– Даже не знаю, – покачал я головой. – Вообще не понятно, что сейчас делать, куда двинуться, к кому обращаться. Ведь неизвестно, как давно они за мной следят. А что, если давно? Что, если они про меня все разузнали? Где я живу, понятное дело, им известно. Но вдруг выяснили, кто мои друзья, куда я хожу, с кем общаюсь, где встречаюсь. Я где-то читал, что киллеры всякие, они сначала тщательно изучают клиента, его привычки, поведение, круг общения и все остальное прочее. А что, если они меня тоже изучили? Тогда меня везде найдут. Вот и получается, что мне совершенно некуда податься. Можно гостиницу снять, но там тоже документы надо предъявлять.

– Да, – согласилась Аркадия с моими нехитрыми рассуждениями. И вдруг резко подрулила к тротуару. – Мобильник… – только и сказала она.

Я не понял:

– Что мобильник?

– У вас мобильник при себе? Они вас могут запеленговать по мобильнику. В некоторых моделях есть что-то типа gps, и по нему можно определить местонахождение владельца.

Она была права. О мобильнике я не подумал.

– Выбросьте его в урну, – посоветовала Аркадия, притирая машину к тротуару.

Но моя идея оказалась лучше. Сначала я стер из памяти телефона всю контактную информацию и историю входящих и исходящих звонков. А потом просто положил телефон на тротуар.

– Пусть его кто-нибудь подберет и таскает с собой. Тогда они начнут искать того человека, у которого мой мобильник.

– Правильно, и мы выиграем время, – кивнула Аркадия.

– Мы? – удивился я.

– А как же. Не брошу же я вас, Ваня, в такой двусмысленной ситуации. Как там перефразировано: мы в ответе за тех, кого спасаем.

– Да? Неожиданная вариация, – зачем-то вставил я.

– К тому же все так таинственно, увлекательно. А я, как все плевриты, ужасно любопытна. – Она улыбнулась, коротко взглянула на меня и вырулила снова в самую гущу пробки.

Про «плеврит» я, конечно, не понял, даже спрашивать не стал, что это такое. Голова была занята совершенно иным. Конечно, хорошо, что она не собирается высаживать меня у соседнего переулка, оставаться сейчас одному мне совсем не хотелось. К тому же она на машине, хотя бы с передвижением проблем не будет, пусть и медленным, перегруженным в этой долбаной, пробковой Москве.

– Слушайте, Аркадия, раз вы меня решили не бросать, давайте свернем в переулок, чтобы от телефона подальше, и зайдем куда-нибудь, кофеек попьем или чаек с пирожным. В зависимости от того, что вы пьете. Посидим, обмозгуем, глядишь, чего-нибудь придумаем.

– Я кофе пью, – откликнулась девушка. – И против пирожного ничего не имею.

– Вот и отлично, – кивнул я. – Тогда здесь направо сверните.

Мы покружились немного по узким, запруженным улицам и где-то в районе 4-й Тверской-Ямской приземлились за столиком неброского, но вполне симпатичного кафе. Я заказал Аркадии капуччино, себе эспрессо, пару пирожных, она выбирала их долго, тщательно. Я предложил взять что-нибудь еще, что-нибудь, помимо сладкого, но Аркадия отказалась. «За фигурой следит» – догадался я.

– Итак, – сказал я, сделав первый бодрящий глоток крепкой, чуть густоватой жидкости. – Надо разобраться в ситуации. Начнем с самого простого: что им от меня надо, почему они ко мне привязались? В чем их цель: убить, похитить, шантажировать или просто набрать обо мне больше информации?

– Мне кажется, нам следует начать с ваших личных контактов, – после задумчивой паузы произнесла Аркадия. – Любовных, деловых, даже дружеских. Ведь по статистике около девяноста процентов всех преступлений совершаются близкими людьми. Они либо сами их совершают, либо наводят.

Я задумался. Меня поразило, как логически точно развивалась мысль Аркадии. Без ненужных эмоциональных всплесков, вдумчиво. Совсем не по-женски.

– А можно и с другой стороны к ситуации подойти. С причинной, так сказать, – продолжила Аркадия. – Какая может быть причина? – Она задумалась и сама ответила на вопрос: – Или деньги, или любовь. Вообще основная первопричина всей уголовщины: либо деньги, либо любовь.

– Вы правы, – согласился я, – любовь и деньги всегда правили миром. Как там у Верди: «Люди гибнут за металл». А у Бизе наоборот: «Любовь дитя природы. Она всех нас сильней». Да, любовь и деньги вечно борются за первенство. Кто из них в большей степени доминирует над людьми? – извечный вопрос.

– Надо же. – Аркадия приподняла брови. – Я не раз слышала, что настоящие мужики отличаются от остальных не только своей механикой, у них еще склад ума иной. Не застоявшийся, не то что у каких-нибудь придурков или троглодитов. Верди, Бизе… от кого еще услышишь эти забытые имена, как не от вас, раритетных настоящих мужиков?

– Почему раритетных? – Я ничего не понял, возможно, она хотела сказать «рафинированных», просто оговорилась. В принципе мне было все равно, раритетный я или рафинированный, у меня сейчас дела поважнее, чем терминологией заниматься. Например, мое благополучие, а кто знает, может быть, и моя свобода, моя жизнь. – Хорошо, – вернулся я к основной теме. – Давайте начнем с первопричины, либо с денег, либо с любви. Начнем с денег.

– Замечательно, – кивнула она. – Как у вас с ними?

– Нормально. – Я снова пожал плечами.

– Ни у кого крупных сумм не занимали?

– Да нет. Мне и своих, заработанных хватает.

– Значит, вы никому не должны? – Я снова отрицательно покачал головой. – Тогда подойдем с другого конца, – продолжила выстраивать логическую цепочку Аркадия. – Вы богаты?

– Я вполне обеспечен, – постарался уклониться я от ответа.

– Нет, я имею в виду, вы случайно не сумасшедше богаты? Настолько богаты, чтобы вас могли шантажировать, взять, например, в заложники ради выкупа… Или еще что-нибудь.

Я развел руками.

– Нет. Я вообще-то писатель. Придумываю всякое-разное. А последние полтора года из дома почти не вылезал. Книгу писал. Я, когда пишу, совсем нелюдимым становлюсь. А сегодня как раз книгу закончил, вышел из дома, а они меня караулят.

– Вы писатель?! Как я не догадалась сразу. Я не раз слышала, что настоящие мужики либо писатели, либо ученые. А да, еще юмористы бывают. У моей подруги пару лет назад были отношения с настоящим мужиком, так он юмористом был… так говорил смешно. Она сама-то пчелка, а он мужик… такой, надо сказать, рудиментик, не дай бог.

– Чего? – До меня снова не дошло. Ладно, пчелка – это понятно, суетится, наверное, много, заботится, есть такой тип женщин. А вот рудимент при чем?

– Рудиментик? – переспросил я.

– Ну да, рудик. Подруга рассказывала, что он ее совсем измотал.

– Имя, что ли, такое? – наконец дошло до меня. – От Рудольфа или Родиона?

Теперь Аркадия пожала плечами.

– Вроде того. Мы его называли так.

– Ясно, – кивнул я. – Ладно, давайте о наших делах.

– Конечно. – Аркадия кивнула, отхлебнула из чашки кофейку, закусила деликатным пирожным. Взглянула на меня, взгляд снова пеленал, окутывал влажной, холодящей пленкой. – Значит, шантаж ради выкупа отметаем в сторону. Идем дальше. Если вы никому особенно насолить не успели и если не занимаетесь политикой, то остается только одно… – она выдержала паузу, развела руками: – …любовь!

– Какая там любовь. – Я усмехнулся. – Я же говорю, я последнее время из дома носу не высовывал. Никаких новых знакомств, никаких женщин. То есть, если честно, одна ко мне забегала иногда, но она уже давно, года два. Я с ней…

– А вы что, только с женщинами? – перебила меня Аркадия, удивленно приподняв брови. И сразу ее лицо преобразилось, прохлада пленки испарилась из взгляда, влага подсохла.

– А с кем еще? Я что, на голубого похож? – Нет, я не обиделся, даже смешно немного стало.

– Нет, не похожи. – Она взглянула на меня внимательно, по-прежнему удивленно. – Никакой голубизны я в вас не вижу. Вы вообще светленький, пепельный немного. – Ее голос звучал искренне, непосредственно, я даже улыбнулся. Она улыбнулась мне в ответ. – А вас что, только механический секс привлекает?

– Почему только механический? – ответил я не совсем уверенно. – Хорошо, чтобы еще чувства были подмешены. Без чувств как-то упрощенно выходит, когда все на одной механике держится, когда голова не кружится.

– А у вас кружится?

– Бывает, – признался я. Я почувствовал, что краснею, все-таки мы были едва знакомы.

– Надо же… столько слышала про настоящих мужиков, а вот надо же… – Аркадия покачала головой и так и не закончила фразу.

– Что? – Мне стало любопытно, что она имела в виду.

– Нет, ничего. – Она снова улыбнулась, но теперь и в улыбке проскользнуло нечто непривычное, будто улыбка через пленку, будто на губы натянута пленка и оттого они чуть сместились, создав асимметрию. – Значит, вы думаете, что с любовью это тоже не связано?

Я не сразу понял, о чем она:

– Что, секс?

– Да нет, я про тех, кто гнался за вами. Слежка, значит, с любовью не связана?

– Не думаю, не похоже.

Мы помолчали. Аркадия снова сделала глоток из кофейного стаканчика, гибкая, длинная рука, описав изящный полукруг, потянулась к пирожному, утащила очередной кусок в утробную норку рта, по-прежнему подернутому асимметричной улыбкой.

– Похоже, мы сейчас, с ходу, не разберемся, что происходит. Ясно одно, вам дома появляться нельзя. До тех пор, пока мы не разберемся, пока не убедимся, что там безопасно.

Как ни странно, только в данную секунду, после этих слов Аркадии я до конца осознал, в какой неприятной ситуации нахожусь. Действительно, куда мне деваться? Ну, хорошо, поброжу часа три-четыре по городу, а что потом?

– Да, дела, – задумчиво проговорил я. – Если они про меня на самом деле навели справки, то сейчас везде поджидают. Близких людей всего-то два-три человека.

– А всякие секретные квартиры? Конспиративные? О которых никто не знает? Случаем, не заготавливали?

Я развел руками:

– Я революционной борьбой никогда не занимался. Она подхватила вилочкой кокетливую вишенку, венчающую вершину пирожного, долго, с явным удовольствием раскусывала ее.

– С конспиративной квартирой проблем нет, – наконец проговорила Аркадия. – Можете остановиться у меня. Если хотите, конечно.

В принципе для меня это был наилучший из всех возможных вариантов. Во-первых, у нее, конечно, меня никто не найдет. А во-вторых, что тоже немаловажно, она мне нравилась. Ее влажный, пленочный взгляд, гибкие, позвонковые руки, чуть асимметричная усмешка – все как-то неожиданно возбуждало, будто внутри меня закручивался часовой пружинный механизм. Был ли он присоединен к взрывному устройству? Этого я пока не знал.

– А это удобно? – на всякий случай переспросил я.

– Вполне. Никаких проблем. Вы, Вань, даже не думайте. Поживете у меня, пока не разберетесь, что к чему. Я одна живу. Тут недалеко, на Баррикадной. Квартира большая, удобная, я вас стеснять не буду. Днем я вообще на работе, да и вечером тоже.

– А чем вы занимаетесь, где работаете? – скорее для приличия поинтересовался я.

– Я в театре служу. Актрисой. Вы, может быть, слышали, Аркадия Аркадьева, это мои имя и фамилия. Сценические, конечно.

Я пожал плечами:

– Увы, я не часто в театре бываю, даже телевизор не включаю, – развел я руками. – Я уединенный по сути своей человек. Знаете, мое ремесло уединения требует, я ведь миры создаю, вот в них находиться и должен, жить в них. Такое требование ремесла. Поэтому из этого, окружающего нас мира многое упускаю. Похоже, и театр упустил, – постарался сгладить я свою неосведомленность.

– Не грустите, не самое большое упущение, – улыбнулась она, промокнула свои искаженные губки салфеткой, поднялась со стула. – Ну что, поехали?

Я кивнул и поднялся вслед за ней.

Квартира на самом деле оказалась большой и просторной в современной VIP-шной многоэтажке. Аркадия жила на шестнадцатом этаже, из широкого во всю стену окна бесконечная Москва застилала взгляд до горизонта. На выкрашенной светло-серой стене висели часы, я посмотрел, они показывали около двух пополудни.

– Вот, располагайтесь. – Аркадия развела гибкими руками в гостеприимном жесте. – Еда в холодильнике, захотите выпить, там много всего, на кухне. Если будете принимать душ, полотенца в ванной, в шкафчике. Вы увидите.

Я кивнул.

– А вы что, собрались куда-то? – удивился я.

Она подошла, губы снова сдвинулись в чуть скошенной улыбке, ивовый прут выгнулся в мою сторону, скользнул по лицу, задержался на щеке, я почувствовал прохладу, приятную, успокаивающую. Будто в жаркий, изнуряющий день лицо накрыли тонким, пропитанным холодной влагой полотном.

– Не все же писатели. Не все в своих мирах живут. Кому-то надо и на службу ходить, – ответила она и отняла ладонь от моей щеки.

– Так вы в театр? – задал я ненужный вопрос.

Она кивнула, ничего не ответила. И добавила только из коридора:

– Не скучайте. У меня сейчас репетиция, но вечером я дома, я сегодня в спектакле не участвую. Постараюсь вернуться пораньше.

Я хотел было ей ответить, но дверь уже захлопнулась. И тут же резкий поворот ключа в замке. Похоже, мне теперь отсюда не выбраться, из этой квартиры, даже если бы я и хотел.

Если честно, я был рад, что остался один. Нужно было переварить впечатления, собраться с мыслями – слишком много неожиданного произошло за последние несколько часов. Снова постараться понять: кто преследует меня, для чего, с какой целью?

Часы на стене уже показывали полпятого, но я ничего не придумал. Хотел позвонить друзьям, попросить подойти к дому, проверить, не дежурит ли кто-нибудь у подъезда, но передумал. Во-первых, глупо распускать слухи, даже не распускать, а самому создавать их. Пугать друзей, посвящать их в свою детективную историю, вовлекать в нее – тоже глупо. Но главное, я побоялся того, что телефоны друзей могли прослушиваться. Тогда мои преследователи запросто запеленгуют этот номер и без труда найдут меня в квартире на Баррикадной.

Так ничего и не придумав, я растянулся на диване, положив ступни на валик, уставился остановившимся взглядом на московский урбанистический пейзаж за окном. А потом, по-видимому, задремал.

Когда я открыл глаза, лицо Аркадии находилось близко-близко, в каких-нибудь нескольких несущественных сантиметрах. Она молчала и вот так, молча, глядела на меня. Словно изучала.

Скорее инстинктивно, на одном полусонном рефлексе я протянул руку, положил ладонь на ее шею и, словно так и полагалось, пригнул к себе. Она легко поддалась, несчастные сантиметры растворились, ее губы оказались сверху над моими, я сдавил, смял их, язык попытался пробиться внутрь, но наткнулся на бастион плотно сжатых зубов.

– Ты чего? – Она отпрянула, ошарашенная, удивленная.

Я ничего не понял.

– А что?

– Ты зачем это в рот?

– Я поцеловать тебя хотел. – Я не оправдывался, но, наверное, мой лепет выглядел со стороны как оправдание.

– Чего? Зачем? – бормотала она.

– Не знаю. Мне показалось, ты хочешь. Она задумалась.

– Ну да, ты же мужик. У вас, наверное, так полагается. Хорошо, пойдем в спальню.

Я не стал возражать.

Одежда слетела в секунды, ее – даже быстрее, чем моя. Она осталась лишь в трусиках, я подумал: раздеться ли мне полностью, и решил, что лучше не форсировать. Хотя, если честно, были на мне трусы или нет, это уже большого значения не имело.

– Приоткрой рот, – неровно выдохнул я в ее чуть приоткрытые губы.

– Зачем? – дыхнула она обратно в меня.

– Ты чего, сразу хочешь, без прелюдий? – Я немного смутился, как-то я ее плохо читал. Ее мысли, желания.

Снова пауза.

– Нет, давай, как ты привык.

– Тогда разожми зубы.

Я обхватил ладонью ее подбородок и нажал двумя пальцами на скулы с двух сторон, разжимая их, несильно, не причиняя боли, но настойчиво. Рот открылся. Даже не открылся, а распахнулся, так широко, будто попытался заглотить меня всего с потрохами. Мой язык почувствовал себя маленьким, неумелым, нелепым, он беспомощно затрепыхался, не находя опоры, и, осознав свое полное бессилие, вернулся в родные рубежи.

– Как странно, – прошептала Аркадия. – Какая удивительная механика…

Но я не дал ей договорить.

– Ты чего, не целовалась никогда?

– Целовалась… – Голос был пропитан удивлением, удивление просто сочилось из него. – Значит, это мы целуемся? Обалдеть…

Я не мог понять, шутит ли она, издевается? Но выяснять это сейчас, именно в данный перенапряженный момент, было не время и не место.

– Ты рот приоткрой, но не широко, – распорядился я. Мы снова сошлись в поцелуе, на сей раз более удачном, более полном. Я постепенно стал заводиться, руки поползли вниз по телу Аркадии, нащупывая, обыскивая, не пропуская ни сантиметра необычно гладкой, скользящей, как будто отполированной кожи, пытаясь запомнить округлости, выступы, впадины.

Как ни странно, запоминать было особенно нечего – талия не сильно контрастировала с шириной грудной клетки, бедра не отделялись от талии, все казалось ровненько, сглаженно, как будто какой-то мастер умело стесал выступы и закругления рубанком. Груди тоже особенно не было, я имею в виду, привычной женской груди, скорее мальчишеская, неразвитая.

«Ну, ничего, – подумал я про себя, – девочка с мальчишеской фигурой, бывают и такие. Просто у меня ничего подобного не было, вот только сейчас, в первый раз. Можно сказать, повезло. Можно сказать, экзотика. Такие на глянцевых страницах модных журналов рекламируют с трудом прикрывающую одежду. Мальчиковость добавляет им загадочной привлекательности, особенно на черно-белых фотографиях».

– Обними меня, – прошептал я на выдохе, улучив мгновение между поцелуями.

– Зачем?

Надо сказать, что от секса, особенно от прелюдий, я немного зверею. Контроль над собой полностью, конечно, не теряю, но человеческая стержневая суть все же чуть отступает, оголяя животность. Не в том смысле, что я становлюсь опасным для окружающих, но отвечать на идиотские вопросы, вдаваться в объяснения обычно не расположен.

– Обними. – В моем голосе, я сам различил, проступила хриплая несдержанность.

– Хорошо, – согласилась она, как будто выполняла приказ.

Ее бескостные руки оплелись вокруг моей спины, шеи. Но оплелись как-то вяло, без порыва.

– Сильнее, – выдал я новое приказание. – Крепче. При всей необъяснимой неумелости Аркадии она меня заводила не на шутку. Тело ее было прохладное, освежающее, с невероятно гладкой, скользящей кожей. Я плыл по нему, словно по поверхности озера. Нет не озера, моря – Мертвого, израильского пересоленного моря. Кто плавал в нем, тот помнит ни с чем не сравнимое ощущение – скользишь, а внутрь погрузиться не можешь. Даже не хочешь.

Так было и сейчас, скольжение по телу Аркадии отменяло законы ньютоновской механики, например, силу трения. Она исчезла, и я своими несдержанными движениями, пусть и подсознательно, пытался вернуть ее в свод привычных земных законов, чтобы восстановить хоть какой-то разумный порядок в расшатанном, разболтанном мире.

– Ой, – вырвалось из нее высокой, зашкаливающей нотой. – Ой… Как же хорошо. Какая чудесная механика! Я и не знала, что так бывает! От простой механики. Подруга рассказывала, но я не верила. – И она снова вскрикнула, потом еще раз. Потом промежутки между криками сузились, сжались, пока вообще не сошли на нет, замешивая воздух одним непрерывным, взвинченным криком.

Вот так между поцелуями, скольжениями, колыхаясь на ее мелодичной какофонии, я кое-как ухитрился стянуть с себя трусы, тут же почувствовал, как она вздрогнула, забилась, словно в ошарашенном испуге, но коротко, я мгновенно придавил ее тяжестью своего тела.

– Ой, надо же… Надо же… Ой… – Собственно, теперь ее непрекращающийся крик состоял из двух коротких фраз: «Ой» и «Надо же». И между ними иногда затесывалось длинное, неестественно протяжное «мамочки…».

Это беззащитное «мамочки» раззадоривало меня более всего. Уже не очень контролируя себя, я потянулся руками вдоль Аркадиного тела, зацепил с обеих сторон ее трусики, потянул вниз, к ногам, к забившимся в волнении коленкам.

Непрерывная звуковая волна вдруг прервалась.

– Что ты делаешь? Зачем? – Она схватила крепкими пальцами мои руки в попытке их остановить, но остановить их было уже невозможно.

– Как зачем? Ты чего? Ты девственница, что ли? Не может быть? Ты чего? – бормотал я ненужные слова, которые сам не слышал, в которые сам не верил. Она еще пыталась что-то сказать в ответ, руки еще пытались меня удержать, по вскоре, осознав всю обреченность, ослабли, обессилели, словно опали.

– Зачем тебе… Ни к чему… Не надо… – пробились последние звуки, а потом затихли вообще. Я стащил бессмысленные трусики вниз, сначала к коленкам, затем к ступням, в конце концов они соскочили и с них.

Я разжал ногами ее ноги, кое-как устроился между них.

– Согни ноги в коленках, – потребовал я, и она послушалась.