4

И было от чего!

В дверях стояла, излучая гибельную власть для мужчины, молодая дама. Она была почти одних лет с Мариной, однако выражение ее лица было значительно старше: резковатые скулы и строго определенные черты спокойно и уверенно демонстрировали неласковую красоту. Особо поражала бледная свежесть кожи.

– А это уже, судя по всему, к вам, уважаемый Леонид Сергеевич! – мстительно запел искушенный Оранж.

– Ирина, ангел мой! Не верю собственным глазам!

Сложно было сказать, оторопел писатель от приятного сюрприза или пытался изобразить неземную радость.

– Ваши глаза вас не подводят. Это действительно Ирина. Позвольте представиться: ваш сосед по дому и друг Леонида Сергеевича – Алексей Юрьевич Оранж.

– Ирина. Очень приятно. Здравствуйте, Леонид Сергеевич! – голос дамы гармонировал с ее обликом: низковатый и грудной.

– Ангел мой, прелесть моя! Само совершенство!

– Леонид Сергеевич хочет спросить, – заворковал Оранж, – как там дела в нашем общем доме, а также вокруг него?

– Все хорошо. Это Катя из ревности или из вредности подпалила матрас.

– По нашим сведениям, это был диван, – осторожно уточнил Алексей Юрьевич.

– Или диван. Какая разница?

– Вы не знаете разницы между диваном и матрасом? Какая наивность!

– Алексей Юрьевич, угомонитесь. Ирина, это он так шутит. От отчаяния.

– Леонид Сергеевич! – ровным тоном начала Ирина.

– Можешь называть меня Леонид…

– В ваши-то годы! – ернически встрял Оранж. – Я бы не смог переступить через порог почтения. Леонид – звучит несолидно. Как-то, знаете, с натугой, с натяжечкой. Это вас не молодит. Вы не находите, Ирина? А вот Леонид Сергеевич – вполне сносно, почти гордо.

– Алексей Юрьевич, вы не могли бы оставить нас наедине? – спросила Ирина в пространство, взглядом отыскивая место для сумочки.

– Я? Вас?

– Вы. Нас. Наедине. У нас свидание.

– Вот это хватка. Аж в зобу дыханье сперло.

– Прошу вас. У нас очень серьезный разговор, – смягчила просьбу Ирина беглой улыбкой.

– Хорошо. Пойду позвоню Марине.

– Жене? – любезно изобразил внимание Горяев, очевидно, чтобы смягчить горечь изгнания.

– Она мне, строго говоря, не жена, но мне тоже есть о чем с ней потолковать, поверьте мне.

Шаги за дверью вскоре стихли и Ирина, преодолевая некоторое стеснение, заговорила ровным тоном.

– Леонид! Леонид Сергеевич, Лёня… У нас будет ребенок.

Горяеву было страшно даже вникать в смысл сказанных слов. И он тихо заговорил, обращаясь, скорее, к себе:

– Не может быть! Иринка, дорогая! За что?!

– Ты хочешь спросить, как это получилось? – было ясно, что Ирина рассчитывала на иную реакцию.

– Нет, как получилось, я догадываюсь. Доигрались. А ты не могла ошибиться?

– Не могла.

Она подошла к нему в упор и прошептала на ухо:

– Все симптомы налицо. По-взрослому. Ты плачешь? – добавила она тоном, каким отчитывают нашкодивших детей.

– Это от радости. Не могу прийти в себя. Что же мы будем делать, дитя мое?

– Во всяком случае, я собираюсь рожать. Розовощекого пузанчика.

– Иногда дети даются родителям как наказание, Ирина.

– Это если неправильно их воспитывать или самому жить неправильно.

Горяева просто перекосило от ее слов.

– Что с тобой?

– У меня сломано ребро. Папе ты, надеюсь, еще не сообщала?

– Пока нет. Но папа у меня душка, у него широкие взгляды на жизнь. Он любит меня. Он все поймет. Думаю, в конце концов, будет рад. Главное, чтобы я была счастлива, разве не так? Я понимаю щекотливость твоего положения. Мой папа – твой друг, и все такое. Но так получилось. Вот что бы ты сказал своей дочери, если бы узнал, что у нее будет ребенок, отец которого – твой друг? Я уверена, что…

– Я бы убил его.

– Кого? Ребенка?

– Своего друга.

– Отца своего внука?

– Нет, подонка, соблазнившего мою невинную дочь.

– А если дочь никто не соблазнял? А если она сама была на все согласна? Да еще, может, сама же и соблазнила… А? Ты бы убил дочь?

– Сначала себя. А потом и дочь!

– Значит, по-твоему, я поступила неправильно? Так? Значит, наши с тобой отношения – просто какая-то недозволенная игра? Ты – подонок, а я – шлюха. Поиграли – и разбежались. Как мило! И это все, чему научил тебя твой жизненный опыт? Наверное, я у тебя первая такая, беременная. Остальных ты успевал по-отечески отговорить, уговорить. Ты у нас большой мастер уговаривать.

– Ирина! Опомнись! Что ты несешь!

– А ты что сейчас сказал? Я думала, ты обрадуешься. Я думала, родить от мужчины ребенка – значит, оказать ему высшее доверие. Я доверилась тебе. Разве можно говорить женщине о любви и не хотеть от нее ребенка? Я думала, хоть для твоего поколения, хоть для тебя это святые вещи…

– Ирина!

– Не подходи ко мне!

– Ирина!

– Стоять!

– Ирина… Ангел мой… Как отец и как… будущий отец… Ты войди в мое положение.

– Ты думаешь, твое положение интереснее моего?

В этот момент двери палаты открылись, и в нее с нескрываемым любопытством заглянул Оранж.

– Ребята, что у вас тут происходит? Мы, например, уже обсудили свое будущее с Мариной…

– Пошел вон! – вдруг звонким голосом заорала Ирина. Алексей Юрьевич мгновенно исчез, и дверь клацнула язычком замка.

– Негодяй! Подонок! Предатель! – неизвестно кому кричала Ирина, и в дверь полетело все, что попало ей под руку: три яблока, а потом и не распакованная зубная щетка.

– Гоблин! – взвизгнула она и заплакала.

Горяев опустился перед ней на колени, а она медленно сползла к нему на пол.

5

Что же случилось в доме номер девяносто девять дробь два по улице Звонарева злополучным утром девятнадцатого сентября 2002 года?

А случилось следующее происшествие, которое многие впоследствии склонны были квалифицировать как невероятное, как репетицию катастрофы. Ровно в девять тридцать пять возле дома, с позволения сказать, остановился «мерседес», тянущий на прицепе необъятных размеров никелированную цистерну с каким-то подозрительным отравляющим веществом. Почему «с позволения сказать»? Почему не просто – остановился?

Да потому что синяя блестящая кабина грузовика уткнулась в столб недалеко от автобусной остановки, имитируя аварию. Именно имитируя, так как никакой аварии и в помине не было. Водитель спокойно покинул кабину и, в соответствии с каким-то диким поручением, исполняя нелепую миссию, последовательно поджег несколько дымовых шашек.

Поджег – и ушел.

Очевидно, смысл учения состоял в том, чтобы, с одной стороны, проверить бдительность граждан, научить своевременно реагировать население огромного дома на ситуацию экстремальную; с другой стороны – на полученный от населения сигнал должны были оперативно откликнуться спецслужбы типа «министерства по чрезвычайным ситуациям».

Итак, чрезвычайная ситуация сложилась налицо. Однако народ отреагировал неправильно, не по той логике, которая была заложена в инструкцию ответственными составителями. Народ горохом стал высыпать из высотного девятнадцатиэтажного дома и плотным кольцом окружил цистерну, несущую, якобы, смертельную угрозу. Дело в том, что любопытный народ мгновенно и в массовом порядке усек, как хладнокровный водитель неуклюже припарковался к столбу и затем, изображая из себя идиота, поджег что-то там дымное. Народ не проведешь.

Но кто-то все же сослепу не разобрался, и долгожданный сигнал, очевидно, поступил по телефону куда следует. Когда с воем сирен и включенными синими мигалками к дому подлетел взвод ярко-красных пожарных машин, немедленно выстроившихся в шахматном порядке, народ слегка растерялся, но тут же коллективным разумом двинул оригинальную и, главное, неотразимую версию: то, что всем поначалу представлялось безобидной игрой, на самом деле было террористическим актом. Кто-то бросился врассыпную, кто-то кинулся к мирному водителю, который решил поджечь еще несколько шашек, чтобы сгустить дымок. Тут всем стало ясно, что водитель-то был «кавказской национальности», хотя на нем была всего лишь обычная черная кепка. А не балуй, не поджигай! И усы, главное, нагло отпущены. Тоже черные.

Пока «чрезвычайники» разматывали свои брандспойты, укладываясь в нормативы, несколько шустрых и подготовленных граждан в сутолоке и дыму успели так накостылять несчастному водителю темно-синего мерседеса, что дело приняло худой оборот. Водитель стал орать благим матом, призывая на помощь эмчээсовцев, однако те усердно накручивали свои нормативные километры и человеко-часы, не отвлекаясь на вопли частного лица. Их интересовала поставленная задача.

Кто-то в пожарном порядке решил эвакуироваться самостоятельно, не дожидаясь распоряжений нерасторопной власти. «Сами ликвидировали террориста, сами спасем себя и свое наиболее ценное имущество; враг не пройдет!» – было написано на лицах озабоченно снующих граждан.

Настроение жителей отдельно взятого дома становилось агрессивным и воинствующим. Очевидно, от отчаяния молоденький командир принял решение: шугануть струей брандспойта тех, кто охаживал террориста, чтобы охладить их неуместный пыл. Но сработал не тот брандспойт, и ледяной струей рубанули не по той толпе. Водой окатили ничего не подозревавших обывателей, тянувших свои чемоданы.

Началась паника. Теперь уже орали все, на полную мощность заработали все водяные установки. На подкрепление попавшему в осаду взводу с ревом и адским синим свечением неслись еще машины. В дело решила вмешаться милиция, оцепившая цистерну плотным строем. На автобусной остановке скапливались кареты скорой помощи. Мирно задуманное учение переросло в полномасштабную кризисную ситуацию.

В довершение всех неприятностей из окон квартиры, кажется, на седьмом, да, на седьмом этаже повалил густой дым. Тут-то всем стало ясно, что игрой и не пахнет. На глазах у всех нагло и цинично разыгрывалась многоходовая террористическая комбинация. Все ждали только взрыва и внимательно смотрели, не повалит ли дым откуда-нибудь еще. Но дым больше ниоткуда не появлялся, что слегка разочаровывало бдительных граждан. Все почему-то рассчитывали на большее.

Читатель уже, конечно, догадался, что горел тот самый диван, который запалила ревнивица-Катька. Как потом выяснилось, у нее в любовниках состоял и муж Тоньки, вот ему-то и решила отомстить Катька. Может, они приревновала его к жене, а может, у нее были иные основания. Это в точности неизвестно. Но узкий круг посвященных в то, как развивались события на седьмом этаже с участием Катерины с четырнадцатого, был убежден, что умышленный поджог – дело рук любвеобильной Катьки.

Что касается наших героев, Горяева и Оранжа, то они оказались в больнице по нелепой случайности. Первым движением их мятущихся душ, будем откровенны, был человеколюбивый христианский посыл. «Кто тут нуждается в помощи больше, нежели я сам?»: примерно так подумали герои, когда каждый из них независимо друг от друга покидал свое насиженное гнездышко, откликаясь на всеобщий переполох. Лестничные площадки, куда выходили их квартиры, были в дыму. Первая мысль Леонида Сергеевича, естественно, была об Ирине. Как она там? Что с ней?

Но даже думать было нечего о том, чтобы пробиться к ней наверх: лифт, само собой, был заблокирован, по лестницам тараканьей лавиной густо перли жильцы с верхних этажей. Горяеву ничего не оставалось, как влиться, нет, с боем вклиниться в общий поток, сметающий все на своем пути. Горяев, испытывая какой-то необыкновенный подъем духа, схватил находящуюся рядом девочку и ответственно доставил ее вниз, на улицу. Его уже начинало распирать чувство, похожее на гордость, как именно в этот момент заработал не тот брандспойт. И первой жертвой мощной струи был как раз Горяев: вода под бешеным напором со стуком угодила ему прямо в лоб. Разумеется, спаситель девочки рухнул как подкошенный. Остальное довершила обезумевшая толпа.