Нет, все-таки изобретателен и силен духом человек в минуты роковые! Андрею помогло именно то, что для других обернулось бы несчастьем. Он не упал в обморок, не заорал в приступе безотчётного страха. Напротив! Его посетило известное всем и каждому состояние «дежа вю». Как ни странно, оно вернуло ему ясность мысли. Касалась эта ясность мысли даже не его самого, а какого-то образа, в шкуре которого он сейчас оказался. И точно!

Едва он об этом подумал, как ему представилась место из гоголевского «Вия». Ползущая на коленях женщина, с трясущимися от возбуждения руками, – карикатурный образ ведьмы-панночки, сам он в образе Хомы Брута, спасающегося от напасти при помощи мелового круга, – всё совместилось, всё сплелось в фантасмагорической картине миража и действительности.

Если бы он верил в нечистую силу, то положил бы на себя крестное знамение. Но, к его великому сожалению, не верил он ни в первое, ни в возможности второго, как в действенное средство своего спасения. В нашей жизни, плоской и будничной, если и придётся случиться чуду, то где-то там, далеко за горизонтом. Здесь же, рядом с нами, чтобы мы могли прочувствовать его, осознать и насладиться сопричастности великой тайны, увы-увы, не данной нам от рождения, этого не случается никогда! Но есть всё-таки и в нашей убогой юдоли моменты, которые мы приравниваем к божественной благодати, ниспосланной нам! Одновременно ужасаясь и умиляясь собственной богоизбранности, мы охотно принимаем эту данность.

Нечто подобное, похожее на чудо, случилось и на сей раз. Если читатель припомнит, бурсака Хому Брута и финдиректора Римского из славного булгаковского Варьете, да и несть числа иже с ними прочим, от нечистой силы спасли крики горластых петухов, К Андрею спасение пришло в виде банальнейшего рёва спускаемой воды в унитазном бачке за стеной. Там находился туалет, который, по счастливой случайности, он отремонтировал накануне.

«Спасён…», – молнией высветились во мраке безнадежного томления простые и вместе с тем, такие чудесные, божественные шесть букв! Андрей встрепенулся. Прерывающимся, от вполне понятного волнения голосом, хрипло выдохнул: «Лида… постой, мне в туалет бы… я быстро». Отцепив жаркие, потные ладони сестры-хозяйки от своих колен, он перевалился через баррикаду мешков. В следующее мгновение, отперев дверь ключом, Андрей скрылся за ней…

На следующий день, прибыв утром в кабинет Зины Ивановны, заместителя главврача по хозчасти, его непосредственного начальника, он увидел там Ливадию Васильевну. Она сидела на диване, положив, нога на ногу. Поигрывая небольшим журнальчиком, сестра-хозяйка разговаривала с завхозом. При виде вошедшего Андрея, Ливадия Васильевна замолчала. Выждав многозначительную паузу, она сказала:

– Ну ладно, Зин, поехала я. После обеда занесу.

Ливадия Васильевна поднялась с дивана. Неторопливо обойдя стол, она направилась к двери. Она надвигалась на Андрея с каменным, холодным лицом, как ожившая статуя командора. За те пять шагов, которые она сделала до выхода, Андрей успел понять; во-первых, – вчерашнее утро многое изменило в раскладе отношения к нему со стороны администрации; во-вторых, что некоторые вещи нельзя игнорировать, как того хочется; в-третьих, что у него отныне появился враг, – отвергнутая и, стало быть, униженная, оскорблённая женщина, а, значит, враг, которого не пожелаешь даже своему врагу. И тут же, следуя расхожему выражению «не отходя от кассы», Андрей постиг смысл томимых его неясных предчувствий, скрывавшихся за лаконичными «в-четвёртых», и «в-пятых».

– Андрей Васильевич, – пряча глаза, сухо обратилась к нему Зина Ивановна. – Где зимние сапоги и куртка? Лида просила принести их сегодня.

Андрей усмехнулся и спросил:

– А зачем они ей понадобились? Вроде бы не сезон.

– Ревизия у неё скоро. Она собирает всю спецодежду.

– Да? – Андрей хмыкнул. – И с чего бы это? За шесть лет никогда ничего не сдавали, а тут на тебе!

– Ну, я не знаю! – Зина Ивановна стала суетливо перебирать какие-то бумажки на столе. – Тебе-то что? Принеси их и всего-то делов.

– Да если бы так, Зина Ивановна! Вы же прекрасно знаете, что весной, когда я красил контейнеры, всю куртку залило краской, так что потом я её выбросил. Носить-то её было совершенно невозможно. И с сапогами та же история. До этого я всю зиму ходил с разорванными подметками. Вспомните, сколько я раз просил купить Лиду мне новую рабочую обувь. У неё всегда была одна отговорка – деньги потрачены на «другое». Хотя я спрашивал у нашего экономиста, почему я должен работать в мокрых сапогах, из-за того, что Лида решила сделать выбор не в мою пользу. Так Галина Михайловна прямо мне ответила, что на «другое» выданы другие деньги, а деньги на сапоги находятся у Ливадии Васильевны. Вот из этого я и сделал вывод, что деньги были потрачены действительно на «другое», сами понимаете, какое «другое»!

– Я ничего не знаю! Это ваши дела, разбирайтесь сами.

Изворотливая Зина Ивановна знала, как извлекать выгоду из ситуации, в которой оказывался любой её сослуживец. Как всегда, она начинала пристрелку издалека. Безошибочно выбирая путь к достижению цели, она так ловко манипулировала ситуацией, что её политические ходы воспринимались не иначе, как жертвенное благодеяние.

– Не знаю, – повторила она. – Опять мне с Ливадией разбираться! Когда вы будете сами устраивать свои дела, на самом-то деле. Головой надо думать! И Лида тоже мне деятель! Устроила бардак, а я тут отдувайся за всех. Ладно, разберемся. У тебя на сегодня заявки есть? – меняя тему разговора, спросила она Андрея.

Получив утвердительный ответ, Зина Ивановна на мгновение задумалась, но, тяжко вздохнув, как бы ненароком обронила:

– Ну, хорошо, заявками займешься после, как приедешь. Иди сейчас в подвал. Там, у входа я положила три мешка с картошкой, ну, ещё мешок со стиральным порошком. Две раковины посмотри там у себя. Выбери голубые. К Витальке в машину погрузишь и отвезёшь ко мне домой. Он подъедет минут через двадцать, подождешь его внизу. А с твоей курткой и сапогами я разберусь. Иди.

Виталька, сынок Зины Ивановны, был груб, неотёсан и мужиковат, к чему весьма располагала его приземистая, с заметным брюшком, фигура. Чадолюбие, свойственное Зине Ивановне, как матери-одиночке, определило её желание всегда видеть своего сынка подле себя. А посему, сразу же после окончания любимым чадом школы, устроила его в поликлинику водителем. Для этого Зина Ивановна, не особо напрягаясь, вытурила, то бишь, уволила по собственному желанию предыдущего водителя.

Сам же Виталька не горел желанием, постоянно находится под бдительным оком мамаши. Он весьма изобретательно использовал положение своей родительницы. Бесконечные халтуры требовали кучи израсходованных талонов на бензин. Тем самым Виталик добавлял своей матери изрядную толику лишней головной боли. Вкупе с этим, частенько приходилось ставить машину на прикол в автосервисе. Мастерство аса-водителя, каковым считал себя вчерашний школьник, требовало от его железного коня поистине безграничных ресурсов и такой же выносливости.

Андрей не стал ожидать появления любимого дитяти своей начальницы, а прямиком направился в мастерскую. Он по опыту знал, во что выльются эти двадцать минут в вольной трактовке Виталика. Через сорок пять минут загремела железная дверь входа в подвал. Голос с интонацией бывалого, видавшего виды, молодца с небольшим налетом дефекта речи, объявил Андрею о его появлении:

– Андрей Васильевич, вы здесь! Ну, чё, поехали!

– Поехали, поехали… Подгоняй машину поближе, таскать надорвёшься.

Андрей закрыл мастерскую и, подойдя к мешкам, спросил:

– Куда это столько картошки? Дома она ведь сгниет. Молодой скоро полно будет.

– А это не домой, все в деревню увезу. Поликлиника по дешевке на базе взяла. Мать себе три мешка отобрала. Чего не взять, если бесплатно. Кабанчикам, блин, классная кормежка. – Виталик выплюнул жвачку и по-деловому спросил:

– Мне тут пару кранов нужно. Мать сказала, что у вас есть.

Андрей молча взглянул на стоявшее перед ним завхозово чадо, молодое, но, видимо, очень-очень раннее и вздохнул:

– Тебе, что, сейчас дать? Мне их поискать надо – время уйдет.

– Да не, потом прицеплю, в натуре. Сейчас поехали, а то мне ещё пару приколов продвинуть надо.

«М-да, парниша без комплексов, – меланхолично подумал Андрей, – его уже ничем не проймешь, не сдвинешь. Как танк будет переть и давить, – передавит всякого, включая «корыто раздолбанное», то бишь свою мамашу». Именно так эта юная смена поколений обрявкала свою «старуху» в недавней ссоре, свидетелем которой в кабинете у Зины Ивановны случилось быть Андрею.

Вполне возможно, что Виталик не без оснований употреблял эпитеты такой крепости и характера. Поговаривали, что своему появлению на свет он обязан весьма неординарному обстоятельству. Любимое дитя было зачато родителем, умершим в пылу любовной борьбы на теле своей обожаемой супруги.

После смерти мужа, новоиспеченная вдова, не мудрствуя лукаво, принялась пересматривать свои взгляды на мораль. В конечном итоге, ее кредо приобрело форму лапидарности: «Лучше иметь богатого любовника, чем бедного мужа».

Кто вознамериться осудить бедную вдову, к тому же оставшуюся с тремя детьми на руках, автор первым бросит в того камень! Мы упоминаем эти факты не ради потехи или осуждения. Здесь важна лишь истина, которая одна и распоряжается поворотами судьбы, простирающей перед нами дороги жизни.

Что ж тут поделаешь, если, будучи ещё молодой и привлекательной, наша Зина Ивановна пустилась во все тяжкие. И пусть дорога, выбранная ею, испокон веков считалась среди честного люда, будем говорить, не совсем достойной для уважающей себя женщины. В конце концов, всё её усилия были направлены для блага её чад. Не её вина в том, что злые соседские языки доносили до юных умов, ещё не умудрённых тяжким жизненным опытом, не совсем лестные слухи об их дорогой родительнице.

К тому же, можно понять состояние мальчишки, в присутствии которого бессердечные взрослые парни живо обсуждали благосклонность и прелести его матери? Сколько крови было пролито из разбитых носа и губ, в попытке изменить их мнение, сколько синяков и шишек было получено им по этому поводу. Но что поделаешь! Та самая неумолимая житейская истина постепенно раскрывала перед ним суть бесконечного мельтешения разного рода мужчин в их квартире.

В прописных скрижалях жизни отмечено, что не одними благими намерениями измеряется конечный результат усилий. Прав, тысячу раз прав маститый политик, сказавший: «Хотелось, как лучше, а получилось как всегда». Бедная Зина Ивановна сумела уберечь своих дочерей и сына от преступного мира, наркотиков и проституции, этих «сцилл» и «харибд» бедности, но ничто не приобретается безвозмездно.

Была пища и кров у её детей, одежда модная и престижная аппаратура, и даже (что вызывало зависть у людей, по рангу и благосостоянию своему стоящих много выше) новенькая иномарка (как? откуда?). Но судьба, дав всё это, взамен предложила на выбор одну из трёх рунических надписей, высеченных на камне у распутья: «Направо пойдешь, – коня потеряешь. Налево пойдешь, – жизнь потеряешь. Прямо пойдёшь, – богатство найдешь, а честь потеряешь», – бесстрастно изрекал каменный оракул. Ворон, сидевший на нём, хрипло и насмешливо каркал, как бы говоря: «Выбирай, красавица…».

И чтобы ни выбрала Зина Ивановна, потери были неизбежны. Да и как она могла что-то выбрать, не потеряв при этом нечто более значительное. Не имела она ни школьного образования, ни воспитания, необходимого для того, чтобы выжить в огромном городе. Добавьте к этому полное отсутствие каких-либо связей и знакомств, хоть какого-нибудь кисельного родственника и вы поймёте, как были ничтожны её шансы в городе.

Город, словно взбесившийся зверь, алкавший человеческих душ, восстал призрачным колоссом богу наживы Мамоне. Этот бог, возникший из небытия времен, как беспощадный Молох перемалывал и более крепкие натуры, чем несчастная Зина Ивановна.

Страшила её нищета, повергали в ужас примеры злосчастных судеб детей своих товарок, жертвенными агнцами отданные на заклание всем порокам наступившего жестокосердного мира. Она ни минуты не колебалась, выбирая свою торную дорогу. Что для неё значило нечто эфемерное как честь, в сравнении с жизнью и благополучием её детей и её самой? Что ж, и в этом нельзя ни обвинить, ни упрекнуть нашу вдовушку-сироту.

Кто из нас не делал в своей жизни роковых ошибок? Таких, о которых по прошествии многих лет остается лишь горько плакать и посыпать главу пеплом? Нет таких среди нас, нету! Мы можем только сожалеть и сочувствовать друг другу. Но в том-то и беда, что ни вы, ни я не ощущали и сотой доли тех унижений и боли, которые пришлось пережить столь любимым отпрыскам нашей героини. Всё можно вынести в жизни и всё поправить, пока есть силы бороться. Но только одно нельзя вернуть на круги своя, объяснить и усовестить, – это уважение ваших детей к вам самим.

Принимая, как должное, все жертвы, вырванные тисками обстоятельств, детки вырастут и спросят: «Зачем было так?», «Зачем мы страдали?». Поверьте, никакие материальные блага не восполнят и сотой доли тех нравственных мук, на которые мы, сами того не желая, обрекали своих детей.

Стоит, правда, оговориться, что всё вышесказанное касается натур тонких и глубоко чувствующих, способных проникнуть в мир высокоорганизованной душевной материи. Что же касается любезной Зины Ивановны, то рассуждения в её адрес по поводу душевных мук и терзаний были бы также уместны, как огородная репа на модной шляпке утонченной красавицы.

Конечно, и ей не были чужды высокие движения души, эмоциональные порывы, страсти. Каждый раз, выскакивая перед ней, как чертик из шкатулки, они порождали бурю эмоций, на что Зина Ивановна реагировала со всей непосредственностью своей неразвитой натуры. О том, что она потеряла уважение своих детей, и что это представляет в цивилизованном обществе немалые моральные и нравственные ценности, Зина Ивановна даже и не догадывалась.

Ей не было неприятно то, что её сын именовал разными прозвищами, половину из которых она даже и не понимала, вроде «гульфика затёртого». Напротив, ей немало льстило то обстоятельство, что её Виталик уже в таком возрасте так независим и умён, а, значит, не пропадёт, выбьется в люди. Как страшный сон она вспоминала годы своего детства, гнилую, полуобвалившуюся, насквозь продуваемую избу, в которой спившаяся мужская половина держала на положении коз женскую. Вспоминала мать, которая, улучив момент, засунула в снаряженный узел несколько жалких рублей. Шепча воспалёнными от лихорадочной сухотки губами: «Беги доченька, беги отсюда», выталкивала свою дочь-подростка из избы…

Как и бывает частенько в жизни, из многих своих чад мать выбирает и приголубливает только одного, более остальных лю̀бого ей и причины такого предпочтения не объяснить никакими причинами. Остальные её кровинушки ничуть не уступают в своих сыновних либо дочерних качествах, и чаще превосходят избранника во всём, а вот, поди ж ты, – он баловень маменькин и всё тут!

В нашем же случае все более-менее объяснимо. Старшие дочки ничем не выделились из обыденного ряда событий, сопровождающих от родильного дома и по нынешние дни. Также, как и всем, случившимся жить на этом свете, в урочный час появились они из материнской утробы. Также они и продолжали свой путь по жизни, не принося Зине Ивановне никаких сюрпризов. И по истечении положенных природой рубежей, в свою очередь, сделали её бабкой.

Но Виталик был для Зины Ивановны не просто сыном. В ту роковую годину, когда страстные объятия любви были жестоко разорваны вечной и неумолимой разлучницей, забравшей её муженька, Зина Ивановна понесла. Через девять месяцев она благополучно разрешилась младенцем, – последним любовным «прости» её незабвенного Давилина.

Да и как же иначе отнестись к этой, чуть ли не мистической эстафете душ на грани жизни и смерти?! «Ох, чему-то бывать, смотри, Зинаида, неспроста такое случилось…», – усмотрев в этом чуть ли не перст судьбы, испуганно вздыхали близкие подруги, посвящённые в тайну рождения сына. «Быть ему непременно великим человеком, вот увидишь…».

Редко случается так, когда какое-либо неординарное событие остается в тесном кругу посвящённых. Пересуды да слухи поползли по двору, едва только обнаружилось её интересное положение. Что было само по себе уже удивительно, так это единодушное мнение вседворового совета кумушек, что тут не обошлось без нечистого. «Дитё у отца жизнь забрало, вот и думай…».

Хм! Автору сей непритязательной истории иногда случалось сталкиваться с непонятными ему явлениями в жизни. Но, так или иначе, разрешаемые им вопросы бытия по истечении какого-нибудь времени оказывались столь незамысловатыми, что он диву давался простой сути, в основе их лежащей.

Людям бывалым, конечно же, без сомнения понятны мотивы тех тайных бесед, которым (со знанием дела) неторопливо предавались почтенные бабули, да и не только они, сердешные. Сидя тихими летними вечерами на скамеечках, эти беспристрастные судии, поджимая губы, многозначительными взглядами провожали, отягощенную непонятным бременем, страдалицу Зину Ивановну.

Автору только теперь стали понятны хитросплетения мыслей народного пересуда и истинные их подоплёки и мотивы. И в самом деле, подумайте сами, посудите здраво, – ну какой же уважающий себя человек сможет предположить, что его сосед, или соседка избран самим всевышним для промысла своего. Да такого быть просто не может! И тем более, его дитя! Параллели, знаете ли, озноб берёт! Нет, быть того не может, чтобы он, а не я! – мучается завистливой мыслишкой уважаемый сосед. И потому, грядущему в мир младенцу был уготован, по вполне понятным причинам, бесовский имидж.

Господи, творец всего сущего! Во имя каких сил, твое создание, тварь одушевлённая, будет хулить себе подобного, не страшась гнева твоего! Ведь только одна мысль о вечном должна была бы остановить даже дерзкого в своих помыслах юнца! Что тут уж говорить о дамах преклонных лет, с великим тщанием разбирающих пути твои, о, Господи! Вот оно, истинное богохульство, обрекающее подвижников сей страсти порочной, на муки вечные и жаркое пламя геенны огненной! Аминь!