вышеизложенное – чистая правда