«Слепит глаза сияние небес…»

Слепит глаза сияние небес,
Напор воды в логу неудержим.
Синичьи «дудки» оглашают лес.
Весь этот мир, что снова одержим,
Не булькает – клокочет и зовёт
Туда, где все растоплены снега,
Где чувств идёт такой водоворот,
Что затопляет жизни берега.

«– Что, смерд, написаны иконы…»

– Что, смерд, написаны иконы?
Добро, старание в чести.
Мы свято чтим свои законы,
И стяги нам свои нести.

Не получается сегодня?
Будь терпеливей. Кисть не меч:
Она должна ходить свободно,
Чтоб дух парил и наша речь.

«Во владеньях Врубеля и Блока…»

Во владеньях Врубеля и Блока
Русь живёт невестой синеокой
Или юной сказочной царевной,
Самой обаятельной и верной
Своему призванью и значенью.
Оттого струится в ней свеченье
В уголках спокойных и далёких
И в соборах звучных и высоких,
Где ещё душевные порывы
Благородны, святы и красивы.

«Ни души на дороге степной…»

Ни души на дороге степной,
Но дрожит добрый конь подо мной,
В нетерпенье грызя удила.
Ярославна! Зачем позвала
Ты меня из глубоких времён?
Точно сбруи серебряный звон
Слышу я. Холодеет рука.
Синь. Россия. Плывут облака.

«Под кручей – соминая яма…»

Под кручей – соминая яма,
Над тучей – орлиная синь.
Куда путь лежит? К солнцу прямо.
Гуртами чернеет полынь.

Сжат воздух до боли, до хруста.
Кто степью, пластаясь, летит,
Срывая ревнивое чувство
У броско раздетых ракит?

Наверное, витязь отважный
Из тех позабытых времён
Вновь явлен, как отблеск вчерашний
То ль стягов, то ль русских знамён.

«Святые горы…»

Святые горы…

И. А. Бунин

В степях Азовских – путь к Донцу,
К Святым горам, где монастырь,
Как встарь, внимает чернецу,
Читающему вслух псалтырь.

Возможно, Игорь тем путём
Однажды с войском проходил.
И долго слышал я потом
Великий плач среди могил…

Развеял ветер пыль и прах,
Но путь остался, он – живой.
И в небесах мелькает стяг
Всех тех, кто не пришёл домой.

Молчат курганы и века,
Но память прошлое хранит.
И сквозь тоску издалека
Ко мне бессмертный зов летит.

«Во мрак я вглядываюсь долго…»

Во мрак я вглядываюсь долго:
Летят века в дыму, в огне.
Мелькнёт твой лик в тумане волглом,
И станет вновь тревожно мне.

Что значит вещая тревога?
О чём шумит во мгле ковыль?
Никто не скажет. Лишь дорога
Поднимет к смуглым бёдрам пыль.

В ней знак моей судьбы таится,
В ней плоть проглянет, светлый дух.
Заржёт призывно кобылица,
И вечность отзовётся вдруг.

Как всадники, застыли тени
В яругах, балках и кустах,
На купах призрачных растений,
Возросших на былых костях.

– Ты ждёшь меня? – я слышу голос
Как будто бы из-под земли.
Прижат шеломом пышный волос,
В глазах пылают ковыли.

– Вот меч тебе. Держи покрепче,
Тебя обучат им владеть.
Он быстро грусть твою излечит,
Душа обязана лететь.

Она бессмертна, как равнина,
Как звёзды, что видны в ночи.
Уносит жизнь судьбы стремнина,
А не разящие мечи.

Коня подводят мне, и вместе
Мы скачем в зареве огней.
И путь наш долог, неизвестен
В просторах родины моей.

23. 12. 91

Иловай

Как предки, чту я свято рубежи
Твоих лесов и праведных степей.
Событья давних лет во мне свежи,
Как будто сам я гнал твоих коней.

Как будто я скакал к твоим лугам,
Рожок играл тревогу, скорый сбор.
И тучи стрел взлетали к облакам,
И звон мечей ломал сосновый бор.

Лишь раз тебя не смог я отстоять.
Ты был в крови, клубился чёрный дым.
И, отбиваясь, отступала рать,
Чтоб вновь вернуться к берегам родным.

Кто я по крови? Русич, славянин,
Ещё течёт кровь скифская во мне.
В крови ковыльный дух твоих равнин
Летит, как встарь, на бешеном коне…

Ты говоришь, что я теперь поэт.
Что ж, поругай. Прости мои грехи.
Я знаю: без тебя пути мне нет.
Вон коршун чертит надо мной круги…

Я слышу, как журчит твоя струя,
Теряясь в заповедной глубине.
В ней растворилась молодость моя.
Но я с тобой, и ты навек во мне.

«Гусли славили Бояна…»

Гусли славили Бояна,
Замирали и звенели,
Где Донец блестел водою
И туман рождался белый.

И под клики лебедей
Каждый думал неотступно:
Завтра снова в путь-дорогу
К половецким рубежам.

Гасли звёзды, меркли дали,
Рокотали тихо струны
О земле, омытой кровью,
Об уснувшем ковыле.

Кто дремал под волчьей шкурой,
Кто свой меч острил с надеждой,
Кто молился, как язычник,
На червлёный тусклый щит.

Плач Ярославны

На Дунае голос Ярославны,
Что зегзица, кычет поутру.
От стены Путивля красноглавой
Он летит и плачет на ветру:

«Полечу кукушкой утром рано
И рукав бебряный омочу
Я в Каяле. Им я князю раны
На могучем теле залечу».

Лишь рассвет в степи откроет дали,
И заря в Путивле потечёт,
Плачет Ярославна на забрале,
И слеза красу её сечёт:

«Что ты, ветер, хиновские стрелы
Мечешь всё на русские полки?
Что не мчишь их дальше, за пределы
Смертоносной, гибельной реки?

Разве тебе плохо в поднебесье
С облаками рядышком летать
Иль над синим морем реять песней,
Корабли беззлобно колыхать?

Что ж сорвал ты Игоревы стяги,
Стрелами пронзил его щиты?
Разве князь мой не испил отваги,
Разве кровь в степи не видишь ты?»

Лишь заря покажется в тумане
И в Путивле скрипнет створ ворот,
Плачет Ярославна. Утром рано
На забрале горько слезы льёт:

«О Славутич-Днепр, ты наш могучий,
Каменные горы ты пробил,
Святослава уносил за кручи,
Что полки Кобякова побил.

Прилелей же, господин, милого,
Защити его в земле чужой,
Чтобы князя я смогла живого
Увидать. И не скорбеть душой».

И опять в Путивле, на забрале,
Лишь заря засветится в бору
И прольётся на степные дали,
Ярославна плачет поутру:

«Светлое, тресветлое ты, солнце,
Всем с тобою красно и тепло.
Что же осушило ты колодцы,
Войско князя жаром обожгло?

И зачем в степи безводной луки
Жаждою скрутило, а колчан
Горем переполнило? Что ж муки
Ты не шлёшь на грозных половчан?»

«Не смутит печаль времён…»

Не смутит печаль времён,
И средь новых поколений
Снежных вихрей перезвон,
Голоса родных селений

Слышу в звуках февраля.
Солнце красное зегзицей
Вдаль летит. Видна земля,
И курган как бы дымится.

Что он думает, о чём?
О какой-то древней тризне,
Кто зарублен был мечом,
Кто был смел, удачлив в жизни?

Заметает вьюга след,
Не видать живых и мёртвых.
И летит сквозь сотни лет