Читать книгу «России ивовая ржавь» онлайн полностью📖 — Анатолия Мерзлова — MyBook.
image

Часть 2

…За прошедшие годы соленый океанский простор из реальности перешел в область предания. Пережитое тем же сердцем, той же душой – телом, что сегодня снизошло до мелкой хозяйственной суеты, превратилось в саднящую тоску, где даже соль курортной морской воды – зудящее в ссадинах и порезах прошлое напоминание. Невозможно предвидеть будущие негативы сегодняшних обстоятельств. Мы порой принимаем решения в противовес внутреннему содержанию, увлеченные яркими событиями, опираясь на сиюминутную логику. Но тайники памяти и все твое кровное, органичное, рано или поздно исправят преобладание над субъективным и противоречивым, вернется оно – твое, ставшее частью монолита, такой же неотъемлемостью, как голова, руки.

Могло ли сознание остаться равнодушным к возможной разгадке событий далекой поры? Да, могло, но там, где рассудок не в ладах с сердцем. Без прошлого нет места будущему. Интерес к судьбе потерянных друзей просыпается у каждого и в обычной, рутинной среде обитания. Какой же интерес может разбудить однажды осенью горячо бьющееся чувствительное сердце в среде обитания контрастно противоположной?

Здесь – тихий листопад под выцветшим пологом бабьего лета, там – вечно искрящаяся вода сказочной лагуны под диктатом неумолимого светила.

В лучах еще припекающего сентябрьского солнца, за столом полным дарами лета, готовилось к отдыху сокровенное твое, далекое от праздника изобилия, чтобы заснуть, а проснуться весной и вновь засветить противоречивыми непостоянствами.

Не успевший вызреть, поздний отпрыск могучего бука, отобранный у леса, начинающего терять былые краски – прекрасный смычок для тихой увертюры неоконченной истории.

Леха – мот и разгильдяй, искренний друг и соратник, вросший в твой разбалансированный организм, так варварски вырванный из его единого целого, не мог оставить опустошенным сознание. Леха был, Леха есть, Леха фантом твоего эго.

…Волнорез канадского порта Сент-Джонс мощным бетонным крылом противостоял стихии Северной Атлантики, образовывая, вопреки напору циклона, тихую гавань для десятков плавсредств. В непогоду здесь ютилось все, что имело отношение к воде. Мачты всех калибров и назначений: от парусников, отдавшихся на время шторма воле бухты, до мачт солидных балкеров, выполняющих размеренные рейсы в самые отдаленные точки мира, застыли у стенок причалов на неопределенное время, зависящее от везения и спущенной сверху воли.

Третий день штормовой ветер перекидывал через волнорез устрашающие водяные валы. Неземными монстрами, на фоне легких офисных сооружений, не один наш балкер громоздился в готовности выскочить через створы бухты в свою родную стихию. Узкий излом бухты при ураганном ветре создавал сложность свободного маневра, поэтому команды портовых буксиров ждали малейшей передышки непогоды, когда можно будет, наконец, вытолкать опорожненные металлические глыбы на откуп своих единоличных возможностей.

Вынужденное бездействие выгнало пройтись по причалу. Дорога под соленым дождем привела к соседу по причалу – русскому по национальности, капитану либерийского балкера-близнеца. С ним и отправились в администрацию порта, с высокой башни которой открывался чудесный вид далеко за пределы волнореза. Вспомнились любимые страсти Айвазовского, боготворил которого за достоверные краски, за понятную страсть, за понимание красоты дикой необузданной стихии. Отсюда, с высоты пределов недосягаемости, определялся красивый старт волны. Она собиралась в бездумный кулак, грозно обрушиваясь в бетонную преграду волнореза. За первой волной – череда поменьше. С завидной, казалось, тупой настойчивостью «водное чудовище» собирало свежие силы и с пущей яростью обрушивалось раз за разом на монолит укрытия, испытывая на прочность рукотворную преграду.

Отсюда, с высоты птичьего полета, ощущался особенный алчный аппетит океанской утробы.

Сведения метеосводки удручали, и мы в состоянии тихой грусти по затягивающейся эпопее обоих рейсов уныло взирали на водный противоречивый мир. Несколько дней назад тишайшая океанская гладь ничем не предвещала такой силы урагана. Далеко впереди, в соленой дымке волн, маячили силуэты тех, кому досталась на сегодня штормовая доля. И все же любая, пусть не своя твердь для земного существа всегда лучше пусть родной, но грозной стихии. Наш путь, предстоящим последним рейсом завершал серию контрактов, после чего можно попасть на Родину – окунуться в лоно родной природы. Тело давно купалось в прозрачном воздухе осеннего леса, доверяющего самое сокровенное своей вотчины тихо шепчущей листвой. И летящая паутина, и косяки перелетных – все грустное, земное создавало надолго прочный задел выдержки на чужбине.

Капитан, его звали Владимир, читал мои мысли:

– Эх, в эту пору бы с лукошком, полным грибов, приятно притомленным, не спеша вернуться на уютную дачку. Ничто так не дополняет колорит осени, как ядреная ветка рябины в лукошке сверху. Я в это время года стараюсь быть в России. Второй год обстоятельства сильнее моего желания – в третьей декаде осени будет поздновато, да и юбилей не из оптимистичных: шестьдесят пять ахнет в ноябре.

Я посмотрел на него внимательно и позавидовал подтянутым формам, однако лицо одутловатостью и испещренностью морщинами напоминало коралловую губку. В красивых, мужественных чертах застыли уставшие глаза. Лицо не являло образец здоровья – я бы дал Владимиру все семьдесят пять.

– Тело – плохой ориентир, мой оценщик, – обратился он ко мне, – душа погрызена. Скорее всего, и тебе, – обратил он внимание на мой мешковатый вид, – нелегко пришлось в наше время дураков-политиков. Кто из них пострадал за угнетение передового активного послевоенного поколения, превратив в раннезрелые червивые плоды с перспективой раннего падения. Осталась последняя страсть – осенний лес, там я свой со всеми изъянами.

Я показал ему просветлевший в этот период горизонт – он же отвел мою руку, бесстрастно опустил свою, приглашая кивком к выходу.

– Я хорошо знаком с этим регионом. Рулю на канадской линии не первый год – карусель на неделю, попомнишь мои слова. Приглашаю ко мне на борт – ни одного «соплеменника», тоска зеленая: малайцы, индусы, два поляка, старпом-испанец. Пообщаться по-русски не с кем, одни писаки-доносчики. Если бы по существу. Не стесняясь, индус – 2-й помощник, пишет донесение на «мастера», представляешь? Вышел к бассейну не в установленного образца тапочках. Один Интернет, хотя и виртуально, как-то поддерживает на плаву. Пообщаешься, как помусолишь пальцем в постели с девицей.

Свое положение я не назвал бы лучшим: из двадцати восьми членов экипажа – пять русскоговорящих. Трое из них отщепенцы из Литвы, двое других – ярые «западенцы» из Чопа. Где больше двух, общение шло на английском. Как ответить на традиционное утреннее «сквозь зубы»:

– Хау а ю? Разве что пустым «о кей»?

Я и сам был искренне рад дарованной возможности поговорить нормально без рамок, по-русски.

Моя каюта главного механика не отличалась вычурностями – у Владимира атмосфера купалась в роскоши. Как оказалось, и она недостаточна для тонкой русской души.

– Удивлен видухой? – похлопал он меня по плечу по-дружески. – На этой посудине занимались мы высоко прибыльными поставками – много знали. Нет, нет, все в рамках закона… правда, и натерпелись. Эта прядь – он тронул посеребренный сединой, неукротимый мальчишечий вихор, – в одну памятную ночь заблудилась в цвете.

Хозяин хорошо платил сверху, быт всем облагородил, на коротком плече разрешал жен брать. Со временем острее ощущаешь: оболочка – пустое. Дома никогда не пью – жаль времени, а здесь, – он из стройной батареи бутылочных экспонатов выудил беленький идеал, – такой благодарный смысл.

– Гарантирую: настоящая – «Русская водка», не халтурная паленая – французского розлива. С огурчиками тоже без проблем – самые, что ни есть, «мерзавчики», тульской закваски.

Шум непогоды растворился за глухими задрайками иллюминаторов. Незаметно мы улетели далеко за пределы нашего обиталища. Выпилось много, не мешая насыщению клеток мозга разбросом и содержательностью тем. Прочехвостили политиков-дураков, самих себя туда же, за пресловутую русскую терпимость, а остановились на будоражащих душу родных просторах. Учтивый стюард-индус менял изысканные блюда – кажется, третья бутылка «белой» французского розлива незаметно провалилась в тартарары. Мне не хотелось уходить, но долгое отсутствие, без на то оговорок, могло вызвать недовольство моего капитана-ирландца, и я засобирался.

– Грешным делом, веду дневник, – не очень стройно вывел я вязь фразы, – изображу потом нашу встречу, к несчастью, много грозовых красок. Образ твой, Володя, подходящ в иносказании, вроде символа нашей любимой России. Прости, если не узнаешь себя в художественном вымысле, – расчувствовался я напоследок.

– Стоп, стоп, дружище, – он пошатнулся в сторону стола, выбросил ненужное на пол и торжественно вручил мне толстую коленкоровую тетрадь, – на, пользуйся мной без чужого оперения, – от первого курса мореходки до нынешнего времени. Мой дневник, так – немного рассуждений, а в основном, события. Осилишь – вернешь… когда-нибудь. Какой из меня, деляги, писатель?

Расставаясь, мы обнялись содержательней, чем из соображений алкогольной солидарности. Наши чувства размякли – это верно: наши мысли экспресс-методом прикоснулись к самому родному – русскому обиходу, мы стали больше, чем собутыльники – мы расстались, как братья. Нездоровый цвет лица Володи при прощании не вызывал внутренних вопросов – нынешний пунцовый цвет напомнил мне заходящее солнце.

…Прошедшая осень в России оставила мне несколько незабываемых дней. В один из них, с кузовком, полным отменных белых грибов, в перехлест с пунцовой веточкой рябины, возвращался к месту своего отдыха в глубинке Рязанской области. Валерия Ниловна, в прошлом сельская учительница, обихаживала меня. Она много суетилась: испекла пирожков со всякой всячиной. В семьдесят пять у нее оставалась молодая сноровка и завидная шустрость мышления. Из трех возможных помещений она предоставила мне самое светлое и уютное. Вид открывался на среднерусскую низменность: балки с перелесками, в подсветке светло-сиреневого небосвода, одухотворяли. Ни канадское раздолье, ни безбрежные воды океанов не сотворили желаемого чуда – вдохновение не приходило до сей поры. Только здесь, в окружении родной природы, в приятной истоме натруженных суставов, пробудилась жажда самовыражения. «Унылая пора» в русской деревеньке встрепенула до состояния дерзновенного поиска, яркие проблески памяти зажглись пожаром «отряхающих» осинок. Из походной сумки вытащилась коленкоровая тетрадь. Я ждал этого момента долго, не смея начать, пока не появится достаточное рвение. Похоже, черед наступил. Пейзаж за окном никак не вязался с тем, что давал жизнь с другим. В чем сила русской души? Конечно же, в базовых апологетах, и, в том числе, умении зарядиться щемящим сердце духом.

Погружаюсь в чтение.

Сухие записи фактов пребывания в разных точках мирового океана пролетаю глазами.

…25 августа. Миновали мыс Диксон. Следуем в караване судов за ледоколом «Арктика» в порт Мурманск. Ледокол вгрызся в ледовое поле. Нарушили покой паре белых медведей.

18 ноября. Вошли в атмосферу влажного Скандинавского климата. Впереди английский канал. Следуем в Роттердам – дальше на Черное море.

20 ноября. Беспричинная ли волна ревности захлестнула меня?! Хочу и стремлюсь увидеть в ней чистую, понимающую душу. Хочу, но не выходит. Мешают сложившиеся за годы общения факты, рисующие ее как личность с мелкой изворотливой душонкой. Не тот я человек, чтобы суметь порвать привязанность на основе приятных воспоминаний. Знаю, каким мучительным станет существование, если одна-единственная мыслишка сомнения останется буравить мозг…

Я вспомнил из рассказа-покаяния Владимира его русскую драму в страстях с разводом. Во время встречи в Канаде он состоял во втором браке с японкой. Мыслишка эта, чувствовалось, у него оставалась.

«У моей «экзотики» есть все: картинная внешность, покорность – нет родственной души». Многого я тогда не понял, но не хотел тревожить досужестью в деталях. Сейчас, в пору тихого увядания природы, я был не готов вытащить на божий свет еще одну драму. Перелистал тетрадь дальше. Эта запись начиналась красной пометкой: «Сомалийский индивид». Именно так начиналась солидная глава рукописи. Мелькнувшее имя «Леха» заинтриговало меня.

…Дрожащими руками я закрыл прочитанное. Глаза смотрели в окно на милый сердцу пейзаж, но не видели его. Я слышал о хитросплетении судеб – иногда делал вид, редко, в зависимости от мастерства рассказчика, верил в невероятное. Передо мной, в записях случайного человека, открылась судьба дорогого мне человека. Однокурсник, коллега по работе – этого уже немало. Леха был готов пожертвовать за меня жизнью.

Перед антарктическим вояжем судно обеспечивало воюющий Вьетнам. Стоя под выгрузкой в порту Хайфон, испытывали каждодневный стресс от налетов бомбардировщиков. Бомбили объекты окрест – нас не трогали. В один из налетов мы с Лехой находились на внешней палубе. Пролетавший высоко «Фантом» неожиданно сбросил на наши головы искрящиеся в полете предметы. Леха увидел их первым: свалил меня на палубу, плотно прикрыв собой. Предметы оказались не кассетными боезарядами, а всего лишь устрашающими металлическими чушками. Да, я помогал Лехе в многочисленных разборках на берегу, да, я во многом покрывал его в общем-то безобидные «грехи», но чтобы в благодарность за это… Сейчас я задумываюсь: а смог бы я, вот так же, закрыть его своим телом. В «моте и разгильдяе» жил Альтруист с большой буквы.

Из сухих фактов дневниковых записей Владимира, иногда прямой речи собеседников в них, некоторых умозаключений удалось открыть для себя экстремальные виражи судьбы, едва ли не с момента неожиданного исчезновения Лехи в африканском предместье Фош-ду-Кунене. Политическая мясорубка не могла не взять в обиход эксцентрика-Леху: вялое течение – не его стихия, захлебнуться – так в бурной реке, сгореть – так пылающим костром. Словесные принципы он отчетливо воплотил в жизнь. За бесстрашие, за самобытность, за силу воли, за бескомпромиссный вызов времени низкий ему поклон. Желаю всем пережить то, что должен пережить каждый после обретения потерянного друга. Отныне и навсегда – Леха живее всех живых.

В далекий день нашего расставания Леха покусился на самое святое в клане африканского вождя – дочь. Он дал согласие на участие в завоевании Унки. Восклицание «Ункулункулу – доступная, как звезда» стало символом претендента на полноправное обладание. Можно догадаться о доступности звезд, но Леха— мот и разгильдяй, бросил вызов. Ему противостояли самые достойные, физически сильные и ловкие соплеменники Унки. Сейчас реально оцениваешь, как абсурдно выглядело для Унки возвращение из лона цивилизации в родной, но дикий племенной уклад. Познав сладость вкушенного плода, трудно вернуться к пережевыванию копры ствола его носителя. Думаю, Леха пришелся Унке по душе, став для нее лучом света в темном царстве. Сговор я не допускаю. Это мы, русские, ассимилированные за века противоборств и недальновидных политик, можем прогибаться под чужим влиянием. Африканские племена строго чтили установки предков. Состязание выбиралось вождем, и исполнение оставалось фактом обязательным. Допускаю легкую подтасовку выбора вида испытания в пользу достоинств и преимуществ Лехи. Хочется верить в супермена-Леху с копьем наперевес. Сухой, искрометный, временами задумчивый, головастый Леха накачал мышцы? Не буду гадать над победой, вероятно, вождь избрал нечто интеллектуальное, близкое ему. Победа Лехи обязана была быть очевидной без сомнения. Десять лет победивший Леха жил с Ункой на отдаленных границах племени. В выделенные ему владения он внес блага цивилизации. Унка продолжала одеваться с европейским акцентом. Арендованные суда добывали продукцию океана, дающую солидный доход. Позже Леха стал сам вождем влиятельного племени. Не будь Леха Лехой, если бы слепо остался пожинать плоды своего бытового творчества. О возможных деталях дневник сведений не донес. Представляю его отпрысков – ушастых, головастых, черненьких Лех – настоящего не брал загар.

До невероятности белокожий, он привлек внимание Владимира среди соплеменников. Этим, да славянским происхождением он заслужил у него рубрику «Сомалийский индивид».

20 декабря. В пределах видимости о. Лемба на траверзе мыса Танга.

В Сомали, куда следует судно, локальные вспышки междоусобных клановых конфликтов. По рекомендации управляющей компании, имея грузополучателя в п. Момбаса, приняли курс, отклонившись от судоходных маршрутов на 50 миль мористее. На борту по документам запасные части к машинам сельхозназначения. Учитывая отклонение, приход в порт назначения к 10–00 местного времени. На удалении 12 часов хода, минуя мелкие осколки Сейшельской гряды, слева по курсу появились два быстроходных катера без знаков опознания. Двигаясь со скоростью 18 узлов параллельным курсом, катера имели преимущество в скорости и маневре на порядок. Один из катеров резко пошел на сближение до нескольких ярдов. Предупрежденный о возможных в этих широтах пиратов, прибавил ход до 20 узлов – по рубке прошлась очередь крупнокалиберного пулемета. Осколками стекла травмировало глаз вахтенному рулевому матросу. С другого катера ударил миномет – фонтан взрыва пришелся прямо по курсу в полукабельтове, следом ударил зажигательными пулемет. Пули с шипением прожгли металл рубки, загорелась краска. Начался пожар. Помещение рубки наполнилось едким дымом. Подручными средствами пожаротушения огонь с трудом погасили. Запросил руководство компании. Рекомендовано двигаться с использованием маневрирования. В ответ на выполнение устрашающего маневра в борт ударила мина. Во избежание жертв и нанесения ущерба мореходным качествам судна отдал команду сбросить ход. На борт по стремянкам поднялись десять чернокожих боевиков: у двоих наперевес станковые пулеметы, у остальных – «калаши» и арсенал ручных гранат на поясе. Весь экипаж – всего двадцать пять человек, кроме меня и радиста, задраили в шкиперской. На диком английском мне объяснили: мы заложники. Предложили связаться с руководством. В обмен на жизнь и свободу потребовали выкуп за судно полмиллиона долларов США. При затяжке переговоров пригрозили затоплением. При первом отказе подчиниться разорвали рубашку, при втором – ударили рукояткой ножа в затылок. Берег молчал, приближались сумерки. С выключенными ходовыми огнями дрейфовали в открытый океан…

Читая сухие факты событий, лицо мое горело – я находился там, вместе с ними.

…Среди ночи растолкали. Показали точку на карте, куда нужно стать на якорь. Четверых выпустили: механика с мотористом, боцмана и рулевого матроса. С горечью вспомнил прошлое время, когда ходили одной спаянной командой. Мораль изменилась – никто не хотел стать героем посмертно. Прошли часы безрезультатных переговоров. Меня ежечасно заставляли выходить на связь для переговоров. Компания платить не спешила. Пришла ночь. Точка стоянки постоянно менялась. Я падал с ног, ушибленная голова раскалывалась. На диванчике в «штурманской» разрешили прикорнуть. Провалился ненадолго. Проснулся оттого, что кто-то тронул плечо.

– Наш, русский – ошибаюсь?!

От неожиданности вскочил. В изголовье, в компании трех черных, вооруженных до зубов боевиков, стоял улыбающийся худощавый белый мужик в камуфляжной рубашке и брюках под Фиделя, с жидкой миссионерской бороденкой, совсем не боевого вида.

– Ваши угнетатели связанные внизу сидят. Капитанишь с малайцами? Эти жидкие – не вояки. Поднимай, товарищ, экипаж и в путь-дорожку. Моя гвардия с вами до Момбасы.

От неожиданности продрала нервическая дрожь. С заиканием спросил:

– Кому обязан нашим спасением?

– Раньше Лехой звали, Лехой Кузей. Ладно, «полный вперед», поговорим на месте – заждались нас в порту…

1
...