Часть 2
Ассоль

Вероятность продолжения повести, в худшем варианте, домыслом очевидца событий от разгулявшейся фантазии, могла свестись к мыльным пузырям, в лучшем – приписана к реальной истории с комбинацией других персонажей. В случае с Ассоль она имела полное право на продолжение нон-фикшн. И счастье, что нам повезло иметь оригинал, под легкой художественной ретушью.

Ассоль исчезла на второй день спустя, после пресловутого откровения «на верхах». Христофора Ивановича еще видели некоторое время, но и он пропал вскоре – так же загадочно, вне традиционного времени массового отъезда.

В нашей жизни немало загадочного, все зависит от степени нашей чувствительности. Однако этот случай имел продолжение, благодаря именно усилиям не состоявшегося по-настоящему сыскаря. Вы правы, если подумали о высоком личностном интересе.

Зная определенное качество своего характера, все же тянул с окончательным решением. Адресок, выцарапанный у администратора, прожигал видное место на рабочем столе, превратившись через два месяца в замусоленный клочок бумаги. Нерешительность всегда считал недостатком большим, чем настойчивость – оно и сыграло ту самую решающую роль. «Есть ли у меня право внедряться в чужую жизнь?»

Я стал бояться свободных минут – тогда мысли обязательным наваждением нарушали размеренную программу дня. Теперь я точно знал: покой сможет вернуться в сердце при одном исходе – с последней точкой в затянувшейся пытке.

…Цветущие ветви сирени ломились сквозь звенья чугунной ограды, напоенные обильной влагой. Шпиль аэровокзала преломлялся в зеркале мокрого асфальта. За ним на пологом холме возлежал город-богатырь, отсвечивая бликами сусального золота. После надрывного рева моторов утренняя тишина, сама отмытая благодатным майским дождем, пробудилась чистой песнью невидимого пернатого. Облик далекого города, и перелесок, залегший по границам обширного луга, и чистой бирюзы небо, принесшее меня сюда, дышали неповторимой родной русской сутью. Решившись на рискованный вояж, я, как всегда, пытался глубже связать засевший в груди образ с окружающей природой, сумевшей так филигранно выпестовать само совершенство.

Умышленно выбранная окраинная гостиничка, спрятавшаяся вдали от суеты дорог, давала возможность полнее изучить нетрадиционные подходы к центру города. Искомый адрес находился в черте шумного культурного центра. Я не готовил речей – я лишь хотел взглянуть на нее, а уж потом – я знал: сердце подскажет нужные слова.

В старом дворе, не слишком обласканном вниманием городских служб, отыскал нужную дверь.

– Нет нашей Сольки, – не сразу узнал производную от сказочной Ассоль из уст древнючей недовольной старушенции.

Она, похоже, не собиралась со мной общаться, пробурчала откровенное недовольство и суетливо притворила за собой дверь. Из соседней двери буквально выпрыгнула напористая рыхлая тетка.

– Вы ее, того, не слушайте, всех одинаково отхвутболивает Хвилиповна: боится после смерти сына совсем остаться без родственного внимания, в богадельню-то после красивой жизни не тянет.

Внезапно озадаченный, я рад был любой возможности узнать хотя бы какую-то информацию.

– Ходют сюда ахверисты всяческие, спасу нет: и стары и млады, вороньем слетаются к поживе. А мне, так лучше Хвилиповна, чем каких алкашей подселят.

Я уверил ее, что мне нет никакого дела до жилья, а ищу я Ассоль – давнюю свою знакомую.

– Асю-то?! Мы по-простому к ней. Как жа, бывает, почитай кажин день. Вы же знаете, – просвистела она шепотом, – бывшая-то свекруха Хвилиповна ей. Тута история-я-а, знаете ли…

Мне не хотелось грязи в этом старом свежеотмытом русском городе – я прервал ее.

– Мне бы, стараясь попасть тетушке в такт, – мне бы, того-этого, Асю увидеть сейчас.

– Асю? Эта можна. Давала мне тута телехвон, еж-ли что. И ешо, ежли что, место работы – вот, пользовайтесь, мил человек.

Она зыркнула с рисованным презрением на закрывшуюся передо мной дверь.

– Тожа мне, прогнившая антиллигенция, – тряхнула тетка налитыми под глазами мешками.

Я ее поблагодарил не без внутреннего сарказма, на всякий случай спросил: не мог бы как-то существенно отблагодарить ее.

– Что вы, не турка жа я какая, Бог с вами.

Не ожидая подобного финала, я уже без всякого напряжения откланялся.

Старый центр давно просил большого вмешательства солидного капитала. Общий тон со стороны создал ощущение современного центра, а здесь, внедрившись в старенькие дворики, воочию увидел унылую предысторию города. С не меньшим удивлением подумалось о цветке, взросшем в этой самой предыстории. Ассоль мне виделась прекрасным творением, выпроставшимся среди хлама окружения, в галерею нашей красивой личностями истории.

Истину озвучил философ: красоту и содержание не стереть никакой грязью с лица земли.

С высокими мыслями я вышел во двор, пытаясь упорядочить внутреннее состояние. Вросшие в землю старые кирпичные стены чередовались постройками с претензией на модерн.

Крошечное безлюдное бистро меня вполне устроило. Кофе оказался недурным, да и хозяйка – чистенькая молодая женщина, вполне не вульгарного содержания. Былой настрой готовности принять любое развитие событий, улетучился бесследно. Голова, как при перелете сюда, полнилась новыми драмами. Свою удачную находку для уединения посчитал хорошим знамением к очередному «подвигу» – решительно вытащил телефон и набрал номер.

– Телефон абонента выключен, или находится вне зоны доступности, – совсем озадачил меня бесстрастный голос оператора.

– Пролетарская? – нахмурила лоб чистенькая хозяйка. – Думаю, не ошибусь, – мило потупилась она – это в старом промышленном районе.

Старенький трамвай, внешне отживший свое, бодренько, по закраинным улочкам, привез меня в скопление монолитов за высокими оградами. Офис типографии и редакции, с навязшим в голове прошлым названием, знали все. С чувством, далеким от лирики, по пустынной выщербленной мраморной лестнице поднялся на третий этаж здания. Длинный коридор блистал роскошью прошлого века – норы-двери расположились строем запретительных табличек.

«Секретарь» – показалась мне подходящей для решения насущной задачи.

– Ассоль? – зависла взглядом на меня небрежно ухоженная бальзаковская мадам. – Вы от организации, или частное?!

– И то, и другое, – стушевался я ее напором.

– Пройдите к главному редактору.

Из стечения обстоятельств морально я подготовился встретить на своем пути нелицеприятные преграды и, увидев миловидное улыбающееся лицо редактора-женщины, остался приятно удивлен. Не переставая улыбаться, она ничуть не удивилась моим вниманием к Ассоль.

– Производственные проблемы. Решим – вы от корпорации?

– Простите за дерзость – от корпорации случайных знакомых.

Улыбка оказалась не напускной – она не слетела с ее лица. На мое счастье, редактор оказалась не зашоренным придатком рабочего места, а оптимистичным доброжелательным человеком.

– Так, так, милейший, влюбились, значит, – бросила она без обиняков. – Нам такое знакомо.

Прямолинейной понятливостью она сразу сняла все возможные витиеватости.

– Знаете, именно вы – располагаете, а приходится иногда и в других выражениях. У нашей Асечки сейчас психологически трудное время. Вы ведь знали Христофора Ивановича? Такое потерять… трудно нам, даже испытанным бойцам. Разочарую, подать вам Асечку на блюдечке с золотой каемочкой сейчас, сию минуту не смогу. В далекой командировке она. Боялась я за нее. В глуши одной, интервью с чрезвычайно тонким человеком – сама хотела, но Асечке нужнее. Вам, заметьте, вам одному озвучу ее место пребывания. Мы с ней близки в откровениях – слышала о вас. Лимит времени – однако дела, я все сказала.

Она улыбнулась извиняюще и протянула записку с адресом. Не вспомню всех слов, высказанных в благодарность, но помню, как слетел с пустынных неуютных этажей, показавшихся мне прекрасным творением рук и ума человечества.

– Тюмень, Исетский район, с. Исетское, – пробежал глазами написанное.

…Нужная мне улица вывела на окраину цивильного крепкого села. Судорожно поеживаясь от стылого бокового ветра, приблизился к деревянному, по-хозяйски ухоженному домику. Свежая пахота за ним выдавала близкую привязанность хозяев к земле. В подворье гуляли куры – ничто не отличало его от десятков других, образующих протяженность улицы. С удвоенной от волнения судорогой постучал в калитку. Почти одновременно с ней открылась дверь в дом – на порог вышел дородный сибиряк в годах с умным лицом, следом – молодая красивая женщина в домотканой поддевке. Знакомые глаза метнули в меня искры, но тут же погасли. Они остановились рядом, взявшись за руки, и мне показалось, что я опоздал к ней навсегда.

Сомалийский индивид

Летом ищем тень.

Зимой ищем, где солнце.

Ищем то, чего нет.

Как бы кто-то из нас не изощрялся – каждое чередное зрелое утро дня твоего рождения все равно напомнит о наползающем холодке другой части жизни. А однажды уставшее недоумением сознания, сердце не захочет встряхнуть блекнущее тело в пируэтах бессмысленных физических нагрузок. Маскирующий, подобно осенней бессмыслице туман мышления призван не скрывать утраченные возможности – он обязан завуалировать тот неизбежный переходный рубеж, тогда-то и рождаются новые горизонты былых событий. Не беда, если вы на какое-то время приуныли – за зимой придет все та же весна. И дай вам Бог найти в ее фазах свое обновленное начало.

Обращаюсь за советом к мудрым:

«…Великая наука жить счастливо состоит в том, чтобы жить только в настоящем». Совет Пифагора равноценен его же непреложной математической истине: «Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов».

Жить прошлым – самоубийство?! У прошлого назначение морского якоря – остановить движение, наша действующая задача – оставаться на плаву.

Кто бы знал о прегрешениях предшественников – горячих молодых умов, их сиюминутных услаждений и поспешных революций сознаний, если бы не навязчивый невроз достигших высот мироздания вчерашнего поколения. Для них прошлое – кливер, треугольник, сохраняющий энергию движения.

Собираются распыленные частицы далекой дружбы. Останавливаются увлеченные бесконечной гонкой жизни, стекаются в русло общения все те же, но поседевшие пацаны. Много желанных встреч – некоторые озадачивают. И все-таки нет в целом цельного: затерялся не по воле или захотел затеряться осознанно мой кумир Леха – никто этого не знает. Леха – мот и разгильдяй, единственный из всех, умеющий сказать в трудное для тебя время одну единственную, но спасительную фразу. Все чаще наше заблудившееся время подминает под свой каток прошлое. Леха растворился в небытии. Попал он под его каток невзначай, как попали все самые безобидные и неустроенные, или умышленно бросился под него в массе других, попранных и оболганных безвременьем – осталась память, лишь она одна в состоянии сохранить равновесие двух великих стихий.

Часть 1

Тропический зной, присоленный океанской составляющей, повис непроглядной взвесью мощных испарений, скрывая до последнего детали извивающегося в воздухе пейзажа.

Завалившийся вперед форштевень «железяки» неуклюже кромсал зеркало океанской глади, с каждым футом приближая к новой истине.

Африканская экзотика предместья поселения Фош-ду-Кунене замаячила в размытом мощными испарениями изображении – с приближением открылась четкой картинкой. Так на холодной Родине в критическую пору межсезонья внезапно открывается затуманенный пейзаж. Враждующие воздушные потоки создают иллюзию волшебства. Здесь, при полном безветрии, не иначе как возможностями волшебства кто-то неосязаемый сорвал с огромного пространства обзора непроглядную защитную пленку.

На пологом обрамлении голубой лагуны устремились ввысь роскошные метелки пальмовой рощи. В прогалинах между пальмами в строгом порядке – лидом к океану распластались по песку эстетически плетеные бунгало. На плане поселения смотрелся инородцем под ярко-красной черепичной крышей европейский домик с пристежками симметричных пристроек. Домик прилепился к игрушечному причалу, своей непомерной миниатюрой напоминающему долговязого кузнечика, готового к сиюминутному прыжку. В затянувшемся ожидании с ним слились в одно целое одномачтовое остроносое плавсредство в стиле пироги Робинзона Крузо и беленький (надо заметить, до эталона белизны), современный быстроходный катер.

Вдоль стремительного зигзага береговой кромки, прилегающего к поселению, суетились черные торсы встречающих. Светлые набедренные повязки в плывущем мареве испарений искажались на линии фигур, и, казалось, на берегу движутся не люди, а устрашающего вида муравьи.

Наша неприглядная посудина еще дрейфовала, не успев зацепиться якорем за расщелину рифа, а катерок у причала поспешил спрятаться за черной шапкой выхлопа, сделал стремительный вираж и, оторвавшись носовой частью от воды, на бешеной скорости полетел к нашему борту. Пока двое матросов волокли тяжелый шторм-трап к борту, катерок уже застыл в обзоре носовой, развороченной столкновением с айсбергом части. Так бесхитростно заканчивался наш героический антарктический вояж.

Мы с усмешкой смотрели на двух смуглее смуглого экспертов, внимательно изучающих рваное увечье корпуса. В голову закрадывалось сомнение, в ней даже не зарождалось мысли о возможности выхода из патовой ситуации здесь, на экзотическом берегу африканской лагуны, хотя приход сюда был кем-то рассчитан как благоприятный исход. Судно в дрейфе прочно зацепилось якорем за грунт, принимая направление прилива. Матросы сбросили за борт шторм-трап, старпом заспешил из рубки вниз. Со стремительностью обезьянки первый темнокожий взлетел по балясинам трапа на грузовую палубу, второму это удалось не столь удачно: он чертыхнулся в мусингах поручня, но быстро сориентировался в оплошности. Поступью иноходца чернокожие представители проследовали по грузовой палубе. Тяжеловатый, нерасторопный старпом не рассчитал такой прыти и встретил их на трапе к твиндеку.

Свободные от вахты, с высоты шлюпочной палубы, мы с бывшим однокурсником, а теперь с коллегой в машинной иерархии Лехой, любовались африканским пейзажем. От бесконечного конвейера однообразных дней Леха позевывал. Утренний щадящий зной уверенно переходил в свирепую дневную фазу: высунутые на солнце руки неимоверно припекало.

– При таком раскладе события развернутся не скоро, – предположил Леха.

Не надеясь поучаствовать в форсированных событиях, мы нырнули в столовую, где в холодильнике потел дежурный алюминиевый безмерный чайник с «чифирем». Леха чифирнул, крякнув от сковавшей зубы крепости, я тоже хлебнул глоток и завис в иллюминаторе.

Из-за мыска лагуны выплыла стрела плавкрана.

Леха отмахнулся как от нечистой силы:

– Ну, оперативщики, отдохнуть культурно не дадут.

До полной сцепки якоря с грунтом судно на пару кабельтовых приблизились к берегу.

– Смотри, смотри, сколько женского населения на берегу. Смотри, сисястые и без ничего… Голимая чернь – ни единого тебе белого пятнышка.

– Леха, у тебя есть шанс…