Я всего боялся. Боялся тех, кто сильнее меня (ими были почти все окружающие), боялся собак, боялся оказаться голым на кушетке, боялся “гаммы глобулина”. Старостин был физически слабее меня. Но он ничего не боялся. И никого. Даже хулиганов-силачей. Он от них, правда, всегда убегал. Но никогда их не боялся. Бегал Миша быстро. Оказавшись на безопасном расстоянии, он останавливался, поворачивался к своему врагу и начинал обзываться. Очень обидно и долго. До тех пор пока враг не выходил из себя и не бросался за ним вслед, размахивая кулаками. Тогда Миша снова пускался бежать и, увидев в какой-то момент, что враг опять далеко позади – устал и остановился отдышаться, опять принимался его дразнить. И так до бесконечности. В конце концов обессиленный драчун шел восвояси, а Миша Старостин следовал за ним, улюлюкая и призывая всех (даже если рядом никого не было) посмотреть на “этого говночиста”, который мало того что дурак, еще и бегать не умеет. Впрочем, иногда Мишу ловили и били. Он плакал, но все равно по привычке продолжал обзываться. Его снова били, но и это не помогало. Драчуны-старшеклассники предпочитали с Мишей не связываться. Себе дороже.

Я хотел стать таким, как Миша. Мы очень быстро поладили. Миша меня регулярно просвещал. В частности, мой словарь обогатился замечательным словом “жопа”. Не то чтобы я совсем не знал этого слова. У себя во дворе мне не раз приходилось его слышать. Но с появлением Миши Старостина оно стало для меня неотъемлемой частью повседневности.

На некоторых занятиях мы сидели за одной партой, и Миша постоянно открывал мне новые стороны жизни.

Однажды на уроке пения учительница сказала:

– А сегодня, дети, мы будем проходить гамму, до-мажорную гамму.

При этих словах Старостин толкнул меня в бок, многозначительно подмигнул и захихикал.

– Чего? – удивился я.

– Гамма… – Миша давился от хохота. – Слыхал? Она сказала “гамма”. Гамма глобулина. НОТКИ В ЖОПУ ВВОДЯТ!!!

Даже сейчас, по прошествии стольких лет, я бы не смог придумать ничего подобного. А тогда я легко представил себе эту картину. Представил и от неожиданности громко расхохотался. После чего нас обоих выставили из класса.

Ленин и скелеты

На уроках по чтению ни я, ни он не отвлекались. Старостин учил меня рисовать скелеты и гробы. С гробами все было просто. А вот скелеты поначалу не получались. Особенно их кости, заканчивающиеся с двух сторон сложными закруглениями. Скелеты были разными. Один с любопытством высовывался из своего гроба. Другой сидел за рулем автомобиля. Третий стоял возле дома на посту. Мы старались фантазировать. Я даже нарисовал целую семью скелетов: большие скелеты, папа и мама, держат за руки маленьких скелетиков, детей. Старостин, увидев это, тут же забрал у меня листок бумаги и пририсовал еще пару понурившихся, сгорбленных скелетов, опирающихся на палочки. “Бабушка” и “дедушка”.

Помню, на одном из уроков учительница Валентина Степановна вслух читала нам стихотворение о Ленине:

 
Вверх идут ступени.
В доме тишина.
Здесь работал Ленин,
Сидя у окна.
 
 
Приоткрыты шторы.
И видны вдали
Светлые просторы,
Даль родной земли.
 

Дальше я уже не помню. Кажется, в стихотворении перечислялось, что собственно Ленин видел сквозь приоткрытые шторы и о чем мечтал. Видел он пашни, избы деревень, заводы, естественно, видел грядущий день. И даже видел, как мчится к звездам человек. В конце автор перекидывал мостик в сегодняшний день:

 
Видел путь народа
С ясною судьбой.
Все, что в наши годы
Видим мы с тобой.
 

Валентина Степановна закончила читать, отложила книгу и сказала:

– А теперь, дети, прочитайте стихотворение несколько раз про себя. И подумайте о том, что хотел сказать автор.

Стихотворение мне понравилось. Только финал немного настораживал. Отдавал какой-то школьной назидательностью. Автор словно говорил: “Видишь, как все хорошо? И ты тоже, давай, не подводи. Учись на «пятерки». Раньше-то, при царе, как было? То-то…”

Кроме того, не было поставлено конкретных целей. Вроде как мы все видим, чего хотели. Значит, мечты сбылись? Ничего уже нового не нафантазировать? А начиналось как хорошо! Сидит Ленин у окна. Закрыл глаза и мечтает. Представил себе пашни, избы, Юрия Гагарина в ракете. Здорово! И никто не скажет: “Хватит ворон считать! Садись лучше за уроки! А то двоек нахватаешь!” Потому что это Ленин. Эх, жаль, что я тогда не жил, когда был Ленин. Мы бы сели, помечтали…

– Андрюха! – позвал меня Старостин. – Это ведь про скелетов стихотворение.

– Чего? – удивился я.

– Смотри. Вверх идут скелеты, в доме тишина, здесь работал Ленин, сидя у окна. Ты представляешь? Сидит на втором этаже, – тут его голос стал тише, – Владимир Ильич Ленин. А к нему по лестнице поднимаются скелеты. Хрусть-хрусть.

Тут Старостин пару раз дернул плечами вверх-вниз, изображая, как скелеты поднимаются к Ленину. Я захихикал. В моем сознании Ленин никак не вязался со скелетами. Скелеты – это глупость, баловство. Зачем им подниматься к Ленину? Что они ему скажут? Ленин – дело серьезное… наш советский идеал. С этим не шутят.

– Хрусть-хрусть, – Старостин тем временем продолжал изображать скелетов.

– Старостин! – крикнула учительница. – Сейчас же выйди из класса! Весь уже искривлялся! И ты, Аствацатуров, у меня дождешься!

Стихотворение нам задали выучить наизусть. На следующий день на уроке каждый по очереди выходил к доске и громким голосом его читал. Всякий раз Старостин толкал меня под партой ногой и показывал плечами: хрусть-хрусть.

Я вспоминал про Ленина, потом про совершенно неуместные в его доме скелеты, и мне становилось смешно.

Спустя месяц весь наш класс повели в музей Ленина на Болотной улице, рядом с нашей школой. Это был старый финский дом. Он и сейчас там стоит. Точнее, не дом, а деревянный домик. Что-то вроде дачи. Между прочим, в этом доме состоялось историческое заседание ЦК ВКП(б), где было принято решение штурмовать Зимний.

Мы вошли внутрь, сдали в гардероб пальто, и тут пришла экскурсовод – тетка средних лет – и повела нас смотреть комнаты. Она что-то говорила. Очень много говорила. Я не слушал. Стоял, о чем-то думал. Смотрел по сторонам. На стене фотографии: Ленин в кругу соратников. У стен – стенды: там какие-то раскрытые книги, газеты и даже фотографии. Старая мебель. Лампа, чайник – таких уже не делают. Вспомнил стихи Сергея Михалкова:

 
Уж в этом чайнике нельзя,
Наверно, воду греть.
Но как нам хочется, друзья,
На чайник посмотреть.
 

Мне стало стыдно. Потому что смотреть на чайник совершенно не хотелось. Экскурсия тем временем продолжалась. Мы зашли в очередную комнату. В углу была видна небольшая лестница. Она закруглялась и вела куда-то на второй этаж. Проход на лестницу был перегорожен двумя стойками с красной веревкой.

Тетка-экскурсовод встала спиной к веревке, подождала, пока мы все зайдем в комнату, и произнесла:

– Всем вам, конечно, известно стихотворение… – тут она выдержала паузу и начала декламировать:

 
Вверх идут ступени,
В доме тишина.
Здесь работал Ленин,
Сидя у окна.
 

Я поискал глазами Старостина. Он стоял где-то слева. На его физиономии сияла счастливая улыбка. Поймав мой взгляд, он подмигнул мне и принялся дергать плечами. Руки его при этом болтались как плети. Старостин беззвучно шевелил губами: хрусть-хрусть.

Вот, значит, по какой лестнице к Ленину ходили скелеты…

Я представил себе, как скелеты, один за другим, переставляя костяные конечности, поднимаются по ступенькам наверх, к Ильичу, и меня стал разбирать смех. Когда вокруг торжественная обстановка и нельзя смеяться, от этого делается еще смешнее. Я прикрыл рот ладонью, но смех стал просачиваться сквозь пальцы похрюкиваньем, постепенно набирающим громкость. Тетка-экскурсовод ничего не замечала, но одноклассники стали на меня оглядываться. Я делал героические попытки побороть смех.

И тут сзади раздался грохот. Кто-то из девчонок громко взвизгнул. Я обернулся и увидел, что наш отличник Лёша Петренко лежит на полу, рядом с ним – октябрятское знамя, а одноклассники столпились вокруг и пытаются привести его в чувство. Лёше как самому достойному доверили знамя нашего октябрятского отряда. И еще пять минут назад он стоял с этим знаменем, глядя, по своему обыкновению, прямо перед собой. Видимо, он не выдержал духоты и грохнулся в обморок. В комнатах музея на зиму законопатили окна и было очень жарко.

Интересно, что тетка-экскурсовод даже бровью не повела, как будто ничего не случилось. Она спокойно дочитала стихотворение, обстоятельно и с выражением. Потом, правда, сказала:

– Посадите, ребята, мальчика на стул. Пусть тут посидит. А мы пока продолжим осмотр экспозиции. Не будем задерживаться. Через десять минут придет следующая группа.

Откуда берется навоз

Прошло три месяца. Наступил теплый май 1977 года. Мы, первоклассники, радовались скорому приближению лета и предстоящим долгим каникулам.

– Лето, – наставляла нас Валентина Степановна на последних уроках, – нужно провести с пользой. Вот вы летом будете отдыхать. А для других это время года – пора тяжелого труда. Например для трудящихся наших колхозов и совхозов. У них много работы. Кто знает, чем колхозники занимаются летом?

Витя Андреев поднял руку. Витя был двоечник и всегда молчал. Поэтому Валентина Степановна обрадовалась:

– Андреев?

Витя вышел из-за парты, собрался с мыслями и произнес:

– Летом колхозники и совхозники собирают урожай.

Валентина Степановна рассердилась.

– Какие еще “совхозники”?! Нет такого слова в русском языке! И урожай не собирают летом. Дети! Когда у нас собирают урожай?

– Осенью! – выкрикнула отличница Оля Семичастных.

– Правильно, осенью, – похвалила Валентина Степановна. – Молодец, Оленька, – и тут же бросила на Андреева гневный взгляд: – Садись, Андреев. Дети! Оля правильно сказала. Урожай собирают осенью. А летом колхозники и колхозницы сгребают сено в стога, чтобы оно сушилось, и заготавливают удобрения, навоз. А что такое навоз?

Все растерялись. Я понимал, что значит слово “навоз”, но поднять руку не решался. Все синонимы этого слова казались мне неприличными. Одноклассники тоже хранили молчание.

Миша Старостин ухмыльнулся, подмигнул мне и поднял руку. Валентина Степановна вспыхнула:

– Опусти сейчас же руку, Старостин!

– А что?

– Ничего! Говорят тебе, опусти руку! Пусть Лёша Петренко нам скажет, что такое “навоз”.

Отличник Лёша Петренко поднялся и, весь красный, запинаясь, произнес:

– Навоз – это такие какашки!

Мы все захохотали. Лёша пытался дальше говорить, но его слова потонули в нашем гоготе.

– А ну тихо! – одернула нас Валентина Степановна. – Ничего смешного. Продолжай, Алёша! Все правильно.

– Навоз дают животные, – сказал Лёша. – А колхозники используют его для того, чтобы удобрять поля.

Валентина Степановна посадила Лёшу на место и начала что-то говорить уже сама, но я ее не слушал. Я повернулся к Старостину.

– Мишка! Слушай… я не понял, как его заготавливают.

– Кого?

– Ну… навоз.

– Навоз – это говно! – уверенно сказал Старостин. – Говнецо… Так у нас во дворе говорят.

– Это я и без тебя знаю.

– Ну?

– А как его заготавливают?

– Не знаю… – тут Старостин задумался. – Ты сдавал анализ кала перед первым сентябрем?

– Сдавал.

– Наверное, так же и в колхозе. Сидят на унитазах целыми днями летом. Не все, конечно. А только специальные люди. Жирные. Вроде нашей Степановны. Сидят и какают. Только воду не спускают. Потом у каждого собирается целая коробка. Они ее вываливают в общую кучу, и на самосвал…

Пока я слушал Старостина, воображение рисовало мне очень странное зрелище сидящих в ряд на унитазах колхозников со спущенными штанами. Эта картина мне показалась сомнительной. Колхозы (нам об этом говорили) – это флагманы коммунизма. И сидеть на горшке целый день – это неправильно, не по-ленински. Я решил поделиться своими сомнениями со Старостиным.

– Мишка?

– Ну что?

– А чего это Петренко про животных сказал? Что это они дают навоз.

– Петренко – дурак! – разозлился Старостин. – Ну как животные могут что-то давать? У них ведь рук нет, и они глупые.

Снова “люди в голом”

В таком духе Старостин просвещал меня весь следующий год. Пролетел второй класс. Третий. Нас приняли в пионеры. Начался четвертый.

Как-то на перемене Миша отозвал меня в сторону. Я с неохотой подошел. К тому времени он стал мне немного надоедать. Я не знаю, почему. У него появились какие-то новые друзья во дворе. Миша мне о них постоянно рассказывал, и мне было очень скучно. Кроме того, Миша стал общаться с другими одноклассниками. Пытался их просвещать на свой лад, чего делать, конечно, не следовало.

– Чего звал? – спросил я его.

Оглянувшись по сторонам, Миша полез во внутренний карман пиджака и извлек оттуда стопку черно-белых фотографий, небольших по размеру.

– Зырь сюда!

На первой фотографии я увидел улыбающуюся голую женщину. На следующей – еще одну. На других оказались и женщины, и мужчины, тоже совсем голые. Они обнимались, стояли, сидели, лежали в разных позах. У всех были радостные лица.

Фотографии не произвели на меня особого впечатления. У нас дома было много толстых альбомов с репродукциями, на которых попадались голые люди. В основном почему-то женщины. И еще в Эрмитаже мне показывали статуи древнегреческих богов, богинь и героев, изображенных абсолютно голыми. Я тогда спросил взрослых, почему в древней Греции все так ходили. И мне объяснили, что в Древней Греции было очень жарко и одежды не требовалось. Так что Миша в тот раз ничего нового мне не открыл. К тому же люди на его фотографиях мне показались не очень красивыми. Впрочем, их радостные лица полностью компенсировали в моем представлении этот недостаток. Раз они улыбаются, радуются, думал я, значит это – хорошие, добрые люди. И не важно, что голые. Никому ничего плохого ведь они не сделают.

– Ну как тебе?

Я пожал плечами:

– Так себе…

Тут прозвенел звонок. Миша сунул фотографии в карман, мы побежали на урок, и я тут же забыл об этих картинках.

Дня через три моей маме позвонила наша классная руководительница и сказала, что в классе произошло “чепэ” и что маме нужно в ближайший четверг прийти на внеочередное родительское собрание.

Мама не на шутку встревожилась. Повесив трубку, она тут же позвала меня. Я в этот момент сидел на кухне и слушал радио.

– Андрюша! Иди-ка сюда!

Я поднялся и зашел в комнату.

– Что там у вас в школе произошло?

“Тебе не все равно?” – подумал я. К четвертому году школа так мне надоела, что я старался не думать о ней хотя бы дома. Но ничего не получалось. Едва я переступал порог нашей квартиры, меня тут же с пристрастием допрашивали о том, “что было в школе”. Я обычно отмалчивался или старался отвечать односложно.

– Тебе не все равно? – спросил я маму.

– Не смей дерзить! – крикнула мама. – Вот папа вернется…

Такой поворот дел меня никак не устраивал, поэтому я решил пойти на мелкие уступки и всем видом выразил готовность отвечать.

– Я спрашиваю, что случилось в школе? – повторила она сухо.

Я понятия не имел, что ей нужно:

– Не знаю…

– Вы опять нахулиганили?

– Нет…

– Тогда что случилось? Почему мне звонит Клавдия Васильевна?

– Не знаю…

– Ладно, – сказала мама. – В четверг все сама выясню.

Наступил четверг.

Я вернулся из школы, пообедал и сделал уроки. Потом я планировал посмотреть мультики по телевизору, но папа усадил меня играть с ним в шахматы. Эту игру я ненавидел.

Скоро раздался звонок в дверь. Я открыл. Вошла мама с тяжелыми сумками.

– В магазин заскочила, – сказала она и, снимая сапоги, добавила: – Была я на этом родительском собрании… Скажи-ка, Миша Старостин тебе ничего не показывал?

– Нет…

– Фотографии какие-нибудь?

– Что за фотографии? – вмешался папа. И тут я вспомнил:

– Вообще-то показывал. Ерунда это…

Воцарилось молчание. Я понял, что мама ждет от меня еще каких-нибудь слов.

– О чем вообще речь? – снова вмешался папа.

– Представляешь, Лёня, – мама вдруг заговорила очень торопливо и сбивчиво. – Представляешь… Старостин, хулиган этот, принес в школу, – тут она понизила голос, – порнографию. Настоящую. Принес и стал показывать ребятам. Дети дома рассказали родителям, и те сразу побежали в школу к Клавдии Васильевне жаловаться. Мама Бори Анисимова заявила, что ее Боря пришел из школы и заявил, будто Миша показал ему “мужские” и “женские” фотографии. То же самое Саша Гурьев и Антон Скачков. И другие… Все мамы встают и возмущаются. Просят принять меры. Меня спрашивают: “Верочка! Вам Андрюша что-нибудь рассказывал?” А я сижу, как дура, и ничего понять не могу. Начинаю что-то мямлить. Говорю, что первый раз слышу… А мне мама Оли Семичастных заявляет: “Старостин всем показывал эти карточки. И Андрею тоже. Они ведь друзья… Этот Старостин и ваш…”

Пока она говорила, отец смотрел на меня с интересом и даже, как мне показалось, с некоторым уважением. Потом он остановил маму:

– Ладно, Верочка, не заводись! Ну и гусь у нас вырос. Болтун болтуном. А когда надо, клещами из него ничего не вытянешь. Давай садись, в шахматы доиграем.

– Подожди ты со своими шахматами, – не сдавалась мама. – Тут серьезное дело… Пойдем на кухню.

Они заперлись на кухне и долго о чем-то спорили. Я включил телевизор и стал смотреть мультики.

Пионерское собрание

На следующей неделе в классе состоялось заседание совета отряда, на котором открытым голосованием Старостина исключили из пионеров. Я был единственный, кто воздержался. Накануне я подговорил Мишу прийти на собрание без галстука.

– Это ты здорово придумал, – ухмыльнулся Старостин. – Скажут: “Снимай галстук”. А галстука и нет! Пионерчики-то наши от злости обдрищутся.

Этого слова я раньше не слышал, но оно мне очень понравилось. Я его запомнил, а потом стал часто повторять. И недавно научил этому слову и его разным формам нежного и утонченного Дениса Соловьева.

– Паша! Сдристни отсюда! – приказал как-то Соловьев своему коту Павлику, который внезапно вскочил на обеденный стол.

Мы сидели на кухне и пили кофе: Соловьев, художница Зоя Черкасская и я.

– Андрюша! – с деланной строгостью сказала мне Зоя (Зоя вообще многое мне прощает). – Зачем ты научил Денисика этому слову? Он теперь все время им Павлика обзывает.

– Зоинька! – оправдывался Соловьев. – Я же не виноват, что Павлик вежливых слов не понимает.

– Павлик! – позвала Зоя. – Иди ко мне, мой маленький. Не любят тебя!

Павлик, которого Соловьев уже столкнул на пол, подошел к Зое и стал тереться об ее ноги.

Как видите, Мишины уроки пригодились не только мне. А тогда, двадцать пять лет назад, он, по моему совету, пришел на собрание без пионерского галстука. И когда Оля Семичастных торжественно сказала: “Сдай галстук”, – выяснилось, что сдавать нечего.

– Тогда пусть Старостин значок сдаст! – нашлась Оля. Пионерский значок Миша и в самом деле забыл отцепить.

– Отдай нам его! – велела Оля.

– Не ты его покупала, шкура! – вдруг обозлился Старостин.

– Старостин! – вмешалась учительница. – Делай, как говорят!

Миша заколебался, а потом сказал:

– Ладно… Но я его отдам Аствацатурову. Пусть у него хранится, пока меня не примут обратно.

Обратно Мишу уже не приняли. Кстати, моей преданности ему, проявленной на пионерском собрании, хватило ненадолго. В глубине души я не мог простить Мише, что самым сокровенным он поделился со всеми. Он должен был показать эти фотографии только мне. Расхвастался перед всеми, думал я злорадно, так тебе и надо.