Своего рода отрицательная разновидность доказательства от противного и одновременно его начало. Сведение к абсурду доказывает ложность утверждения путем демонстрации ложности по крайней мере одного из его следствий, вскрывая его противоречивый или абсурдный характер. Сводить что-либо к абсурду значит следовать за оппонентом с целью его опровержения, вернее даже, идти за ним до самого конца, пока он сам себя не опровергнет.
Логически состоятельное, философской ценности подобное доказательство не представляет. И следствия, и абсурдность чего-либо всегда могут служить предметом спора.
Греческое название независимости или самодостаточности (autarkeia). Античные мыслители видели в автаркии один из признаков мудреца. Что здесь главное – самодостаточность или независимость? Этимология слова (глагол arkein означает быть достаточным) подталкивает нас к первому толкованию, однако ошибкой было бы возводить его в абсолют. Автаркия – не аутизм; как по Аристотелю, так и по Эпикуру, мудрец предпочитает изоляции общество, а одиночеству – дружбу. Однако он способен обходиться и без того и без другого, и вообще без всего. Вот почему autarkeia – столь великое благо, а ее подлинным именем является свобода (Эпикур, «Ватиканское собрание изречений», 77; см. также Письмо к Менекею).
Способный сам себя приводить в движение. Отсюда идея самопроизвольности, поначалу служившая главным отличительным признаком автомата. Лейбниц, например, считал каждый живой организм «видом божественной машины или природного автомата», а душу – «духовным автоматом». Однако впоследствии идея самопроизвольности оказалась вытеснена идеей механистичности: автомат, даже если он способен сам себя приводить в движение, остается пленником своей сущности и заложником программы (пусть и включающей элементы случайности) и зависит от определенного и определяющего его движение соединения деталей. Автомат – не субъект, а машина, имитирующая субъективность. Остается выяснить, не являются ли субъекты машинами, не подозревающими о своем автоматизме? Мозг – это материальный автомат. И что тогда остается от Лейбница и души?
Повиновение закону, предписанному себе (Руссо), а следовательно, свобода.
Употреблением в философском контексте термин «автономия» в основном обязан Канту. Автономия – это власть над собой (свобода), осуществляемая посредством закона (nomos), который разум накладывает на себя и на нас и который является нравственным законом. Воля автономна, поясняет Кант, когда она подчинена только собственной юрисдикции (в качестве практического разума) и не детерминирована чувствами и аффектами, т. е. не зависима от тела, а также от собственного «я» как проявления частного и случайного, и даже от какой бы то ни было цели и какого бы то ни было объекта. Быть автономным значит подчиняться только чистой форме закона, иначе говоря, тому универсальному, что каждый из нас носит в себе и что и составляет наше «я» (вот почему мы говорим о свободе), но «я» разумное и суверенное (вот почему мы говорим об автономии).
При всей своей близости понятия автономии и свободы все же не являются полностью совпадающими. Человек, совершающий дурной поступок, действует свободно, но не автономно: он добровольно подчиняется той части себя, которая не является свободной (своим инстинктам, страстям, слабостям, корыстным устремлениям и страхам). Отсюда нетрудно вывести, что же такое автономия. Это свобода творить добро, а быть автономным значит подчиняться только той части себя, которая является свободной и, по выражению Канта, «не связана ни с одним из объектов способности желать», которая не зависит от «своего дражайшего “я”», то есть от индивидуальных особенностей человека. Вот почему автономия является нравственным принципом. Эгоизм – это основа любого зла, а разум, не имеющий «эго», – основа любого добра. Поэтому единственное, что должен делать человек, это быть свободным, т. е. автономным – подчиняться своему долгу, который заключается в управлении собой.
Вне кантианского контекста термин «автономия» чаще всего означает некий идеал и указывает не на фактическое состояние, а на далекую цель. В этом случае автономию надо понимать как процесс, требующий усилий. Стремиться к автономии значит пытаться как можно полнее освободиться от всего того в себе, что не является свободным. Это доступно только разуму, как это показывает Спиноза (а также Маркс и Фрейд), и идея автономии только в этом случае обретает смысл: «Свободный человек, – пишет Спиноза, – это человек, руководимый в жизни исключительно разумом». Никогда и никому подобная автономия не дается в готовом виде – ее надо добывать трудом, причем постоянно. Автономии как таковой не существует, есть лишь не имеющий завершения процесс автономизации. Свободным не рождаются, свободным становятся.
Злоупотребление властью, чаще всего основанное на наивном убеждении, что с помощью власти можно решить все проблемы. Поклонник авторитаризма слишком рассчитывает на покорность, которая необходима, но далеко не достаточна.
Законная или признанная власть, а также добродетель, позволяющая эту власть осуществлять. Авторитет – право приказывать другим людям и искусство заставлять их слушаться приказов.
Мнение авторитетного лица (власти, традиции, признанного или почитаемого автора), используемое как аргумент в споре. Прибегающий к подобной аргументации спорщик совершает двойную «провинность» – против разума, который не нуждается ни в каких авторитетах, и против авторитета, который заслуживает лучших аргументов. Если бы папа римский рассчитывал только на силу убеждения, разве понадобился бы ему догмат о собственной непогрешимости? А если этот догмат нас все равно не убеждает, то зачем он нужен?
Авторитет заслуживает подчинения, но не слепой веры. Поэтому аргументация, основанная на авторитетном мнении, не имеет ценности. Если разум готов демонстрировать покорность, что в нем остается от разума?
Греческое слово, означающее христианскую любовь-милосердие. Агапэ – любовь, которая все отдает и ничего не ждет взамен – ни ответной любви, ни даже надежды на ответную любовь. Это чистая любовь, то есть любовь в чистом виде. Она основывается не на ценности предмета любви (в отличие от Eros’a), но сама придает ему ценность. Агапэ – это любовь к своему предмету не потому, что он хорош; он становится хорошим потому, что становится предметом этой любви. Она не связана с субъективной радостью (в отличие от Philia), но сама создает радость. Агапэ – это любовь к своему предмету не потому, что ей радостно; ей радостно потому, что есть предмет любви. Вот почему агапэ– универсальная и бескорыстная любовь, любовь, свободная от «эго» и эгоизма. Если Бог существует, то именно такова любовь Бога («Бог есть любовь», – говорит св. Иоанн). Если Бога нет, агапэ – это то, что более всего походит на Бога. Весьма сомнительно, чтобы люди были способны на такую любовь, но, даже если она существует только в виде мечты или идеала, этот идеал говорит сам за себя, ибо указывает путь к безмерной, как говорит бл. Августин, свободной от привязанности, как говорит Паскаль, наконец, свободной от принадлежности к кому-либо, как говорит Бобен (14), любви. В общем-то это почти беспредметная любовь – любовь, свободная от себя и всего остального.
Мы не знаем, есть Бог или нет, – мы не можем этого знать. Именно поэтому существует вера и атеизм – два вида убеждений. По этой же самой причине существует и агностицизм, отвергающий веру в то, чего не знаешь. Вполне достойная позиция, в основе которой, на первый взгляд, лежит здравый смысл. Действительно, о каком выборе может идти речь, если толком не знаешь, что выбираешь? И тем не менее эта видимость разумного подхода обманчива. Если бы мы знали наверняка, есть ли Бог, вопрос выбора вообще не стоял бы. Но разве может человек жить без убеждений?
В переводе с древнегреческого agnostos означает «неизвестный» или «непознаваемый». Быть агностиком значит принимать эту неизвестность всерьез и не пытаться из нее выбраться. Агностик просто признает, что не знает, и на этом ставит точку. Несмотря на достаточно большой смысловой потенциал, слово «агностицизм» употребляется исключительно в религиозном контексте. Если Бог абсолютно непознаваем, а смерть полностью непознаваема, то агностик воздерживается от высказываний в адрес и того и другой. Он предпочитает оставить вопрос открытым, очевидно полагая, что смерть его «закроет» или, по меньшей мере, осветит. Слабое место агностицизма вытекает из его очевидности. Агностицизм – крайне ограниченное учение именно в силу того, что оно само не ставит перед собой никаких границ. Раз никто точно не знает, есть ли Бог, значит, мы все вроде бы должны быть агностиками. Но тогда признание в собственном невежестве перестанет быть отличительной чертой агностицизма и превратится в одну из характеристик человеческого рода как такового. Что же тогда останется от агностицизма? Выходит, он существует только благодаря тому, что существует что-то другое, от чего он отличается. Быть агностиком значит не столько признаваться в незнании (это признают также многие атеисты и верующие), сколько цепляться за это незнание. Но как убедиться, что эта точка зрения самая правильная, если за ней нет гарантии знания? Значит, в нее надо верить. Вот почему агностицизм это тоже разновидность веры, только веры негативной – веры в собственное неверие.
По-гречески agonia значит «страх», agon – «битва». Агония и есть битва – последняя безнадежная битва за жизнь со смертью. Почти все люди испытывают перед ней страх, и только мудрецы принимают как должное. Единственным победным исходом этой битвы мог бы стать покой, и счастливы те, кто сумел познать его еще при жизни. Стоит ли бороться до конца только ради того, чтобы умереть вооруженным до зубов? Уж лучше оставить жизнь – когда она тебя оставляет – с тихим достоинством. И спасибо врачам, которые в решающий момент приходят к нам на помощь.
О проекте
О подписке