Картина 3. Три подкласса советских евреев

После 1945 года советские евреи разделились на три части или подкласса. Первая часть состояла из успевших эвакуироваться евреев Молдавии, Западной Украины, Белоруссии и республик Прибалтики, которые СССР захватили перед самой войной. Эти евреи продолжали быть ремесленниками, став лучшими парикмахерами, портными и сапожниками. То же относится и ко многим Бухарским и Кавказским евреям. Многие из этих евреев оставались более или менее верны иудаизму.

Вторую часть составили те предприимчивые евреи, которые стали торговыми работниками и снабженцами, обеспечивая официальный и теневой кругооборот материалов, товаров и услуг громадной страны.

Третья часть советских евреев получила высшее образование, создав подкласс еврейских интеллигентов, который пополнялся детьми евреев ремесленников и снабженцев.

В 20-е годы дети еврейской бедноты с энтузиазмом и почти поголовно вступали в комсомол, а потом в ВКП(б). Те из них, кому учёба не очень давалась, становились добросовестными и честными руководителями среднего звена или армейскими офицерами, которые, в отличие от лиц коренной национальности, не пили и не воровали всё подряд. Представителями таких евреев были мой дядя Миша и переехавший после войны в Ригу муж тёти Раи – дядя Лёня. Их семьи были вполне обеспечены и, пользуясь сегодняшней терминологией, эти советские чиновники принадлежали к среднему классу СССР. К ним примыкали такие люди, как поселившийся в той же Риге муж родной сестры тёти Раи и моей тети Маи, Гриша. Он был представитель так называемой творческой интеллигенции, поскольку окончил Киевскую консерваторию. А ещё он окончил курсы бухгалтеров. Поэтому он днём работал бухгалтером одного из рижских ресторанов, а вечером – там же за полставки исполнял на пианино музыку из оперетт и аккомпанировал певичкам.

В отличие от воевавшего дяди Миши, дядя Лёня на фронт не призывался, поскольку у него была отрублена часть ступни. Он это сделал сам в 20-е годы, чтобы не идти с комсомольским отрядом по деревням, расстреливая крестьян, которые прятали зерно. Крестьян ему жалко не было, и он был во всём согласен с линией партии. Просто он правильно предвидел, что весь отряд комсомольцев-евреев однажды ночью крестьяне перебьют и покидают все тела в колодец.

А у дяди Гриши (мужа тёти Маи) была такая сильная близорукость, что его на фронт не взяли, и он чуть не умер от голода и цинги, служа в военной охране тылового аэродрома.

Беспартийный дядя Моня стал в Ленинграде профессором и одним из самых известных в мире специалистов в области детской урологии. Он занимал с женой Лидой, сыном Сашей и прислугой Тимофеевной, которая называлась домашней работницей, пятикомнатную квартиру бывшего статского советника, т. е. царского генерала. В периоды, когда дядя Моня вёл на дому приём больных, у них жила в качестве ассистентки и медсестры одна из непоступивших в медвуз девиц. Через какое-то время строгая Тимофеевна докладывала тёте Лиде, что либо дядя Моня, либо Саша, либо оба по очереди совокупляются с этой девицей. Её увольняли, происходил скандал, и в приёме больных и в поступлении хороших денег наступал перерыв.

У дяди Мони была машина «Волга» и дача в Комарово на самом берегу залива. А ещё сразу после окончания войны и вплоть до 52го года раз в месяц дядя Моня с помощью Тимофеевны устраивал в своей квартире обед, где досыта кормили двенадцать полуголодных скрипачей из Ленинградского филармонического оркестра. Так что дядя Моня относился к высшему подклассу советских евреев.

К этому же подклассу принадлежал и мой папа, хотя у нас до 1970 года не было своей дачи, никогда не было своей машины и девушек-ассистенток. Правда, папа пользовался машиной с шофёром из государственного гаража и иногда дешёвой госдачей, путёвками в дома отдыха, и жили мы в Москве в большой трёхкомнатной квартире. Мой папа был членом партии, окончил Киевский политехнический институт и стал высококлассным инженером и блестящим администратором или, как теперь говорят, менеджером.

Когда в 1937 году первое поколение советских партработников под руководством Сталина само себя уничтожило, уже подросли новые евреи, технически образованные, и преданные делу строительства сталинского социализма. Так мой папа за два года из младшего заводского инженера стал ответственным работником Совнаркома РСФСР, а ещё через год – заместителем наркома строительных материалов РСФСР. Он проработал в этой должности с 1940 до 1947 года, а потом стал главным инженером Московского управления строительных материалов, притом, что тогда заводы Москвы и области делали столько кирпичей и других строительных материалов, сколько весь остальной Советский Союз.

И в Наркомате, и в Управлении Строительных Материалов папа работал по 12 часов в день шесть дней в неделю. В седьмой день, в воскресенье он брал меня с собой и ехал на один из круглосуточно работающих кирпичных заводов. Там он говорил с директорами, мастерами и рабочими, многих из которых он знал по именам. Знал он в деталях и то, как работает та или иная печь или помольный агрегат на каждом из сорока главных заводов. Все другие руководители и рядовые работники наркомата (министерства) и потом Управления, включая наркома и потом начальника Управления, обычно перекладывали свои обязанности на папу. Однако они обижались, когда из высших инстанций по всем вопросам обращались к Ефиму Лазаревичу, который всё помнил и мог реально выполнить новые задания. Когда Хрущёв стал первым секретарём компартии Москвы и затеял массовое строительство жилья, он постоянно требовал советы и отчёты «Рохмагера». Он так упорно называл папу, и никто не решался его поправить.

Кроме служебной машины, путёвок и дачи папе полагались хорошие продуктовые пайки и талоны на пошив верхней и даже нижней одежды и обуви. Наш домашний телефон официально прослушивался аж до 1970 года, пока мы не разменяли квартиру. Причём делалось это в открытую, так что пару раз я и папа шутливо и дружелюбно беседовали с так называемыми «слухачами», т. е. гэбэшными бездельниками, которые за хорошую зарплату сидели посменно на телефонных станциях, но только днём. Папа сказал, что со слухачами надо дружить, чтобы они поменьше перевирали наши подслушанные разговоры.

В 1956 или 1957 году кому-то из высших начальников понадобилось срочно трудоустроить своего человека, и папу с сохранением оклада, но с потерей пайков и дачи, сняли с его должности под каким-то несправедливым предлогом, и назначили замдиректора по науке Всесоюзного Института строительной керамики. Для этой должности требовалась учёная степень, и папа за два года подготовил блестящую кандидатскую диссертацию.

Однажды ознакомившись с моей идеей, папа начал преобразование технологии санитарной керамической плитки, что и закончилось для него второй Государственной премией, а производство плитки в СССР увеличилось в 1000 раз.

Таким образом, мой папа был одним из тех евреев, которые создавали советскую промышленность и руководили ею. Что касается меня, то было ясно, что меня, как еврея, уже не допустят к руководству промышленностью. Однако оставалась возможность для творческой и созидательной инженерной самореализации. С детства мне было понятно, что вся гуманитарная советская сфера зиждется на социалистической лжи, а к медицине у меня нет призвания.

Итак, дядя Моня, мой папа и я принадлежали к третьей категории советских евреев формировавшей элиту советской промышленности, медицины, науки, образования, литературы и искусства. Из многомиллионного числа выучившихся русских и украинцев также вышли тысячи талантливых и работящих людей, которые с успехом делали своё дело. К сожалению, многие из них либо спивались, либо начинали злоупотреблять своим начальственным положением, либо погружались в лень и апатию. Всегда находятся писаки от литературы или политики, которые, как ранее немецкие фашисты, спекулируют на процентах евреев среди профессоров, музыкантов или врачей. Они всерьёз задают идиотский вопрос, а почему бы этому еврею профессору не стать рабочим завода и токарем по металлу. Он ведь мог, но почему-то не захотел, а вот, например, Василий Петрович Сидоров захотел и смог, а стать профессором не смог и даже не очень хотел. Теперь весь день в шуме и пыли он работает руками за небольшую зарплату, а инженер-еврей и профессор-еврей сидят в чистоте и уюте кабинетов за большую зарплату.

После многочисленных бесед я понял, что русскоязычные эмигранты Бруклина чётко делятся на две группы. Одна группа гордится своей особой честностью и исключительным доверием своих советских начальников, а евреи из другой группы ещё больше гордятся тем, что у них за взятки и по блату «всё было» даже тогда, когда у всех вокруг «ничего не было». Причём среди второй категории были не только торговые работники, но и юристы, врачи, медики, и инженеры, которые, приехав в Америку, хорошо здесь устроились благодаря своей активности и еврейской смекалке. Я считаю одинаково достойными людьми и честных, и тех изворотливых евреев, которые, как это заповедано в Торе, больше заботились о своих семьях, чем о, как потом выяснилось, мифическом строительстве социализма и коммунизма. Некоторые из «честных», вроде меня, просто полагали, что они могут достичь приемлемого уровня жизни и положения за счёт своего таланта и усердия, избегая или из принципа, или из осторожности риск нарушения любых советских законов и правил.

Картина 4. Еврейские дачи

Дачные кооперативы под Москвой создавались во времена кол-лективизации в начале 30-х годов научными работниками, совслужащими и военными не самого верхнего звена. Им по чину не полагались бесплатные дачи, отнятые после 1917 года у их прежних владельцев-буржуев и переданные во «временное» пользование высшим государственным и партийным чиновникам.

Типичный пример являет собой история дачного посёлка Кратово и нашей дачи. Начиная с 30-го километра от центра Москвы, около 15 километров в длину и 3–4 километра в ширину земельные полосы по обеим сторонам Московско-Рязанской (Казанской) железной дороги были в конце Х1Х века засажены соснами.

В своем огромном имении владельцы этой железной дороги (фон Мек и его молодая жена) устроили чудесный пруд и провели туда хорошую шоссейную дорогу из Москвы. В этом громадном имении и вокруг него новые хозяева страны создали десятка два дачных кооперативов, город авиаторов Жуковский, институты ЦАГИ и ЛИИ (лётно-испытательный институт), аэродром, детскую железную дорогу и дачные посёлки «старых большевиков и НКВД, где потом содержался пленный немецкий генерал Паулюс.

Новыми владельцами новых частных кооперативов на 70 % были «новые» советские евреи, у которых были права и статус пролетарского происхождения (из местечек), но средств не было. Поэтому они прописывали в своем кооперативе и тем самым спасали от Сибири или расстрела по три-четыре мастеровитые крестьянские семьи, которые бежали от раскулачивания и голода в своих деревнях. За это они были обязаны построить бревенчатые дома для самих себя и еще 50–70 домов из растущих вокруг сосен. Для покупки остальных материалов были привлечены несколько скрытых богатеев из советских махинаторов и уцелевших нэпманов, которые получили свои дачи, оплатив кровлю, окна, кирпичи для фундаментов и т. п. всех дач. Такой вот бизнес.

Все расходы по строительству нашей дачи когда-то оплатил жу-лик-бухгалтер какого-то треста Иванов, за что получил от честного научного сотрудника Иоффе южную половину двухэтажного сруба и 60 % участка в 33 сотки. Перед самой войной Иванова все-таки посадили в тюрьму за растрату, а его жена срочно продала свою часть дачи величественной еврейской даме, которая до 65 лет каждую пятилетку меняла одного тихого еврейского мужа на другого. Она была очень обеспеченной, поскольку внутри самого закрытого в Москве женского ателье индивидуального пошива выдавала, а фактически продавала сделанные в подпольном цехе особые пуговицы, похожие на те, которые были в заграничных журналах мод. Даму звали Вера Анатольевна.

В 1968 году мой папа решил купить для своей только что родившейся внучки и всех нас дачу. Через два года поисков дачи выяснилось, что сосед папиного друга и его сына – моего лучшего товарища Саши Фалькова – продает половину дачи. Фамилия соседа была Иоффе. Он был научный работник. Дача досталась ему от родителей вместе с бесплатным участком (по советским законам вся земля принадлежала государству, не имела стоимости и не подлежала купле-продаже).

Построенная 35 лет тому назад дача числилась в кооперативе и, вследствие амортизации, официально оценивалась на продажу, как вязанка дров. Так что реальная сделка могла быть только на полном личном доверии между покупателем и продавцом, и папин друг Иосиф Израилевич Фальков, он же сосед Иоффе, выступил гарантом. В 1970 цена половины двухэтажного сруба с двумя террасами, участком в 12 соток и прекрасными соснами была во много раз ниже, чем через 20 лет.

В правлениях дачных кооперативов не прекращались склоки, и каждый пятый год случалась растрата кооперативных денег, а иногда даже посадка дачного коменданта или даже избранного Председателя Правления кооператива в тюрьму. В 1969 году, в первый же год его членства в кооперативе папу избрали председателем ревизионной комиссии, и все растраты как-то прекратились.

После смерти папы эта общественная обязанность на следующие десять лет перешла ко мне. Два раза в год я просматривал бухгалтерскую книгу, задавал несколько вопросов, и предлагал премировать коменданта за честную работу, если было не очень много липовых счетов и квитанций. Председателем Правления кооператива и распорядителем кассы я предложил избрать нашего соседа напротив. Он был Героем Советского Союза и академиком Академии Педагогических Наук. Поэтому все были уверены, что ему не надо наживаться на кооперативе. И академик оправдал надежды членов кооператива.

Картина 5. Достижения советских евреев

В отличие от других малых народов, евреи СССР сумели занять ключевые позиции в промышленности, науке, культуре и медицине. Бытовал анекдот: один еврей – главный инженер или главбух завода, два еврея – известные советские писатели или композиторы, три еврея – шахматный турнир или первичная парторганизация, много евреев – конструкторское бюро или научно-исследовательский институт.

Все государственные (а других не было), так называемые, творческие союзы композиторов, писателей, кинематографистов, художников, а также филармонии, организовывавшие выступления артистов всех жанров, на две трети состояли из евреев. Самым массовым высшим образованием в СССР были инженерное и медицинское. Зарплаты были небольшие, но стабильные. Когда начались разработки атомных бомб, государство назначило сравнительно высокие зарплаты кандидатам и докторам наук всех специальностей. Первыми в эту нишу для творческих и образованных работников устремились евреи. Советские антисемиты тут же начали возводить антиеврейские барьеры.

Начиная с 1948 года и вплоть до распада СССР, приёмные комиссии ведущих вузов СССР, Высшая Аттестационная комиссия (ВАК) СССР, утверждавшая кандидатские и присуждавшая докторские учёные степени, учёные советы ВУЗов, рассматривающие диссертации, а также парткомы всех учебных и научно-исследовательских институтов страны были по горло заняты разбором жалоб настырных евреев, которых изо всех сил вышеназванные учреждения не пускали в студенты, кандидаты и доктора наук. Лично мне, чтобы получить одну кандидатскую степень пришлось подготовить работу в объёме трёх диссертаций, а для докторской степени (после кандидатской) пришлось написать две докторские диссертации и четыре раза защищать их перед учёными советами двух ВУЗов в Москве и Ленинграде.

Вскоре после войны, чтобы стимулировать восстановление и развитие народного хозяйства, были придуманы Сталинские премии за достижения в науке технике, строительстве и архитектуре, медицине, литературе и искусстве. Лауреатам премий первой, второй и третьей степени давали нагрудные медали с профилем Сталина и приличные суммы денег. Правда, за технические достижения премии в подавляющем числе случаев присуждались коллективам, состоящим из 15–18, а иногда и более 20 человек. Тогда премии делились поровну между всеми членами награждённого коллектива, и каждому доставалось как раз столько, чтобы оплатить свой взнос на оплату банкета в ресторане.

Так вот, когда наградные списки публиковались в газете «Правда», все жители Советского Союза обращали внимание на очень большую долю еврейских фамилий. Евреи радовались, а антисемиты злились. При этом евреев стремились убрать на всех этапах рассмотрения работ, т. е. при утверждении списков соискателей наград в парткомах, райкомах, горкомах, обкомах и ЦК КПСС, дирекциях заводов, институтов, и в отраслевых министерствах.

Вычёркивали тех, у кого были репрессированы родственники или имелась судимость, были партийные взыскания, отказы ходить на субботники, жалобы соседей или членов семьи на «плохое» моральное поведение, например, уход из семьи к другой женщине и т. д. и т. п. Но всё равно евреев в списках оставалось слишком много. Тогда эти списки ранжировали так, что в начале были главные и обычно русские начальники, а исполнители и изобретатели евреи оказывались в конце списка, и их вычёркивали, если список получался слишком длинным.

Так, например, мне лично не повезло три раза, т. е. за три проекта, в которых я активно участвовал, я не получил ничего, и был только бесплатно приглашён на торжественные банкеты. Когда так случалось, мне говорили, что если я не буду скандалить, то в другой раз я обязательно окажусь в середине списка и буду награждён. Но этого так и не случилось. А вот мой папа был одновременно и начальником, и одним из изобретателей новых технологий. Он сначала стал лауреатом Сталинской, а потом и Государственной премий СССР, притом, что второй раз давать эту премию одному и тому же человеку, было запрещено. В результате он оказался единственным дважды лауреатом Государственных премий СССР среди работников невоенной техники и технологий Советского Союза.

Первую премию Ефим Лазаревич (Хаим Лейзер при рождении) Рохваргер получил, реализуя на практике идею Хрущёва о первом массовом строительстве одинаковых жилых домов в СССР, вообще, и в частности, с использованием типовых строительных деталей и конструкций в прилегающем к метро «Сокол» районе. Эти керамические и бетонные детали и конструкции и технологию их массового производства изобрели и разработали вместе с моим папой человек восемь евреев – инженеров. Но в списке награждённых было человек 20.

Почти половина списка лауреатов состояла из русских начальников и одного, тогда ещё мало пьющего, рабочего-передовика Дуванова. Папа не возражал ни против Дуванова, ни против своих и чужих начальников. Он возражал против обрезания конца списка, состоящего из обрезанных евреев, пока его не пригласили в ЦК КПСС и не сказали, что проделанное «обрезание» отражает линию партии. В ЦК объяснили, что оставшиеся пять евреев, включая Рохваргера, составляют 25 % списка, тогда как евреев в СССР всего 1 %. И не надо вспоминать о «процентной норме» царизма.

Вторую, и уже не Сталинскую, а Государственную премию папа получил находясь в должности замдиректора по науке НИИ Строительной ке-рамики. Шесть тысяч лет керамическую плитку обжигали во всём мире в кучах (кладке). Чем больше куча, тем больше выпуск плитки. Мой папа и я изобрели метод обжига керамической плитки в один ряд на движущемся конвейере, и не за 60 часов, а всего за один час. Эта технология сейчас применяется во всём мире. Родина фарфора Китай, используя изобретение Рохваргеров, повысила выпуск керамической плитки для стен и полов в 500 раз, СССР в 1000 раз, а Италия стала ежегодно продавать плитку в другие страны на восемь миллиардов долларов.