«Все книги еретического содержания, обнаруженные в ходе тщательного сыска у частных лиц или в библиотеках, следует немедля сжигать, – предписывал в своем наставлении генерал Ордена монахов-иезуитов Игнатий Лойола. – То же относится и к книгам, чье авторство принадлежит еретикам, даже если в них речь идет о грамматике или риторике. Ненависть к ереси их авторов должна распространяться столь широко, что даже названия таких книг нельзя упоминать, дабы не привлекать к ним внимания молодежи, склонной подпадать под их влияние. В равной мере полезно, под угрозой сурового наказания, запретить издателям печатать книги, в которых цитируются высказывания еретиков или пересказываются отдельные положения их нечестивых учений. Никто не должен распространять подобные книги, в том числе изданные за пределами королевства. Следует проявлять нетерпимость и к лицам духовного звания, хоть как-то отмеченным ересью… Лучше пусть будет стадо без пастуха, чем волк в роли пастуха! Убежденных еретиков, разумеется, надо наказывать тюремным заточением или смертной казнью».

Следуя этой генеральной линии, Инквизиция приговорила к пожизненному заключению даже архиепископа Толедо Бартоломео де Каррансу за выданное им разрешение светским лицам читать Библию, как принято у лютеран. Заключила в тюрьму теолога университета в Саламанке, монаха Луиса де Леона за высказанные им сомнения в правильности перевода Ветхого Завета с греческого на латинский, то есть за «симпатии к иудаизму». Сожгла на костре врача Андреса Весалио за его реплику после вскрытия им трупа в анатомичке, будто он видел там нетронутым ребро, из которого сотворена Ева…

* * *

Однажды, оказавшись в Испании, фламандский художник Рубенс встретился с местным живописцем Веласкесом. Вкушая экзотические блюда, обласканный щедрыми лучами солнца и гостеприимством фламандец не переставал восхищаться:

– Счастливая у вас страна, сеньор Веласкес! Столько солнца! Такие красивые женщины! Их надо писать, мой друг. Писать и немедленно.

– Ну что вы, сеньор Рубенс. Это вы поистине счастливый человек, – грустно, вполголоса, чтобы не услышали окружающие, отвечал Веласкес. – Вы можете писать обнаженные женские натуры.

– А вам что мешает это делать?

– Нельзя, ведь я испанец. Возможно, Испания действительно благословенная страна, но только не для художника. Здесь нам многое запрещено. Самая главная женщина у нас – Святая Инквизиция…

И впрямь, удивительное дело, как это в условиях тотального контроля над мыслью суровая испанская цензура пропустила такой пассаж из романа Сервантеса о Дон Кихоте Ламанчском: «Приехал я в Германию, – рассказывает один из персонажей, – и там мне показалось, что можно жить вольготнее, благо местные хранители морали не обращают внимания на многие тонкости, что каждый живет там по своему хотению и в большинстве германских городов сознание людей свободно».

Нет, речь идет не о парадоксе, хотя их и достаточно в истории Испании. Просто Сервантес, скорее всего, никогда бы не осмелился сделать это, не будь это самое «свободное сознание» признано зловредным подданными тогдашнего королевства, где единственно правильным сознанием считалось католическое, а сама Испания – «избранницей божьей на вечные времена».

Наиболее же избранными признавались представители аристократических родов, чуть меньше – странствующие рыцари Ордена Калатравы, совершавшие подвиги в честь своей дамы сердца. Поэтому когда какой-то иностранец вдруг запросил у королей-католиков титул Великого Адмирала Моря-Океана в обмен на будущее открытие им нового пути в Индию, амбиции его явно выходили за рамки установленных понятий. Но соблазн оказался столь велик, что свое обещание наградить его этим титулом монархи даже скрепили королевской печатью.

Да и как могла вписываться в эти понятия загадочная личность Кристобаля Колоннэ. Взять хотя бы его фамилию в испанском варианте. Не исходила ли она от итальянского «колонель» (полковник), как уважительно обращались матросы к командиру корабельного экипажа? Себя он называл сыном генуэзского ткача Доменико Коломбо, хотя в списках их цеха такой не значился. Тщательно скрывал и о том, что в свое время пиратствовал в Средиземном море вместе с безжалостным Винченцо Коломбо, но после разошелся с ним и стал наемным корсаром на службе у коронованных особ, недругов Испании. Морским бандитизмом он действительно занимался около четверти века, потому не мог назвать своей подлинной фамилии, имевшей шотландские корни, и предпочел быть Кристобалем Колоннэ…

Наступившая после открытия Нового Света эйфория не затмила, однако, энтузиазма религиозных чисток в испанском королевстве. Что она затмила в сознании людей, так это необходимость развивать науку и технику для облегчения собственного положения. Не до того было, когда в запале решено удариться еще и в завоевание новых земель к вящей славе Божией, короны и алтаря.

Как у всякого явления исторического масштаба, имелись здесь свои светлые и теневые стороны с изрядной примесью вымысла, а то и просто откровенной фальсификации. На светлой стороне – высокий духовный порыв донести христианскую веру до индейцев, сформировать из них новые нации, провозгласить их «христианскими детьми матери-родины Испании». На теневой – конкистадорам не было дела ни до аборигенов, ни до их культуры.

Испанцы жаждали золота и, чтобы получить его, не останавливались ни перед чем. Для успокоения души монахи-миссионеры заставляли местное население принять христианство, смириться и не бунтовать. Люди на конях, в латах и с собаками силой отбирали драгоценности, грабили, убивали, насиловали. И редко кто из них вспоминал о «чистоте крови», рыцарском благородстве или христианском милосердии.

Коронованные особы направляли в заокеанские владения Вест Индии высочайшие предписания избегать крайностей в отношении индейцев, но одновременно настойчиво требовали все больше золота, необходимого для ведения испанской империей войн в Европе. В золоте нуждались для подпитки институтов государства и римско-католической церкви, для противостояния французской гегемонии, приобретения предметов роскоши и шедевров мирового искусства. Золото могло поступать только из колоний, где аборигены не привыкли из-за тяжелого климата работать до седьмого пота, поэтому их надо было заставлять, даже если они уже приняли христианство и формально не были рабами. Индейцев переправляли и на работы в метрополию – как якобы пленных, захваченных в ходе «вынужденной самообороны».

Наверное, не случайное это совпадение, что с приходом колонизаторов исконное население катастрофически вымирало. Сказывались неадекватные природным условиям физические нагрузки, а также эпидемии оспы, средств для лечения которой у индейцев не было. Вместе с тем нужно для объективности признать: жестокость завоевателей-католиков по отношению к индейцам Южной Америки вряд ли существенно отличалась от жестокости колонизаторов-протестантов по отношению к индейцам Северной…

К середине XVI века испанской империи удалось завладеть огромной заморской территорией и значительной частью Западной Европы. Тут даже можно поверить в какую-то высшую предопределенность судьбы. Однако возможностями реальными обеспечить своей стране прочные экономические опоры правители империи так и не воспользовались, ограничившись ведением войн в интересах римско-католической церкви. Ослепленные блеском имперского величия, испанские гранды не забывали, правда, и о своем личном обогащении. Когда же король Филипп II заметил, что предпочитает потерять свое королевство, нежели править еретиками, он говорил сущую правду. Ибо кесарь действительно не в силах править подданными, если они в Бога не очень-то верят или совсем не верят…

Да и вообще, непохожими казались испанцы на западных европейцев. Об особенностях склада ума своих соотечественников так отозвался врач Мигель Сервет. «Испанцы хорошо оснащены для научных познаний, но учатся плохо и мало, – писал он в своем дневнике. – Стоит им чему-то обучиться, то думают, будто уже все познали. Поэтому легче найти образованного испанца где-нибудь за границей, только не в Испании. Они составляют грандиозные проекты, но редко их осуществляют до конца. В разговорах получают удовольствие от тонкой игры слов и софистики, но склонности к чтению книг у них мало, да и книги предпочитают издавать не у себя дома, а во Франции. У простого люда масса плохих привычек: хотя испанцы люди тертые жизнью, они полны предрассудков. Страдающие от упорного и систематического труда, но смелые в бою, своими географическими открытиями они завоевали себе мировую славу».

Сам Мигель Сервет оставил свой собственный след в анналах испанской истории. Родился он в Наварре, с семнадцати лет учился и работал за границей. Особенно упорно занимался медициной, получил докторское звание. Известность приобрел своим открытием малого, легочного кровообращения. Его научная публикация по этой проблеме сразу попала в «Индекс запрещенных книг» Ватикана.

Неутомимый путешественник-мечтатель работал в швейцарском городе Базеле. Там врач переполошил местных теологов-протестантов, разузнавших о том, что им пишется книга, в которой ставится под сомнение реальность существования Иисуса Христа, Сына Божиего. Его заподозрили в богоотступничестве, стали распространять слухи, будто испанец намерен подвергнуть критике основу христианской религии, но он продолжал настаивать на земном происхождении проповедника из Назарета.

Поначалу теологические изыскания Мигеля Сервета воспринимали с насмешкой. В Германии, Швейцарии и Австрии можно было услышать и не такую ересь, а Троицу подчас там вообще называли «мозгом о трех головах» или «таинственной химерой». Однако на всякий случай, чувствуя на себе презрительные взгляды, он изменил свою фамилию и перебрался в Париж, где продолжал исследования в области медицины, ботаники, географии и той же теологии. Склонность ко всему необычному приводила его и к астрологическим расчетам, в которых он искал нечто полезное для медицины.

В Париже Сервет познакомился с главой протестантской церкви Швейцарии Кальвином. Позднее написал тому несколько писем, без злого умысла и полемики ради, в которых сравнивал отправление духовенством религиозного культа с языческими ритуалами, критиковал иерархию в церкви, монашество и исповедь. Все ответы Кальвина на его письма им были опубликованы, включая нецензурные выражения и оскорбления. По настоянию протестантского первосвященника в дело вмешался церковный трибунал со своими «аргументами разума».

Испанца наконец-то заманили в Швейцарию, арестовали и заключили в одиночную камеру женевской тюрьмы. На допрос к нему явился сам Кальвин.

– Несчастный, ты полагаешь, что земля, которую топчешь, есть сам Господь Бог? – поинтересовался тот, ухмыляясь.

– Нисколько не сомневаюсь, что эта скамья, стол и все окружающее являются субстанцией Бога, – ответил Сервет без колебаний.

– Тогда получается, и дьявол тоже?

– Неужели у вас есть сомнения?..

В качестве документального свидетельства ереси Сервета глава протестантов предоставил следователям полученные им от врача письма и поручил вести судебные слушания генеральному прокурору Женевы. Адвоката подсудимому не приставили, тяжелейшие условия тюремного заточения доводили его до пределов терпения.

Неделя понадобилась судьям для подготовки приговора по обвинению в «распространении ложной еретической доктрины, зловредно направленной против Бога Отца, Бога Сына и Святого Духа, основных истин христианского вероучения, а также в попытке внести раскол и брожение в рядах служителей Божиих…» Приговор гласил: «Доставить Сервета на холм Шампелье и там привязанным к столбу сжечь вместе с его книгами и рукописями, дабы тело его обратилось в пепел и таким образом служило уроком всем, кто хотел бы совершить подобное преступление».

На холме Шампелье неподалеку от живописного Женевского озера все приготовили в соответствии с заведенным регламентом: глубоко врыли высокий металлический штырь, у основания его набросали кучи хвороста вперемешку с поленьями. Толпы зевак пришли сами собой.

– Какова твоя последняя воля? – поинтересовался у Сервета судья, тоже скрупулезно следуя правилам процедуры. – Есть ли у тебя жена, дети?

Осужденный презрительно отвел голову в сторону.

– Вот видите, граждане, сколь сильную власть имеет Сатана над душами! – крикнул блюститель закона в сторону зрителей. – Человек этот возомнил из себя ученого мужа и думал учить людей истине. Но душой его овладел дьявол и не намерен ее отпускать. Смотрите, чтобы и с вами такого не произошло!..

Поджигать пришлось несколько раз. Мокрые от утренней росы поленья и хворост не схватывались огнем, поднявшийся вдруг сильный ветер задувал искры. Более часа ничего не получалось, пока кто-то не сбегал домой за сухими дровами.

От пылкого, гордого, беспокойного, странствующего по миру правдоискателя остался один пепел. Произошло это в 1553 году. Много позднее в память о Мигеле Сервете именем его назовут одну из улиц Мадрида…

А вот и новый XVII век. Суждено ему стать той исторической вехой, когда короной и алтарем испанскими поставлена непреодолимая преграда перед охватившими Западную Европу либеральными веяниями. Направляя награбленные в Латинской Америке ценности на укрепление монархии и церкви, правители светские и духовные зациклились на своих имперских амбициях.

Чтение художественной литературы считалось тогда в Испании вреднейшим занятием, особенно если в книгах попахивало свободолюбием, но, как ни парадоксально, именно беллетристика и живопись переживали именно в то время «золотой век». Бытие же реальное, не вымышленное приобретало еще и оттенки садомазохизма: в дни церковных праздников мистики впадали в самобичевание, влюбленные клялись в вечной верности и обменивались платками со своей кровью. Да и художники в массе своей живописали на полотнах человеческие страдания.

В ту пору Испания насчитывала около восьми миллионов жителей. Из них миллион нищих и бездомных, миллион священников и монахов, миллион дворян с их многочисленной прислугой – и все шарахались от систематического, полезного для общего блага труда как черти от ладана. Земли церковные и родовитых семей в запустении. Рабочих дней в году, за вычетом религиозных праздников, не более ста. Повсюду затхлая атмосфера невежества, фанатизма, мракобесия, лицемерия двойной морали. Только и слышно: «Бог рассудит!»

Если оставить пока в стороне совпадения с тогдашней российской действительностью и устремить взор на туманный Альбион, можно столкнуться и там с указами королевы Марии Стюарт отправлять к праотцам всех несговорчивых протестантов или со склонностью Елизаветы проделывать то же с упрямыми католиками. Хотя Святая Инквизиция ассоциируется больше всего с Испанией, в XVII веке только в одной Германии, стране «свободного сознания», закончили свою жизнь на костре около ста тысяч женщин, заподозренных в сговоре с дьяволом.

Примечательный факт: испанская Инквизиция за весь период своего существования вынесла около тридцати тысяч смертных приговоров. Конечно, нужно считать и умерших под пыткой, от болезней в тюрьмах, на галерах и зарезанных живодерами Гардуньи. Чем испанская Инквизиция еще выделялась на общеевропейском фоне, так это своей доктриной «чистой крови» и более долгим сроком существования. Когда все другие церковные трибуналы приказали долго жить, испанский продолжал нести караул. Потерпевших кораблекрушение и подобранных на иберийском берегу английских моряков, к примеру, ожидало либо обращение в католическую веру, либо тюремное заключение. При всем привилегии местных священников были под стать королевским, а их самих запрещалось даже подвергать судебному преследованию за совершенные ими уголовные преступления.

Король Карлос III все-таки нашел в себе мужество намекнуть иерархам, чтобы не вмешивались бесцеремонно в государственные дела. По его указу и вопреки Папе Римскому в 1766 году из Испании выдворены иезуиты. Он же лишил церковь права предоставления убежища уголовным преступникам, принялся упразднять Инквизицию. Когда же обласканный им придворный живописец, автор «Махи обнаженной» Франциско Гойя, сделал свою знаменитую серию «Капричос», на него тут же ополчились прелаты, ибо среди офортов имелись карикатуры на них самих. Художника это не обескуражило, и он предложил всю выручку от продажи «Капричос» направлять в государственную казну. Карлос III не тронул Гойю. Крамольные его произведения разошлись по всей Западной Европе.

У Франциско Гойи, кстати говоря, афронты происходили довольно часто. В период стажировки в Италии, к примеру, его пытался вербовать посланец императрицы Екатерины II, предлагавший ему стать придворным художником и российским подданным. Гойя отказался, несмотря на солидную сумму, и на настойчивые увещевания ответил: «Ваша императрица может считать себя немкой, русской, китаянкой и вообще кем угодно. Я же испанец, и меня это вполне устраивает. Даже готов заплатить ей два моих последних дуката, лишь бы она оставила меня в покое…»

Официально Инквизиция продолжала еще действовать, но ряды ее сторонников редели. «Супрема» уже дышала на ладан, когда во Франции нанесли смертельный удар монархии и клерикальному засилью. Мадридский двор почувствовал повисшую над ним угрозу. Отразив наполеоновское нашествие, там снова попытались запустить инквизиторскую машину, но она настолько обветшала, что вскоре пришлось от нее отказаться…

Испанская и Российская империи имели в то время даже общую границу на западном берегу Северной Америки, установленную двухсторонним соглашением от 1790 года. Проходила она по 48-й параллели чуть южнее нынешней границы между США и Канадой. Тут уже не просто совпало, даже соприкоснулось.

* * *

Начиная с родоначальника испанской литературы Хуана Мануэля (XIV век), в ее художественных произведениях героями часто служили личности, одаренные умом, благородством и доблестью больше, чем силой и богатством, а рыцари не занимались собственным обогащением и не рисковали ради этого жизнью. Естественно, речь в данном случае идет о художественном вымысле.

Религия тогда была единственной духовной пищей, и самый образованный слой общества составляли по преимуществу не вельможи, а священники и монахи. Одним из них оказался приговоренный к тюремному заключению автор сатирических памфлетов на свою же братию, монах Хуан Вивес. В камере-одиночке он сочинил поэму «Книга благой любви», где есть и такие полные иронии строки: «Ценность каждого человека определяется у нас тем, сколько у него денег. У кого их нет, тот себе не господин. Есть у тебя деньги, получишь утешение, удовольствие, радость, купишь рай для себя, заработаешь спасение души. Все благословляют тех, у кого есть деньги. Я видел при римском дворе, где хранятся святыни, как все отступают перед деньгами. За деньги становятся аббатами или епископами, полуграмотные попы получают высокие должности. За деньги получают благословение самого Папы и спасение души».