– Что с кладбищем сотворили, гады!? – закричал Дыркин, переполняясь первородным гневом. Водитель не понял и затормозил:

– Как, что сотворили? Кладбище на месте.

– Не вижу! Там деда могила! Там все наши Дыркины лежали! На святое, гады, руку подняли!

Таксист не выдержал, остановил машину, вышел, взял за руку Гаврилу Михеича и повел за собой. Дыркин мычал, упирался, но шел.

– Где могила вашего деда? – спросил водитель, продолжая тянуть Дыркина.

– За мусорной кучей пятая справа, – промычал Дыркин, уже ступив на дорожку красного песка. Вычищенные плиты и памятники с обновленными надписями оказались на своих местах. Только они тонули в свежей зелени газонной травы.

– А где заборы? – закричал Дыркин.

– А для чего заборы? – удивился таксист. – Мертвецы и так не убегут.

– Мертвецы, понятно, не убегут! Пьянь могилы без оград затопчет, – продолжал возмущаться Гаврила Михеич.

– Так в городе не скотина, а люди живут, – в свою очередь возмутился водитель. – Люди тем от скота и отличаются, что им голова дана, с глазами в придачу.

Могилу деда Дыркин с трудом обнаружил на прежнем месте. С трудом, поскольку главные ориентиры, мусорная куча и будка с лопатами, запертая всегда на висячий замок от воровства инструмента, исчезла. Да и черный чугунный крест Дыркин узнал с трудом. Его отмыли от слоев масляной голубизны, ошкурили и заново отполировали. На плите свежие золоченые буквы перечисляли имена предков Гаврилы Михеича, покоившихся тут долгие годы. Имен своих прадедов Дыркин никогда не знал и теперь обнаружил с удивлением. На отдельной табличке значилось, что род мещан Дыркиных живет на земле Хрюхрюпинска двести пятьдесят шесть лет и славен хлебопечением и лучшими писарями города. Внутри Гаврилы Михеича что-то шевельнулось.

– Оказывается, я не такой уж перекати-поле. Двести пятьдесят шесть лет не шутка. – Раньше Дыркин о своем родословном древе никогда не задумывался. Понимал, что графами и князьями Дыркины не рождались. Эта уверенность проистекала из того, что деда не расстреляли, а отец погиб в первый день войны, бросившись в атаку с голыми руками, поскольку винтовки ему не хватило. Миро исчисление Дыркин подсознательно вел с 1917 года, стараясь глубже не внедряться. Все, что было до Советов, он воспринимал как сказку о царе Горохе…

Вернулись к машине молча. Возле такси стоял милиционер в новенькой парадной форме и широко улыбался. Слова, что произнес инспектор ГАИ, отличались от радостного выражения на его лице:

– Милостивый государь! – обратился инспектор к водителю. – Вы остановили машину в недопустимом месте. В начале улицы есть соответствующий знак. Вынужден вас огорчить, позвольте ваше хрюхрюпинское удостоверение.

Таксист порылся в ливрейном пиджаке и вынул оттуда книжицу с гербом Хрюхрюпинска. Инспектор раскрыл книжицу. Дыркин с любопытством заглянул через плечо таксиста. Он успел разглядеть только первые строки. «Хрюхрюпинское быдло», – обнаружил Дыркин золотые буквы первой строки. Инспектор заметил интерес пассажира и, что-то вписав в удостоверение, быстро захлопнул книжицу и вернул водителю:

– Прошу продолжать движение! – улыбнулся инспектор и козырнул на прощание.

– Оштрафовал, гад? – поинтересовался Дыркин у погрустневшего водителя.

– В Хрюхрюпинске штрафов не берут. Получил десятку. Эх, все из-за вас… – пробурчал шофер. – Приехали. Вот и ваш дом.

Двухэтажный барак, где проживала сестра Дыркина Лидка, Гаврила Михеич признал по старому тополю. Тополь рос тройняшкой, и в детстве Дыркин с сестрой и другими шпанятами летал между стволов на качельной доске. Качелей теперь Дыркин не увидел, но след от веревки на коре дерева остался. Двухэтажный барак преобразился в новенький коттедж. Цельные финские окна в белых ослепительных рамах красовались вместо подслеповатых подгнивших переплетов крестиком. Пакеты и авоськи с продуктами из окон больше не висели. Дернув ручку двери, Дыркин почувствовал глухую запертость. Кнопки с номерами квартир на сложной доске домофона Дыркин заметил, но как пользоваться устройством не понимал, да и номер кода не знал. Поэтому, запустив в вычисленное окно камешек, принялся орать имя Лида на разные лады. Результатов крик не дал. И Дыркин надолго оставался бы под дверью с портфелем и коробкой, но на его счастье дверь открылась и из нее вышел элегантный господин с маленькими аккуратными баками на седеющей голове, в светлом спортивном костюме и с кейсом в руках. Господин внимательно поглядел на Дыркина, затем его серьезное лицо поплыло, и вместе с улыбкой на физиономии господина появилось что-то до боли знакомое.

– Санек! – закричал вне себя от радости Гаврила Михеич. – Санек, да тебя не признать! Прямо дипломат какой-то! Вот, бля, дела! Санек! – повторил Дыркин, добавив для убедительности момента три слова, говорящих о его близости с мамой друга. Лицо мужчины после этих слов побледнело, он оглянулся по сторонам, прижал руку к груди и тихо зашипел.

– Никогда больше не говори этих слов. За мат дают больше всего.

– Санек, чего дают? Срок, что ли? Так никто не слыхал, чего ты обосрался? Тут мы одни.

Санек ничего не ответил, махнул рукой и убежал, но дверь не захлопнул, и Дыркин, постояв в недоумении, шагнул в подъезд. Поднимаясь на второй этаж, Дыркин пораженный реакцией друга на привычную матерную разговорную прибавку, не заметил удивительного мягкого света, освещавшего лестничный пролет, затухающего сзади по мере восхождения. Не заметил он и чистых крашеных стен без иллюстраций на тему полового акта. Не подивился отсутствию слов, обозначающих половые признаки особей обоего пола. Вздохнув перед дверью Лидкиной квартиры, он опустил тяжелую коробку с кухонной машиной, и нажал на звонок.

Легкие шаги за дверью означали, что в квартире кто-то есть. Дверь распахнулась, и в проеме Дыркин увидел девушку:

– Гражданин, вам кто нужен? – голос был Лидкин. Дыркин уставился на сестру, но признать не мог. Вместо крупной «несушки», а по классификации Дыркина сестра давно вошла в категорию несушек, перед ним стояла стройная молодая женщина. Так выглядели хрюхрюпинские молодки, да и то не все, а еще не достигшие полного сока по причине малолетства.

– Ой, братишка! Ты!? – закричала Лидка и бросилась Дыркину на шею. Он тупо переминался в объятьях сестры, решив, что у него окончательно поехала крыша. В беспаиятстве машинально вошел в квартиру, машинально уселся в низкое мягкое кресло, продолжая тупо разглядывать сестру.

– Чего уставился? Не признал? – залилась Лидка звонким девичьим смехом. Дыркин стал прикидывать, сколько Лидке сейчас лет. Ему сорок два. Лидка на полтора года моложе.

«Да ей сороковник в прошлом году стукнул! Ничего не понимаю!» – крутилось в голове.

– Гаврюша, да это вправду я. Похудела немного. Но это нормально. На ночь перестала жрать. Ужинаем теперь в шесть. На ночь только фрукты. В теннис три раза в неделю. По выходным верховая прогулка… Вот и все чудеса.

Зазвонил телефон. Лида взяла трубку и стала говорить на непонятном Дыркину языке. По-английски Гаврила Михеич кое-что знал. Он мог заказать в баре напиток, купить авиабилет, и даже – ужасно коверкая времена и падежи, несколько секунд поговорить о погоде. По-немецки даже мог познакомиться с проституткой и сделать пару комплиментов. Кроме того, он научился считать по-немецки до ста. По-французски Дыркин знал поговорку «Cherchez la femme» и мог сказать спасибо. Ни по-немецки, ни по-французски, ни по-английски Лидка по телефону не говорила. Странный звук языка Гаврила Михеич раньше где-то слышал, но припомнить где не мог.

– Из Токио Носату звонил. Наш партнер по городскому озеленению, – сообщила Лидка, положив трубку. – Сейчас подбираем цвет газона на площади перед мэрией. Уже десять оттенков перепробовали. Все не то. Носату на следующей неделе новый колер везет… Ладно, что я все о себе да о себе. Расскажи, как ты в Германии работал.

– Лидка! Это ты или не ты? Ничего, бля, понять не могу! Все скурвились, город ни хрена не понять… И сестру будто подменили. Санька внизу встретил, матюгнулся от полноты чувств, так он побледнел и чуть не обделался. Объясни мне, наконец, что тут происходит.

Улыбка с лица Лиды соскользнула, в ее испуганных глазах Дыркин заметил ужас и смятение. Лида села на пол и расплакалась. Он выпучил глаза.

– Ты чего? Я чего обидное ляпнул? Но, Лид, ты и меня пойми. Прилетаю, в Жопловке аэропорт международного класса. Жопловцы у бассейнов на газонах сидят. Город не признать. Дома старые, а будто вчера построены. В супермаркете кухонная машина для мойки посуды, что я из-за границы, как ишак, пер, вдвое дешевле. Я вас ихней техникой поразить хотел. Дальше слушай. Таксист в ливреях за баранкой. На кладбище оград нет. Я уж не говорю о луже перед жопловским въездом в город… Объясни ты мне Христа ради, что все это означает?

– Тебе бумажку приезжего вручили? – утирая слезы, спросила Лидка.

– Вручили.

– Покажи, – грустно попросила Лидка.

Дыркин полез в карман и протянул сестре злополучный листок. Лида глянула и снова разревелась:

– Я так и знала! Ты уже пятьдесят заработал.

– Чего заработал? – непонимающе закричал Дыркин.

– Пойдешь завтра в отдел культуры. Там тебе все объяснят. Я тебе ничего больше сказать не могу. Я нарушу этику жителя Хрюхрюпинска. Это очень тяжелый проступок. Я уже получила удостоверение Человека. Пойдем на кухню, я тебя покормлю. Проголодался с дороги, – и Лида быстро вышла из комнаты.

Дыркин молча жевал бифштекс с салатом, запивая безалкогольным пивом, и хмуро оглядывался. Посудомоечную машину он заметил сразу. Лида ловко вытащила из нее чистые тарелки и, по мере смены закусок, ставила туда испачканные. В комнате, где раньше стелили Дыркину, теперь располагался Лидин кабинет. На письменном столе компьютер с приставками для печати и телефон с факсом.

– Сегодня поспишь в кабинете, как раньше, а на завтра я тебе комнату приготовлю, – сказала Лида, укладывая брата.

Гаврила Михеич долго не мог заснуть. Он слышал, как вернулся Санек, привел Катю и Федора. Дыркин хотел поглядеть на племянников, но не решился встать. Лида разговаривала с мужем шепотом. Утром завтракали молча. После завтрака Санек сказал:

– Собирайся. Пора. Сейчас я отведу тебя в отдел культуры. Не забудь свой квиток. Поначалу, Гаврила, тебе придется нелегко. Зато потом всем спасибо скажешь.

Отдел культуры занимал флигель городской больницы. Санек довел Дыркина на второй этаж, постучал в тринадцатый кабинет и, запустив Гаврилу Михеича, отправился на работу. Дыркин переступил порог с опаской. Ему так никто ничего не объяснил, но Дыркин нутром чувствовал, что от посещения хрюхрюпинского отдела культуры хорошего не ждать. Каково же было его удивление, когда за столом в кресле он увидел очаровательную блондинку, вставшую к нему навстречу с ослепительной улыбкой:

– Господин Дыркин! Очень рада с вами познакомиться.

От неожиданности Гаврила Михеич тоже заулыбался и протянул руку:

– Гаврила Михеич Дыркин, – отрекомендовался он и расплылся в улыбке.

– Очень приятно, господин Дыркин, – продолжала улыбаться блондинка. – Только запомните, мужчине дама подает руку первой. Меня зовут Серафима Николаевна Горячева. Садитесь, пожалуйста, сюда. Чай? Кофе? Как долетели? Можно ваш квиток приезжего?

Дыркин присел на краешек кресла. Он смотрел, не отрываясь, в лицо блондинки и не слышал, что она говорит. Конечно, не может быть сомнений! За столом сидела его Серафима. Это была она, но как изменилась! Холеные руки с маникюром, почти незаметным на первый взгляд, ловко разливали в маленькие чашечки темный напиток из кофейника. Легкий деловой костюм только подчеркивал соблазнительные женские формы. Дыркин не сразу смог отвести взгляд от загорелой женской коленки, освобожденной от ткани платья и завлекающе поблескивающей. Конечно, перед ним Серафима. Только как помолодела, похудела, прикинулась.

– Серафима, это ты? Или это не ты? – не выдержал Дыркин.

– Что вы имеете в виду? – улыбнулась девушка, лукаво взглянув на Дыркина.

– Да помнишь Кочкодром? Я же тебе в подарок гориллу привез. Только ее в аэропорту отобрали. Вот обида. Я бы тебе ее сейчас и подарил. Из Германии тащил.

– Ах, вы об этой игрушке. С нее и начнем. – Серафима встала и вышла в соседнюю комнату. Назад она вернулась, держа в руках знакомый Дыркину пакет. – Давайте поглядим на вашу обезьянку.

Серафима извлекла гориллу и положила ее на журнальный столик рядом с кофейником. Синтетический розовый член натурально запружинил перед носом Дыркина. Тот хотел хмыкнуть. Но рядом с этой элегантной молодой хозяйкой кабинета игрушка и самому Дыркину не показалась смешной.

– Как я поняла из вашего объяснения сотруднику таможенной службы, вы привезли эту вещицу в подарок даме сердца?

– Да для тебя я гориллу притащил. Писем писать не умею. Один раз сережки с земляком передал… А теперь решил игрушку в подарок. Так, внимание. Сережки мои ты получила? – поинтересовался Дыркин.

– Сережки?

– Да, такие с голубеньким камешком. Индийские.

Серафима на секунду задумалась, потом вдруг покраснела и отвернулась.

– Мы, Гаврила Михеич, сейчас в служебном помещении. Я на работе. Давайте отложим частные разговоры. Объясните мне, что вы хотели выразить своим пошлым подарком. Какой должен быть вкус у дамы вашего сердца, чтобы ее подобное внимание могло порадовать?

– Ну, это же простая хохма. Я ничего плохого не хотел, – нерешительно сказал Дыркин в свое оправдание.

– Хорошо, закончим с обезьяной. Можете ее взять, – и Серафима спрятала игрушку в пакет.

– На хрена она мне? Для тебя вез, – обиженно пробурчал Гаврила Михеич.

– Вот вы сейчас употребили слово хрен. Простите, вы его употребили в смысле растения или как синоним грязного ругательства?

– Откуда я знаю? Хрен, он и есть хрен. Понимай, как хочешь. – «Чего привязалась», – подумал Дыркин.

– Хорошо. Я поняла. Теперь объясните, почему вы использовали кабину банкомата в аэропорту как уборную. В здании аэропорта несколько туалетов. – Теперь покраснел Дыркин. Он никак не подозревал, что его засекли.

– Ну, приспичило отлить. На площади вроде неудобно.

– А в банкомате удобно? – деловито поинтересовалась Серафима.

– Ну, конечно, лучше. Не видно… Не понимаю, как вы узнали? – искренне удивился Дыркин.

– Все помещения аэропорта под телевизионным наблюдением. Служба борьбы с терроризмом внимательно наблюдает за любым ненормальным проявлением в поведении пассажира.

– Чего тут ненормального? Человек помочился, – не понял Дыркин.

– Потом вы перед посадкой в такси употребили нецензурное слово. Находясь в машине, совершили этот проступок еще несколько раз. Таким образом, заработали пятьдесят очков. Сейчас я вам выпишу удостоверение жителя Хрюхрюпинска. Любой проступок будет в него заноситься. Итак, Дыркин Гаврила Михеич. Быдло. Холост. Сорок пять лет. – Серафима раскрыла книжицу, такую книжицу Дыркин видел у таксиста и, немного высунув язык, стала старательно заполнять сведения о владельце.

– Что значит быдло? – обозлился Дыркин.

– Это значит, что вы, господин Дыркин, пока не знаете, что отличает человека от животного. Вам предстоит пройти воспитательный процесс. Если в течение года вы не наберете ни одного очка, получите другое удостоверение. Там будет написано слово гражданин. – Серафима нажала кнопку. В кабинет вошли два крепких парня в белых халатах.

– Внедрите ему воспитателя, – сказала Серафима, продолжая заполнять удостоверение.

Парни жестко схватили Дыркина за руки. Один сделал ему укол. Дыркин отключился. Он не слышал, как его на каталке отвезли в операционную, как вшили под кожу маленький аппаратик, как вернули в кабинет. Очнулся Дыркин в том же кресле, где начал разговор с Серафимой. Он открыл глаза и увидел протянутую руку с незаметным маникюром. Серафима протягивала Дыркину удостоверение жителя Хрюхрюпинска и улыбалась:

– Поздравляю вас, господин Дыркин. Теперь вы житель нашего города. Должна вам объяснить, что за вашим поведением теперь днем и ночью будет наблюдать воспитатель, внедренный в ваш организм. Если вы будете вести себя достойно, с вами ничего плохого не произойдет. Но стоит вам совершить проступок, порочащий звание человека, воспитатель немедленно передаст об этом на компьютер, и тот назначит сумму очков для наказания.

Дыркин раскрыл удостоверение и прочитал: «Дыркин Гаврила Михеич. Сорок пять лет. Холост. Быдло». В нижней графе стояла маленькая приписка «Конюшня номер три» и рядом в графе «Очки» Дыркин увидел цифру пятьдесят.

– Надеюсь, вы все поняли? – улыбнулась Серафима. – Чашечку кофе на прощание.

– И что мне теперь делать? – спросил Дыркин, пытаясь осознать происходящее.

– Первым делом вам надлежит отдать городу долг. Вы задолжали пятьдесят очков. – Серафима нажала кнопку. В кабинет вошли те же два парня, но теперь в рабочих комбинезонах. – Отвезите господина на конюшню номер три. После чего доставьте по адресу проживания. – И, обращаясь к Дыркину, добавила: – Если возникнут вопросы, сотрудники отдела культуры на них ответят, – и протянула Дыркину руку. Дыркин, перед тем как ответить на рукопожатие, мучительно пытался припомнить, кто должен протягивать руку первым, дама или он… Парни крепко взяли Гаврилу Михеича под мышки и поволокли к выходу. Серафима знаком их задержала и, глядя в глаза Дыркина, тихо сказала:

– За сережки спасибо. Я не знала, что они от вас. Станете человеком, может быть, мы и встретимся. – И совсем тихо добавила: – Я тебя не забыла.

Дыркина посадили в закрытый фургон местного завода со смешным названием «Хрюпа».

– Куда мы едем? – спросил Гаврила Михеич парней, плотно сидевших рядом.

– На конюшню номер три, – ответил тот, что сидел справа.

– Зачем? – поинтересовался Дыркин.

– Там вас выпорют, – ответил парень слева.