Дениза пошла сделать какие-то распоряжения, а я остался в кресле рядом с Антуаном. Он был расположен к доверительности и очень понравился мне. Я спросил, что заставило его оставить фабрику.

– Долгое время, – ответил он, – я думал, что активная деятельность будет для меня спасением, а потом перестал верить в то, что делал, и у меня опустились руки. Тогда я попытался попробовать себя в писательстве, но от этого я тоже часто устаю… По правде сказать, единственное чувство, которое спасает меня от самого себя, – это любовь… Она доставляет несколько восхитительных мгновений, коротких конечно, но их достаточно для того, чтобы понять цену жизни. Вот почему я выбрал затворническую жизнь с Франсуазой на юге. Кроме нее, мне ничего не надо. Вот только я частенько побаиваюсь, что это наскучит ей… Ах, трудная все-таки штука – жизнь!

– Вы недостаточно уверены в себе, – сказал я. – Другие, чтобы оценить нас, никогда не идут дальше нашей собственной оценки.

– Да, знаю… Но я почти не люблю себя… Это так… Или, скорее, мне, чтобы быть счастливым, нужно держаться за что-то, что намного выше меня… В молодости мне нравилась команда «смирно!»… Во время войны я не чувствовал себя униженным, когда у меня были командиры, которых я уважал… Ни на фабрике в те времена, когда мой дед устанавливал там неоспоримую, непререкаемую власть… Большинство людей в душе испытывают потребность в ней… Духовые оркестры, хоры, игроки в футбол вынужденно объединяются вокруг общей цели… Я же думаю, что любовь женщины может сыграть такую роль… Теперь мне приходится спрашивать себя: может быть, есть только одна любовь – к Богу?.. К несчастью, у меня нет полной уверенности…

Он уехал после завтрака. Мы все проводили его до коляски, он запечатлел на губах Франсуазы долгий поцелуй. Я посмотрел на Фабера. Когда коляска отъехала, он рассмеялся своим торжествующим ржанием.

Я дал себе слово поговорить с Франсуазой. Случай, возможно не без ее помощи, мне благоприятствовал. В Сент-Арну был уголок, где я любил читать в тишине. Довольно удобная деревянная скамейка, выкрашенная, как полагается, зеленой краской, с прекрасным видом на склон, покрытый шильной травой, там любили сидеть гуляющие. Ее затеняли липы. В ветвях слышалось тихое жужжание пчел. Я принес томик Бальзака и перечитывал, в сотый раз наверное, «Тайны княгини де Кадиньян», когда почувствовал, что ко мне кто-то приближается. Я поднял голову и увидел Франсуазу. Она была одна, бодрая и улыбающаяся.

– О! – воскликнула она. – Вы тоже нашли это убежище?

– Я его нашел гораздо раньше вас… Я приезжаю в Сент-Арну уже десять лет… А вы не отдыхаете после обеда, как остальные?

– Нет, я чувствую себя бодрой, ублаготворенной и решила прогуляться… Я могу присесть рядом с вами? Краска скамейки не опасна для моего платья?

– Это было бы прискорбно. Оно так вам к лицу… Голубое шелковое платье в полоску, как у Марии-Антуанетты… В то время она была еще всего лишь женой парижского дофина… Не тревожьтесь. Эту скамейку не перекрашивали несколько лет.

– Да, верно… – сказала она, садясь. – Вы же завсегдатай этого дома… Я понимаю вас, здесь прекрасно… Я нахожу, что Дениза принимает с поразительным тактом… Если вы хотите побыть в одиночестве, она оставляет вас в покое… Если вам хочется поговорить, дом полон интересных людей… Какой забавный этот Фабер! Вчера вечером у меня было такое чувство, будто я слушаю одну из его пьес, сыгранную превосходными актерами…

Поодаль, в долине, медленно прозвонил колокол.

– Да, – сказал я, – Фабер умен и талантлив, но он человек очень опасный.

Она рассмеялась:

– Вы, мужчины, забавляете меня… С сегодняшнего утра вы третий, кто настраивает меня против Фабера.

– И кто же эти двое?

– Бертран и Кристиан, естественно.

– Но не ваш муж.

– Бедный Антуан! Нет, он умеет страдать молча.

– Вы знаете, что я очень расположен к вашему мужу? Сегодня утром я немного побеседовал с ним. У него доброе сердце, его глубина поражает.

– Я знаю, он очень милый.

– Он больше чем милый.

– И это я знаю… Но вы начали говорить со мной о Фабере… Почему вы находите его «опасным»?.. И для кого? Не для меня, я полагаю?

– И для вас, и для всех других женщин. Представьте себе, Франсуаза, мужчину, абсолютно бессовестного в любви… И я употребляю слово «любовь» лишь потому, что не нахожу более подходящего, ибо он вряд ли любит… Он охотится за женщинами, как другие охотятся на оленей… Удачная охота приносит ему радость, увеличивая счет побед… И конечно, мимолетное удовольствие… Но вот пьеса разыграна, вписана в его реестр, и она его больше не интересует. Он переходит к следующей… Я знаю его со времени нашей общей молодости, я даже затруднился бы сказать вам, сколько я видел несчастных женщин, вся жизнь которых была погублена им… Они потеряли мужа, детей, уважение к самим себе… Многие пытались покончить с собой. А он в это время пыжился от гордости.

– Очень романтично все, что вы рассказываете!.. В общем, Фабер – дьявол во плоти.

– Очень точно сказано… Да, он дьявол, который восстает против воли Бога и получает наслаждение от зла.

– Но дьявол очень приятный…

– Дьявол – джентльмен, это все знают.

– Вы верите в дьявола?

– Верю, когда вижу его… Посмотрите в его глаза… Послушайте меня, Франсуаза. Вы не находите дьявольским мужчину, который без намека на любовь принимается завоевывать добропорядочную женщину, у которого для этой маленькой войны есть некоторое число приемов или, если хотите, проверенных рецептов и который, чтобы победить, хладнокровно выбирает подходящее оружие?

– Откуда вы знаете, что он выбирает хладнокровно и без любви?

– Потому что он сам сказал мне об этом, потому что он этим похваляется… Ладно, вы хотите, чтобы я предсказал, что произойдет между вами?

Она со смехом взглянула на меня:

– Да ничего не произойдет!.. Почему вы решили, что я, жалкая провинциалка, интересую его, человека, окруженного женщинами более соблазнительными… более роскошными?

– Вы напрашиваетесь на комплименты? Вы интересуете его, primo^[3], потому, что вы красивы, «неоспоримо красивы», как говорит Кристиан… secundo^[4], именно потому, что провинциалка… Он уже давно снял сливки в Париже, и там ему стало трудно обновлять свой гарем дебютантками, которые к тому же не всегда ему по зубам… Провинциалка нечто новое, неизученное. А если к тому же она порядочная женщина, то становится добычей наиболее желанной… Дьяволу нужны праведные души, он находит истинное наслаждение в том, чтобы искушать именно их.

Она наклонилась, сорвала травинку и согнала ею муравья, который уже дополз до ее юбки.

– Праведная душа, – сказала она. – У меня душа не праведная; я полна тревоги… сомнений… Мы, женщины, несчастные создания… Мы нуждаемся, чтобы рядом с нами был кто-то сильный, должны чувствовать опору… Вы восхваляли моего мужа, и вы правы: Антуан замечательный человек… Но опора? Вот этого нет!.. Это, конечно, вовсе не означает, что я не люблю его, но…

– Вот этого я и опасаюсь… Вы женщина восприимчивая…

– Я этого не говорила.

– Вы сказали это помимо своей воли… Следовательно, вы входите в классификацию Фабера.

– Что вы называете классификацией Фабера?

– То, что он сам так называет… Своим друзьям-мужчинам он охотно объясняет, что в любовных играх, как и в игре в шахматы, имеется некоторое количество ходов для начала партии, классических, которые надо знать наизусть, и каждый пригоден для определенного типа женщин. Я не помню точно его списка. Но он примерно таков. Женщины восприимчивые или, если вам угодно, доступные могут быть разделены на женщин сладострастных, женщин с материнским инстинктом и женщин интеллектуальных. И каждая из этих категорий должна подвергаться атаке по-разному…

– А какие женщины недоступны?

– Влюбленные, сильно привязанные к другому мужчине, и «наседки», которых ничто не интересует, кроме их детей… Но это уже другая история… Вернемся к женщинам чувствительным. Для каждого типа у Фабера есть свой подход к атаке, всегда одинаковый, и он действует безошибочно.

– Например?

– Я не знаю всего наизусть… Заботливым «мамашам» он жалуется, вопреки очевидности, что очень одинок, болен, несчастен и нуждается в утешении. Они не могут устоять перед своим призванием и бросаются спасать любого взрослого, который считает себя ребенком. Такой была Жорж Санд, она не могла не посочувствовать страждущему, кто бы он ни был… Чувственным Фабер говорит: «Вы не представляете себе, что такое наслаждение… Да, конечно, у вас есть муж, возлюбленный… И он хороший, я знаю его… Но я разговаривал с ним о любви… он же ничего не понимает в этом… Ах, пустяки!.. Настоящая любовь – это не инстинкт и даже не чувство, это искусство и умение… Вот я мог бы открыть вам такие ощущения и дать вам счастье, о котором вы даже не помышляли…» Такова основная тема… Только он развивает ее намного лучше… намного подробнее… с намного большей страстью.

– Искусство? А почему бы и нет?.. К тому же у него такой опыт…

– Франсуаза! Вы попались на удочку? Уже?

– Напротив. Я вас поддразниваю… А что говорит он об умных женщинах?

– Сказать по правде, я уже забыл, но можно себе представить его аргументы: «Вы необычайно превосходите свое окружение; вас не ценят по достоинству; вам нужен мужчина, который бы не приглушал вашего призвания, а восхвалял бы его». После чего он предлагает себя… Добавьте во всех трех случаях еще признание, что никогда раньше он не испытывал ничего подобного… Ваши волосы, ваши глаза, ваш стан, ваша грация… А тут еще лунный свет, и – получайте в горячем виде… Вот рецепты Фабера.

– Не вижу в этом ничего ни особо нового, ни опасного, – проговорила она. – Все женщины слышали что-нибудь подобное.

– Возможно, но сказанное не с такой силой, не с таким театральным даром… У этого дьявола есть дар… Если я прошу вас усомниться в нем, то лишь потому, что знаю его штучки… Наверняка он уже сегодня предложит вам прогуляться в ночи. Надеюсь, вы откажетесь…

– А если бы я согласилась, – спросила она, – к какой категории он причислил бы меня?

– Он не откровенничал со мной. Но он специалист, у него есть чутье, и он почти всегда определяет точно.

– А к какой категории причислили бы меня вы?

– Специалист всегда хранит свои секреты… Да вы сами прекрасно увидите, когда он сделает первые ходы, это будет его игра… Или, скорее, я надеюсь, что вы проявите мудрость и никогда не останетесь наедине с ним.

Она встала, спросила меня:

– Не хотите пройтись немного? Я в очень легком платье и не скажу, что мне так уж тепло.

Мы пошли по дороге в деревню, по извилистой дороге, обсаженной колючим кустарником. Я смотрел на Франсуазу, на ее светлые вьющиеся волосы, на нежную твердость ее профиля, ее красивый взгляд и думал: «Надо любым способом помешать этой сумасбродке погубить себя ради мужчины, который уже через полгода забудет о ней».

– Вы знаете, – спросил я, – историю Сильвии Нуартель?

– Нет… Не забывайте, я ведь провинциалка… Эта история связана с Фабером?

– Более чем просто связана. Это история, в которой Фабер главный герой… или, скорее, предатель… Сильвия была восхитительной, серьезной женщиной, она вышла замуж за Юбера Нуартеля, крупного инженера, проектировавшего мостоы. Образцовая семейная пара. Двое детей. Муж довольно часто бывал в отъезде, потому что некоторые его предприятия находились за границей. Но жена, рассудительная, мудрая, как француженки из романов Жироду^[5], занималась своими детишками, жила в окружении своей прелестной семьи. Короче – полная идиллия…

– До того дня, когда огромный злой волк…

– Вот именно… Так случилось, к несчастью, что Фабер встретил у своих друзей Сильвию. И тотчас же обрушил на них лавину вопросов, каким и я подвергся касаемо вас: «Кто она? Где ее муж? Как случилось, что я до сих пор не знал ее?»

– Он вам задал эти вопросы обо мне?

– А что вы думаете? Эти и еще много других… Но я вернусь к Сильвии. Фабер тут же пересел поближе к ней, отлично разыграл свою роль, и Сильвия была обольщена. На следующий день началась осада. Звонки по телефону, цветы, ложа в театре… Инженер в то время находился в Турции. Сильвия, свободная, слишком свободная, после дней героического сопротивления безумию стала любовницей Фабера. Это было прискорбно, потому что он, как всегда, видел в ней красивую вещь, уже потускневшую, использованную. Тем не менее, будь это другой мужчина, все могло бы остаться в тайне. Но Фаберу доставляло еще большее удовольствие ославить женщину, чем обладать ею. Когда Нуартель вернулся, весь Париж уже был наслышан и судачил об этом. Сама же Сильвия, умная Сильвия, вела себя самым неразумным образом. Даже если бы муж не узнал правды, она, я думаю, сама бы выложила ее.

– Просто она была очень влюблена.

– В Лондоне должны были играть одну из пьес Фабера. Он предложил ей поехать туда с ним. Она приняла решение не сразу: понимала, что это будет разрывом с мужем, с семьей… Фабер с яростью настаивал, требовал от нее этого доказательства ее страсти, и она сдалась.

– И муж отверг ее?

– Нет. Ее муж, человек великодушный, хотел дать ей шанс вернуться ради детей и поначалу скрыл ее отсутствие. Но на них обрушилась целая вереница катастроф… Фабер приносит несчастья… Авария, в которую попал автомобиль, где она находилась с Фабером, – это уже скандал. После катастрофы ее лицо было обезображено… Возмущенная родня мужа требует развода… Менингит и смерть ее малыша Жака, в то время как она была в Лондоне. И развод, поскольку ситуация становилась невозможной и абсурдной… А Фабер вскоре навсегда бросил Сильвию, потому что нашел себе любовницу помоложе.

Франсуаза, перестав иронизировать, наклонилась и сорвала на склоне клевер с четырьмя листочками.

– Какая трагическая история! – сказала она. – И что же сталось с Сильвией?

– Одна из этих покинутых горестных женщин, которых так много в Париже… Последний штрих ужасен… Как-то, будучи в «Комеди Франсез», когда я в антракте в фойе разговаривал с Фабером, она прошла мимо нас, опустошенная, с изуродованным глубокими шрамами лицом. Он увидел ее, рассмеялся своим дьявольским смехом и сказал мне: «Иезавель… Я называю ее Иезавель, потому что она всегда помпезно разукрашена, „как в день своей смерти“^[6]… Она меня ненавидит… Она просто потаскуха». Вот так этот донжуан предает своих женщин.

Франсуаза долго молчала. Нас обогнала машина, оставив после себя клубы пыли и запах бензина.

– Вернемся… – сказала Франсуаза. – Я устала…

Вечерние посиделки на террасе были, как никогда, хороши. Листья на деревьях словно замерли. Лишь изредка что-нибудь нарушало тишину: крик ночной птицы, отдаленный лай собаки в деревне, гудок поезда в долине. Гости Сент-Арну, разбившись на маленькие группки, тихо беседовали. Я сидел один, углубившись в кресло, и смотрел на звезды. Огромность мира создавала у меня ощущение тщетности наших земных волнений. Фабер уселся рядом с Франсуазой и, склонившись к ней, воодушевленно что-то говорил. Я с грустью видел, как она внемлет ему.

«Все величественно вокруг нас, – думал я, – кроме нас самих… Что за важность для Фабера еще одна победа при виде этой таинственной, бесконечной Вселенной? Но он плетет свои сети, как паук. Он кружит над женщинами, словно летучая мышь, которая гоняется в ночи за мошками… Но в конце концов, что за важность, если у каждого существа свои инстинкты?»

И еще я подумал:

«Это много значит, когда дело касается нашей белой расы… Бедная Франсуаза… Я-то думал, что спас ее».

Меня окликнула Дениза:

– К чему такое блистательное одиночество? Вы грезите?

– Да, – ответил я, – мне пригрезился кошмар.

Позже, когда все разошлись, Франсуаза и Фабер пожелали друг другу спокойной ночи так подчеркнуто, что мои опасения подтвердились. Вернувшись в свою комнату, я бросился к окну и увидел две темные фигуры, одну очень высокую, они удалялись к лесу. Я решил подождать их возвращения, но не дождался, уснул.

Утром я их не видел. Они вместе уехали в машине Фабера; уезжая, Франсуаза бросила несколько слов Бертрану Шмиту: «Не тревожьтесь обо мне, я срочно должна быть в Париже, и мсье Фабер любезно согласился подвезти меня. Он просит вас позаботиться о его жене, она еще спит».

Дальше все произошло так, как легко можно было себе представить: урожай несчастий, которые Фабер сеял в жизни любой женщины, познавшей печальную участь понравиться ему. Однако в случае с Франсуазой Кенэ худшего не случилось благодаря бесконечной доброте ее мужа, который с достоинством сумел спасти если не свою любовь, то по крайней мере свой семейный очаг. Что касается меня, то я долгое время не встречал их. Потом, через три года после той ночи в Сент-Арну, я оказался зимой в Ницце, в том же отеле, что и Франсуаза. Я не узнал ее, настолько она изменилась. Она сама непринужденно подошла ко мне и почти сразу заговорила со мной о нашей последней встрече.

– Эта звездная ночь… – проговорила она. – Я никогда не забуду ее… Вы оказались пророком.

– Увы, да… Я видел, как вы выходили вместе при свете луны… И естественно, он сказал вам…

– …все, что вы мне предсказали, слово в слово…

– И однако вы его выслушали…

– Ах! – воскликнула она. – Это было так красиво сыграно!

Она попыталась изобразить улыбку, но ее ужасающая худоба свидетельствовала совсем о другом. Она умерла в том же году. У бедной женщины был рак.