2.6.2. Политическое величие в религиозной оболочке

Если в XVI веке мысль о том, что Московское княжество – это великая держава (как политическое образование или тип правления), присутствовала в основном в царской дипломатической переписке, одном широко распространенном литературном произведении и одном историографическом труде, то после смерти в 1598 году слабого здоровьем наследника Ивана Грозного Федора, по некоторым данным имевшего нарушения психики, подобная риторика проникла практически повсюду. В одном из вскоре созданных биографических источников автор приписывает величие практически всему, что имело отношение к государственности и власти: «великая Россия», «великое русское государство», «великая российская держава», «великое российское царство», «великая богохранимая держава», «величайший скипетр российского царства», «превысочайшее российское царство» и т. д.²²³

Учитывая, что последние годы властвования Ивана Грозного, а затем несамостоятельное правление Федора (1584–1598), сменившееся единоличным нахождением на престоле его опекуна и тестя Бориса Годунова (1598–1605), были периодом глубокого политического упадка, интересно сравнить официальную риторику, описывающую их деятельность как царей. Среди прочих источников она доступна сегодня в виде праздничных тостов, написанных специально для Ивана и Бориса. В тосте для Ивана царю и его семье довольно скромно желают крепкого здоровья, военных побед и Божьего покровительства. В целом тон этого тоста не слишком помпезный – несмотря на все завоевания, ни сам царь, ни его государство или власть не именуются великими (кроме стандартного титула великий князь)²²⁴. Напротив, во втором тосте Борис представляется как «великий государь и великий князь и самодержец», а также «государь и обладатель великой и превысочайшей, пресветлой и преславной царской степени величества», «христолюбивый… Богом избранный и Богом почтенный, Богом преукрашенный, Богом дарованный, Богом (на царство) венчанный, Богом помазанный»²²⁵. За столь объемным титулом во вступительной фразе следует прямое утверждение имперского статуса Московского княжества: «в своих преславных великих государствах превысочайшего Российского царства»²²⁶; а затем – оценка его международного положения: «И все бы великие государи воздавали честь и славу [Борису] по [его] царскому [то есть императорскому] чину и по достоинству»²²⁷.

Очевидно, что подобная риторика имела мало общего с политическими достижениями и реалиями того времени: Борису Годунову пришлось царствовать при весьма неблагоприятном стечении политических обстоятельств. И если не списывать такой тон на простую любовь Бориса к лести, можно предположить, что процитированная выше экзальтация могла обуславливаться именно глубиной текущего политического кризиса, как это уже случалось ранее с дискурсом, одобряемым и продвигаемым политической элитой. Тем временем в рамках еще одной мобилизационной идеологии идея политического величия России была вновь предложена народным массам.

Призывающий к вооруженному сопротивлению иноземным захватчикам памфлет «Новая повесть о преславном российском царстве» был написан как патриотическое обращение к народу в ответ на польско-литовскую интервенцию декабря 1610 – февраля 1611 года²²⁸. Известно, что он распространялся с соответствующей целью накануне Московского восстания в марте 1611 года. В нем повествуется о происходившей в это же время осаде Смоленска. Анонимный автор на протяжении всего текста практически без изменений использует в отношении Московского княжества такие выражения, как «великое государство» и «наше великое Российское царство». Однако самое интересное заключается в авторской контекстуальной интерпретации этого величия, поскольку им уже нельзя наделить отсутствующую фигуру царя. Примечательно, что слово «держава» вообще ни разу не употребляется в этом тексте. Являясь атрибутом, изначально принадлежавшим законному правителю, в его отсутствие оно не имело другого наличествующего субъекта, с которым его можно было бы легко соотнести. Таким образом, политическим акторам начала XVII века необходимо было либо пересмотреть политический статус Московского княжества, либо найти новую оболочку для абсолютного величия, способную в условиях продолжающегося кризиса престолонаследия сохранить особый способ политической идентификации.

В европейской истории кризисы престолонаследия, в том числе у ближайших западных соседей Московского княжества, происходили повсеместно. Одновременно с этим большинство стран Европы пережили крах религиозного универсализма, что, в свою очередь, стало предпосылкой последовавших важных сдвигов в политическом мышлении. Во-первых, как истинное сосредоточие власти стало восприниматься не физическое тело короля, а территория его владений. Во-вторых, ряд политических образований отказался от стремления к признанию себя в качестве (составной части) империи в пользу суверенного государства²²⁹. Однако в России, как можно судить по «Новой повести», проблема престолонаследия решалась по-другому. Величие, как его понимал и развивал Иван IV, то есть как качество политического режима, подпитываемого религиозным универсализмом, не перенеслось на образ Московского княжества как сильного и суверенного государства в международной иерархии. Вместо этого величие, которое продолжало интерпретироваться в сугубо религиозных терминах, временно переместилось с фигуры давно отсутствующего законного монарха на фигуру нового государя – патриарха Гермогена, арестованного интервентами в Москве.

В «Новой повести» Гермоген наотрез отказывается сотрудничать с польско-литовскими войсками в вопросе смены веры. В своей непреклонности патриарх изображается как истинный суверен, что отражено в этимологии слова «держава» (от «держать»). Он удерживает страну от распада, как «непоколебимый столп сам мужественно и непреклонно духом своим стоит»; и если бы не этот «государь, все здесь держал, то кто бы другой такой же встал и нашим врагам и губителям мужественно противостоял?!»²³⁰.

Таким образом, благодаря мобилизующей идеологии Смутного времени идея политического величия в Московском княжестве XVII века вместо секуляризации получила новый, еще более религиозный извод. Возможно, так произошло потому, что православная вера была по-прежнему самым распространенным культурным шаблоном и ее идеология удовлетворила запрос. Идеалы смирения и покорности, которые сплелись с русским представлением о должном политическом устройстве, а также приписываемое абсолютное величие сделали данную идеологию популярной. В результате, несмотря на кажущуюся пассивность, она обеспечила масштабную мобилизацию общества.

2.7. Заключение

В этой главе я попытался реконструировать зарождение и первый этап эволюции понятия великой державы. Возникнув в религиозном дискурсе, который во многом определял политическое мышление Киевской Руси и Московского княжества раннего Нового времени, понятие держава обрело относительно самостоятельное существование в XV веке, когда его семантика изменилась: вместо божественной власти, переданной великому князю на земле, оно стало обозначать «политическое образование» или «государство». В XVI веке держава прочно слилась с прилагательным великая, образовав политическое понятие, которое должно было описывать качественное превосходство Русского государства по отношению к соседям. Важно, что особенно ярко это превосходство подчеркивалось перед лицом стратегических вызовов, которые российская правящая элита видела на западных границах. Отвечая на эти вызовы, Иван IV неустанно указывал на качественное превосходство своих владений, называя Московское княжество «великой державой» и приписывая себе наивысшую степень величия. Отчасти это отражало его тогдашние надежды на императорский титул и подчеркивало тот факт, что государство, которым он управлял, оставалось единственным оплотом православного христианства.

Однако Грозный не создавал свою риторику из ничего. В своей аргументации он опирался на уже имеющиеся дискурсивные ресурсы. Величие Российской державы, которое царь и его современники пытались дискурсивно утвердить и пропагандировать, во многом формировалось под влиянием религиозного дискурса. В литературных источниках и дипломатической переписке того времени ярлыки великая держава или великое царство, используемые в отношении Российского государства, должны были подчеркнуть, что власть отечественных правителей продолжает интерпретироваться как богоустановленная, безусловная и безраздельная – в отличие от некоторых европейских монархов, которые в глазах русской правящей элиты величие утратили, пусть и сохранив власть. Я называю такое эссенциалистское понимание политического величия (как качества внутриполитического режима, неподконтрольного международному признанию и оценке) абсолютным, то есть провозглашенным как нечто существующее независимо от восприятия или проверки любого рода. Вероятно, абсолютное величие было продуктом религиозного универсализма, который определял российскую, а также европейскую политику до того, как основы континентального политического порядка пошатнулись в эпоху ранней модерности. Восстановление и усиление эссенциалистского мышления помогло Ивану IV справиться со стратегическими вызовами. Но, что важно, с тех пор как первая русская политическая идеология – культ Бориса и Глеба – была использована, чтобы обеспечить социальную сплоченность во время политического кризиса, похожие идеологии, в основе которых лежало абсолютное величие Русской земли и любопытная смесь превосходства и покорности, использовались и в другие сложные периоды российской политической истории, включая Смутное время и период зависимости от Монгольской империи/Золотой Орды.

Конец ознакомительного фрагмента.