Иногда в свободное время суворовцы выходили на передний двор прогуляться по садику, где были высокие деревья и много кустарников. В это время можно было увидеть стоящих у забора ленинградцев, к которым приходили родственники или друзья и приносили гостинцы из дома. В выходные дни они могли встречаться в специальной «Комнате для посетителей» на КПП, но в будние дни, тем более в неурочное время такие свидания не разрешались, поэтому они выходили к забору. Выглядело это не очень красиво, но против этого явления невозможно было бороться, поэтому командование училища относилось к таким встречам спокойно. Главное, чтобы не пролезали сквозь прутья ограды и не уходили в самовольные отлучки.

В младших ротах ходили слухи, что старшие ребята, гуляя в выходные дни или в свободное время в скверике у главного входа, иногда ревизовали свертки младших собратьев, где всегда находили, чем поживиться. Но даже в таких случаях обиженными ребята себя не считали, поскольку изначально знали, что приготовленные сердобольной мамой пирожки или купленные папой конфеты все равно пойдут в «общий котел»: их негде хранить, а, значит, надо будет поделиться вкуснятинкой, если не со всем взводом, то уж со своими самыми близкими друзьями. Среди Костиных друзей ни у кого не было близких родственников в Ленинграде, разве что Артему Рожкову иногда привозили кое-что из Кронштадта старший брат или отец, когда сами навещали его, поэтому эта проблема их не очень волновала. Да и ленинградцы через какое-то время переставали приглашать родных к забору училища, а возвращаясь из увольнения, все реже брали с собой что-либо съестное. Но никогда не было случаев, чтобы кто-то отбирал деньги или ценные вещи.

А вот в ротах пропажи денег возникали уже с младших классов. Все чаще и чаще, кто-нибудь из ребят жаловался офицеру-воспитателю на то, что у него пропали какие-то личные вещи или деньги. После очередной крупной пропажи денег, когда наглый воришка не только забрал деньги, но и написал печатными буквами обидную записку своему товарищу, капитан Басманов собрал офицеров и перед строем роты суворовцев приказал провести официальное расследование. Его гневная речь была главным образом рассчитана на психологический эффект, мол, виновный шалун испугается и сознается. Но на его предложение никто из строя не вышел, и в отведенное время в канцелярию роты не пришел.

– Ну что ж, – заявил командир роты офицерам, – вот вам записка, во время самоподготовки проведите с суворовцами этот «диктант», и только печатными буквами. Найду подлеца – выгоню моментально.

Действительно, в каждом взводе поочередно командиры взводов, выдав предварительно каждому суворовцу по такому же кусочку бумаги, на каком была написана записка, продиктовали ее содержание, попросив писать карандашом печатными буквами. Состояние у ребят было подавленное, они понимали, что терпеть воровство в коллективе нельзя, и в то же время опасались, как бы случайно их почерк не совпал с тем, которым была написана злосчастная записка. Собрав записки, офицеры унесли их в канцелярию роты. Всем было понятно, что обращаться в милицию по этому поводу командир роты не будет, а проводить самим криминалистическую почерковедческую экспертизу среди почти сотни экземпляров было делом нереальным. Но мальчишки очень ждали результата и надеялись, что они избавятся от заразы, проникшей в их коллектив.

Этому случаю неожиданно для всех сопутствовал другой, ничуть не менее интересный. Однажды вечером, когда прозвучала команда «Отбой!», все, понемногу повозившись в кроватях, стали тихонько засыпать. В помещении установилась благостная тишина, и дежуривший в этот вечер сержант-сверхсрочник со спокойной совестью отправился в канцелярию. Но буквально через несколько минут в спальном помещении раздался громкий взрыв. Уже заснувшие было суворовцы повскакивали с кроватей, ошалелый сержант с вытаращенными глазами выскочил из канцелярии и кинулся к выключателю. Зажегся свет, и ему представилась картина внезапно взбудораженной роты, а прямо перед ним стоял суворовец первого взвода Богатов, одной рукой зажимавший рану на другой руке, из которой тихонько сочилась кровь. Рядом с ним стояли его друзья Ченовардов и Бромов, а на полу валялся взрыватель от гранаты. Сержант поднял взрыватель, быстро отправил раненого Богатова в санчасть, а сам позвонил командиру роты. Перепуганный капитан Басманов прибежал наверно быстрее, чем тогда, когда он когда-то бегал по тревоге. Он сразу же оценил обстановку, отправил сержанта в санчасть за Богатовым и вызвал к себе Ченовардова:

– Быстро рассказывай, что случилось!

– Я…, я не знаю, – попытался было выкручиваться Ченовардов.

– Как это ты не знаешь, ты ведь спишь рядом с ним, ты не можешь не знать.

– Ну и что, я…, я спал, как и все.

– Ты врешь! Я знаю, что вы с ним постоянно вместе. Если ты сейчас не расскажешь мне, что случилось, я завтра же отправлю тебя к отцу. С меня довольно твоих выступлений, все преподаватели жалуются на тебя. Откуда этот взрыватель? Это ты привез из части?

Отец Ченовардова был офицером и служил в Петродворце. Он неоднократно бывал в училище, беседовал с командиром роты и знал о плохом поведении сына, но всякий раз убедительно просил Басманова помочь ему в воспитании отбивавшегося от рук избалованного мальчика.

– Если он окажется вне стен училища, где его хоть как-то удерживает воинская дисциплина, то обязательно свяжется с какой-нибудь уличной шпаной.

На что вполне резонно Басманов отвечал:

– Но и у нас, извините, тоже не исправительная колония, у меня их больше восьмидесяти человек, и далеко не все очень послушные.

Тем не менее, всякий раз соглашался подождать еще. Суворовец Ченовардов об этих разговорах тоже хорошо знал, и понимал, что терпение командира роты тоже может лопнуть, поэтому, немного подумав, сказал:

– Это не я. Это Бромов принес.

Капитан моментально выскочил из канцелярии, поднял с кровати суворовца Бромова и, не дав ему одеться, прямо в кальсонах втащил в канцелярию. Это была еще одна стопудовая гиря, висящая на шее командира роты. Этот разбитной, даже для своего возраста, парень был сыном работницы, слезно упросившей начальника училища принять в училище ее сына, которого она воспитывала одна. Генерал не смог отказать женщине, к просьбе которой присоединился и начальник тыла. Но парнишка оказался с гнильцой: мало того, что экзамены не сдал, но и учиться не хотел, а может быть даже и не мог в силу своих ограниченных умственных способностей. К тому же по поведению уже к концу первой четверти находился в первых кандидатах на отчисление. Не мог и не хотел привыкать к распорядку дня, поэтому чаще всех он, заработав несколько нарядов вне очереди, натирал полы, мыл лестницу или мыл после отбоя туалет. При этом делал все так плохо, что моментально вызывал гнев старшины и вновь получал порцию нарядов.

Последний раз он отличился на уроке математики, когда учительница после неоднократного предупреждения не вертеться и слушать урок, как все, вынуждена была совсем по-школьному поставить его в угол, что в училище практиковалось очень редко. Бромов с удовольствием вышел в передний перед всем классом угол и время от времени гримасничал оттуда, перемигиваясь со своими приятелями. Потом на какое-то время затих, а после этого в классе раздался сильный хлопок. От испуга учительница подпрыгнула на стуле, и все увидели бледного Бромова, который сам напугался содеянному. В классе запахло гарью. Выяснилось, что от нечего делать он подошел поближе к розетке, вытащил из кармана карандаш и стержнем карандаша, который он запихнул в розетку, сделал короткое замыкание, вызвавшее этот хлопок, напугавший всех. Учительница тут же препроводила его в канцелярию роты и по просьбе командира роты написала объяснительную записку. Но после того случая генерал, объявив суворовцу Бромову выговор, простил сына своей работницы.

– Где ты взял взрыватель? – не давая парню опомниться, спросил Басманов.

Бромов понял, что отпираться бесполезно, тем более что Ченовардов стоял рядом.

– Нашел на заднем дворе.

– Когда, где конкретно.

– Давно, там ведь раньше стрельбище было, много разных штук валялось.

На самом деле все обстояло немного не так. Бромов, живший вместе с матерью на территории училища, уже с малого возраста был знаком многим сверхсрочникам училища, которые тоже были рады его поступлению, поскольку видели, как трудно его матери в одиночку воспитывать сына. Он часто в свободное время заходил к своим знакомым либо в гараж, либо на продовольственный склад, где начальник склада совал ему что-нибудь съестное. Рядом находился и склад артвооружения. Когда Бромов в очередной раз пришел подкормиться к начальнику продсклада, тот разговаривал с начальником склада артвооружений. Они стояли внутри склада, дверь была открыта, и мальчик вошел внутрь. Старшины, хорошо зная его, не обратили на него особого внимания. Немного покрутившись возле них, пацан отошел в сторону и оказался у открытого ящика, в котором лежали взрыватели к гранатам. Для мальчишки это было весьма интересным делом, поэтому он даже и сам не понял, как зацепил рукой один взрыватель и сунул в карман. Но все это выяснилось гораздо позже. А в кабинете командира роты Бромов этого не сказал, опасаясь, что его обвинят еще и в воровстве, поэтому капитан Басманов вынужден был поверить ему и спросил:

– Так зачем же ты принес взрыватель в роту? Ты что, совсем дурной?

– Да мы просто посмотреть хотели. Кто ж его знает, зачем этот глупый Богашка кольцо дернул?

– А вдруг ему пальцы оторвало? Ты ж ему всю жизнь за инвалидность платить будешь.

– Да не-е. Я видел, он только руку немного поранил, все пальцы целы.

Пальцы у вернувшегося вместе с сержантом суворовца Богатова, действительно, были все целы, и рана на руке была небольшая, но прощать на этот раз Бромова командир роты был не намерен, тем более что и в случаях воровства он подозревал именно этих ребят. На следующий день он написал рапорт о случившемся и попросил наказать суворовцев Богатова и Ченовардова объявлением строгого выговора, а суворовца Бромова представил на отчисление. Начальник училища рапорт подписал, и на следующий день перед завтраком все училище было построено на квадратном дворике. После доклада начальнику училища, начальник учебного отдела произнес:

– Суворовец Бромов, выйти из строя! Училище, слушай приказ!

И он зачитал приказ начальника училища, который заканчивался так:

– … за неоднократные нарушения дисциплины и воинского порядка и плохую успеваемость суворовца Бромова Михаила Николаевича из училища отчислить и направить по месту жительства родителей.

После этого все услышали голос генерала:

– Старшина, срезать погоны.

В напряженной тишине старшина Валетин, до этого стоявший позади строя, вышел вперед, заранее приготовленными ножницами отрезал Бромову погоны на шинели и как-то буднично позвал уже бывшего суворовца:

– Пошли.

То ли от ноябрьской прохлады, то ли от всей этой жутковатой процедуры, а может быть и от всего вместе по спине Кости пробежали мурашки. Ему было не жалко разбитного Бромова, но все же суровость в голосах офицеров, а тем более процедура лишения погон врезались в память. Во всяком случае, ему самому очень не хотелось бы, чтобы кто-то лишил его этих с таким трудом добытых алых погон.