Прыжок

Ю. Асланьяну

Поезд № 666 «Россия» блуждал в бескрайних просторах. Неровно, с перебоями стучало его сердце. В минуты наисильнейшего разгона он пугал окрестности протяжным воем. Лето корчилось в агонии, и пьяно раскачивались связанные одной целью вагоны. Связь была произвольной. Так, рядом с вагоном, где ехали освободившиеся из мест заключения, находился спецвагон с одноместными купе, обслуживающий крупных политиков, бизнесменов и дипкурьеров. Даже тень президента, говорят, там можно было встретить.

Одуревший от воли З. К. широким размахом ног избегал падения. Он шёл в тамбур покурить. Курилка напоминала парилку. Не сразу матёрый топорный дым позволил З. К. разглядеть одиноко стоящего господина, одетого в чёрную пару. На вид господину было лет 40. Столько же было и самому З. К. 20 из них его пасли в вольере, кормя верблюжьей колючкой. От господина же пахло «Наполеоном». И они разговорились. Господин сказал, что он банкир, и в доказательство представил брелок без ключа, ромбовидный, четырёхгранный, фиолетового стекла, обделанный по краям золотом, с золотою же цепочкой, напоминающий старинный фонарик. «Эта вещица и есть мой банк», – загадочно заметил господин. З. К. отвёл от него взгляд, неожиданно для себя устыдившись своего волосатого волчьего свитера, и посмотрел в окно. День одевался в чёрную пару. С этой минуты З. К. стал раздваиваться: он приобрёл жуткую редкую способность иногда видеть себя со стороны. И причиной этому послужило заставшее его врасплох странное доверие банкира.

Они простились приятельски, но каждый уже знал, что искать новой встречи не будет, словно между ними произошло нечто постыдное. Банкир вдруг полюбил одиночество и проводил почти всё время, закрывшись в своём купе. Казалось, он чего-то опасался, и З. К., выйдя однажды на полустанке покурить, наблюдал, как тот, соскочив с подножки вагона и нервно озираясь по сторонам, сначала заглянул, присев на корточки, под вагон, а затем, отбежав, обследовал взглядом его крышу. Если прежде З. К. топил в себе всплывающие порой грешные мысли в отношении брелока, то теперь он понял, что спектакль начат и ему, З. К., выпало сыграть в нём определённую роль. Всё просто: заяц бежит, гончей надо догонять. Всё просто!.. «И зачем он, дурак, побежал?» – злился З. К. Но делать было нечего. Наступил длительный период слежки и выжидания подходящего момента.

Теперь представьте себе такую картину. Тёплый вечер. Уже стемнело. Поезд замер на безлюдном полустанке. В купе банкира горит свет. Слегка подпрыгнув и схватившись за приспущенную оконную раму, подтягивается на руках, скребётся, лезет в купе З. К. Но банкир оборачивается, видит за окном чьё-то лицо и руки, подходит, чтобы рассмотреть поближе. З. К. сползает ниже, ниже, разжимает пальцы, приседает, оказавшись почти под вагоном. Банкир, вглядываясь, высовывает из окна голову. Но только тогда, когда он оставляет своё убежище, свою раковину по пояс, З. К. прыгает и, схватив его за шею, выдёргивает из купе, падая вместе с ним на шпалы и щебень соседней колеи. И вот оба лежат на правом боку. З. К. сзади. Перед ним – чёрная пара (со спины) и затылок (рукой подать!) брюнета-банкира. Ладони З. К. начинают судорожно искать на щебне ответ на вопрос: чем? Невесть как здесь очутившимся завалявшимся разводным ключом З. К. неловко бьёт по затылку. Чёрные волосы промокают и наливаются красным. Банкир не шевелится. З. К. обшаривает его карманы. Но брелока нет. НЕТ БРЕЛОКА! А состав вздрагивает и трогается.

Ключ от его купе у меня был. Оставалось только туда зайти. Но это и оказалось как раз самым трудным, почти невозможным. В коридоре спецвагона постоянно кто-то торчал. Я не имею в виду пассажиров. Они могли быть, могли не быть. Но фигура проводника или милиционера присутствовала всегда. Днём и ночью.

Не менее 10 раз каждые сутки я подкрадывался к стеклянной двери спецвагона, что рядом с туалетом. К счастью для меня, стекло было мутным. Иначе я, точнее, мой волчий свитер обязательно бы привлёк внимание охраны. Конечно, милиция и проводники знали всех своих пассажиров в лицо. И всё же будь на мне костюм (я сильно жалел, что не успел раздеть банкира), шансы мои проскользнуть незамеченным намного бы возросли. А так приходилось ждать, когда коридор опустеет. Я вглядывался в него сквозь муть стекла и, обнаружив человеческий силуэт или силуэты, поспешно возвращался в свой вагон. Задерживаться было нельзя, поскольку каждую секунду хотя бы одна из трёх дверей (в тамбур, туалет и вагон) могла распахнуться. И, кстати, распахивались, и чинуши, снующие туда и обратно, имели счастье меня лицезреть. Мне повезло, что я не вызвал у них подозрения. То ли они приняли меня за кого-то из прислуги, то ли прошлись по мне только взглядом, а не мыслью, витая ею по своему обыкновению высоко в делах. Не ясно. Да и не важно. А важно одно: они не были столь внимательны, как их охранники, и обошлось без шухера.

Но в целом мне не везло. Коридор, как свято место, не пустел. Фильм теней длился несколько суток и, казалось, будет бесконечным. Я стал нервничать. Я стал уже подумывать о напарнике, который взял бы охрану на себя и как-нибудь отвлёк её внимание. Но тут мне, почти отчаявшемуся, как это часто бывает, неожиданно блеснула надежда. Мне пришли в голову два обстоятельства, соединив которые, я увидел выход. Во всяком случае, это был шанс. Сначала я подумал о том, что милиционер чаще всего, особенно ночью, находится (сидит или прохаживается) в дальней от меня, от моего места наблюдения половине вагона. Понятно почему: поближе к своему купе, к своему столу и постели. В то время как купе банкира расположено ближе ко мне, третье по счёту. Потом я вспомнил, что для спецвагона характерна особая мягкость, иными словами – гибкость. Это значит, что, в отличие от нашего, жёсткого, он имеет способность отражать, как зеркало, повторять собой малейшие изменения пути. Я представил себе его форму на повороте. Глядя в окно, я стал ждать поворот.

… и успел вовремя. Спецвагон как раз начал закругляться, принимая вид подковы (на счастье!) или полумесяца (мусульманство принял). Тень охранника исчезла за изгибом. Я подбежал к двери купе банкира. Стук моих грубых «солдатских» ботинок заглушала ковровая дорожка. Помню, меня поразили её наличие в вагонном проходе и почему-то её цвет – тёмно-малиновый. Хотя что тут удивительного – всё-таки это был СПЕЦВАГОН. Мне не сразу удалось попасть ключом в замочную скважину. И когда, наконец, после щелчка дверь поддалась, я услышал окрик: «Эй, ты куда?!» Вагон успел распрямиться, и охранник заметил меня. Но я уже находился в купе.

Они сдержанно постучали. Один из них сквозь зубы произнёс: «Открывай, сволочь, по-хорошему!» З. К. обрадованно ухмыльнулся. Он понял, что другого ключа у них нет. НЕ ПОЛОЖЕНО! Хозяевами положения здесь были пассажиры, и проводнику на правах прислуги полагалось ждать вызова или робко стучаться. Боязнь потревожить покой важных сеньоров заставляла их сейчас медлить с выламыванием двери. Слушая их угрозы и уговоры, З. К. взял чемодан банкира и вывалил его содержимое на пол. Нашлось немного денег. Но ГЛАВНОГО не было и здесь. Дверь купе задрожала под ударами. Наконец они решились. З. К. ещё раз внимательно осмотрелся. У одной стены – шкаф для платья, откуда он только что достал чемодан, к другой на уровне второй полки крепилась полутораместная постель. Обеденно-письменный стол, два стула и раздвижное кресло-кровать довершали обстановку. З. К. выдернул из стола ящики. Папки с бумагами, всякая канцелярщина, но вещицы… Удары резко взяли другую ноту. З. К. оглянулся. Площадь двери вокруг замка пошла трещинами. Спецы – они упорно били в одно и то же место. Он запрыгнул на стол и глубже опустил оконную раму. И тут случайно (или ничто в этом мире не случайно?) его рука задела подушку, лежащую на краю постели. Хорошо, что банкир имел привычку спать головой к окну! Из-под подушки, приковывая взгляд З. К., вытекла и застыла золотая струя цепочки. Дверь издала громкий предсмертный стон.

Они выстрелили, когда З. К. уже прыгнул. Охранники стреляли его влёт. Грохот несущегося поезда и свист ветра приглушили пальбу. Но не грохот и не свист отвлекли внимание З. К. от опасности. Его поразила высота, с которой ему пришлось падать. Это была высота 3-го этажа. «Растёт он, что ли?» – подумал З. К. о вагоне. К счастью, внизу, на скате насыпи его ждал грязный, похудевший, но ещё способный смягчить посадку апрельский сугроб. Неужели уже весна?! Неужели прошло полгода с тех пор, как он впервые увидел брелок? Теперь тот был у него в кулаке. Но он забыл о нём, стоившем, быть может, целое состояние. Он размышлял о тоске пространства, которое зовётся белым светом, и о сжимающейся камере времени. Он думал о странностях, непостижимых странностях мира. Лёжа в сугробе, один среди бескрайних полей, он слушал тишину и смотрел в небо.

1994 г.

Последнее путешествие Синдбада

Ю. Беликову

Знайте, о, люди, друзья мои и домочадцы, семь раз я зарекался путешествовать морем и сушей и столько же раз нарушал свои клятвы. И каждый раз меня подстерегали беды одна ужаснее другой, и я чудом оставался жив и давал себе слово, что уж больше никогда не стану дразнить судьбу. Но раны затягиваются не только на теле – они затягиваются и в памяти. Душа моя пробуждалась от обморока, тоски и утомления, и мне снова хотелось посмотреть чужие страны, поторговать, послушать рассказы бывалых людей.

Особенно долго я боролся с искушением после седьмой своей одиссеи. Я говорил себе: «Куда тебя манит, о, несчастный? Разве мало тебе? Одумайся, опомнись, оглянись! Что ты ищешь? Ведь у тебя всё есть. У тебя есть друзья и собутыльники, жена и наложницы, дом – полная чаша, и сад, полный певчих птиц. А ты хочешь рискнуть всем этим и ставишь на морское игровое поле свою жизнь!» Так я отговаривал себя. Но моей всегда открытой души достигал и другой голос – голос духа странствий. И этот дух сказал мне: «О, жалкий раб слабости и лени! Ты ошибаешься, думая, что люди уважают тебя за богатство и деньги. Всё, что у тебя есть, – это твои приключения, и богатство твоё состоит из ужасов и бедствий. Вспомни, какого внимания и заботы ты удостаивался всякий раз, когда возвращался. С каким трепетом люди слушали твои рассказы. И они ждут от тебя новых историй, а ты молчишь или начинаешь повторяться. Но повторение не приносит процентов, и тебе не прожить подобно ростовщику. И ты должен снова отправиться в путешествие, и возможно, лишиться своих товаров, пользы и здоровья, умереть, но добыть им новую историю».

Я удивился не столько голосу, сколько им высказанному взгляду на цель путешествий и на богатство. И я не знал, что это: откровение Аллаха или происки искусителя. Тем не менее этот странный вывод в пользу странствий перевесил все веские аргументы «против». Он показался мне настолько убедительным, что я тут же начал сборы.

Я отобрал из тех, что у меня были, и ещё прикупил товаров – для торговли и обмена. Ткани, ковры, серебряная посуда, недорогие женские украшения, изделия из кожи, мечи и кинжалы, вино, оливковое масло – весь этот груз, упакованный в тюки и разлитый в бурдюки, мог нести лишь караван не менее чем из 20 верблюдов. Сюда же вошло и большое количество провианта в сухом и свежем виде, чтобы было что покушать, ибо никакие страдания меня так не страшат, как муки голода. Кроме того, я захватил 10 тысяч динаров и 20 тысяч дирхемов. А сопровождали меня трое слуг-помощников.

На попутном корабле я спустился вниз по Тигру и благополучно достиг города Басры. Там я присмотрел другой корабль, более крупного (морского) сложения, и, наняв его, перегрузил туда свои товары. Затем я отправился в хан на поиски спутников, таких же, как я, купцов, и вела меня старая истина, говорящая, что путешествовать веселей и безопасней коллективом. И, как я предполагал, мне быстро удалось встретить таких людей, поскольку Басра – это перекрёсток мира и прямая дорога к островам обогащения. Мы познакомились и подружились, и выпили за успех нашего предприятия много вина. А на следующий день мы зафрахтовали ещё два корабля – теперь с моим их стало три, и они, построясь караваном, покинули гавань.

Опасаясь нападения разбойников и людей без Аллаха в голове, промышляющих вдоль всего побережья Персов, мы решили удалиться от обычного курса кораблей и держаться противоположного берега. Некоторое время плаванье наше было спокойным и весёлым. Новый путь радовал нас, и нас удивляло, как до этого не додумались другие, ибо там мы не встретили ни одного корабля. Но через две недели ветер, дующий с суши, вдруг превратился в пламя, и горячее дыхание аравийских пустынь охватило нас. И хотя берега не было видно и мы ещё глубже повернули в море, мы никак не могли освободиться от этого дыхания. Пресная вода, которая была у нас с собой, быстро испортилась, и мы пили тухлую воду, и наши животы стали нам как чужие. Тогда мы перешли на вино, но при такой жаре вино набралось крепости и мощи, и многие перестали узнавать друг друга и понимать, где они находятся. И капитан запретил утолять жажду влагой безумия, и мы плыли в жажде и тоске, и мысль, что наши дни сочтены, не оставляла нас.

А в один раскалённый полдень, когда мы искали спасения в тревожной послеобеденной дремоте, нас вдруг разбудил крик вперёдсмотрящего. «Верблюды! – закричал тот из своей бочки, прикреплённой к мачте. – Я вижу караван верблюдов!» Но мы не поняли смысла его слов, ведь кругом до самого горизонта простиралось море. И капитан уже сказал: «Ты, верно, пьян, спускайся, я тебя отрезвлю!» Но тут мы и сами увидели этот караван, и волосы наших голов зашевелились, потому что верблюды шагали по воде, как посуху. Их было не меньше тридцати, несущих на себе людей и тюки груза. И нас забрал ужас, и я крикнул: «Либо это проделки шайтана, либо мы все лишились ума от переутомления!» А нас несло прямо на караван, но мы не сворачивали и хотели посмотреть, что будет. И чем ближе мы подплывали к ним, тем крупнее становились верблюды и наездники и их грузы. И казалось, что наши корабли могут пройти под брюхом одного из животных. И наше изумление и ужас тоже выросли и увеличились, тем более что мы увидели, что верблюды не касаются ногами воды, а идут над ней. Они шли по воздуху и поднимались всё выше. И вдруг они стали расплываться, словно были сделаны из тумана, и караван исчез, как рассеянный ветром дым. «Хвала Аллаху! – воскликнул я. – Не знаю, что это было, но хорошо, что это миновало нас!»

А потом мы перешли в другое море, и жара спала, и наши души ободрились. И мы плыли из моря в море, от острова к острову, побывали в Индии – и везде хорошо торговали. И я выгодно продал свои товары и купил другие, среди которых были сандаловое дерево, китайский шёлк, благовония и драгоценные камни. Со мною были два сундука: один полон жемчугом, яхонтами, рубинами, сапфирами, топазами и тому подобным, а другой набит золотыми и серебряными монетами. Мои товарищи тоже имели пользу и почин, и все развеселились от путешествия. А я – ещё оттого, что увидел много разных диковин и услышал удивительные истории. Однако пёстрая смена стран, городов и народностей утомила наши очи, и я как-то, пируя с друзьями, вслух вспомнил строку поэта: «Давно не бывал я в Багдаде». (А мы уж год как покинули его.) И мои товарищи согласились со мной. И мы отплыли путём возвращения.

А на третью ночь пути мне приснился странный сон: будто я с верными мне людьми поднимаюсь на высокую башню. Винтовая мраморная лестница длинна, кажется бесконечной, и мы сильно устали, но продолжаем идти, поскольку знаем, что ещё немного – и мы у вершины. Слева от нас – сердцевина башни, скрытая стеной (получается, башня в башне), справа – внешняя стена с редкими круглыми оконцами, сквозь которые светит день. Так как окна редки, они чередуются с горящими светильниками. И кажется, что идёшь сквозь ночь и день, которые ускорили свой бег и понеслись как сумасшедшие. Мы не знаем, что это будет и как это будет выглядеть, но уверены, что на вершине есть всё, о чём только может мечтать человек. И вот перед нами появилась крупная дверь, сделанная из железного дерева и украшенная золотыми пластинами, а те пестрят от драгоценных камней. Возможно, их узор что-то обозначал, на что-то намекал, но мы не поняли. И мы входим (дверь оказалась незапертой) и видим круглый зал, на удивление пустой и сияющий. Сияние исходит от стен (вернее, стена одна – кольцеобразная) и от купола-потолка. Они разрисованы, и я вижу, что это БОЖЕСТВЕННЫЕ письмена, и тут не обошлось без Аллаха (да не сведут нас с ума непостижимые творения его!). И я вижу, что ищущий богатства и власти затоскует в этом зале и покроется плесенью уныния, но ищущий мудрости и покоя останется здесь навсегда. И вдруг оказывается, что зал не имеет пола, и нам не на чем стоять, и мы падаем, стремительно летим в трубу вдоль полой сердцевины башни. И я превращаюсь в ожидание страшной боли, в переживание мига, когда мои кости смешаются с мясом. И вопль, переполнивший мою грудь, не находит выхода…

Но тут ужасный сон кончился, и я восстал из мёртвых. Однако мне было дурно, и мне хотелось знать, что это значит. Я позвал одного из своих слуг, который умел пускать кровь, разговаривать со звёздами и разгадывать сны. Выслушав меня, он побледнел, глаза его увеличились, и он схватился за голову и сказал:

– О, господин, это плохой сон! И я теперь не знаю, останемся ли мы живы.

– Твои слова непонятны! – воскликнул я. – Растолкуй их.