Вот тут, когда говорящий цветок исчез, как его и не было, Настя и ущипнула себя. Чур-чур меня, сказала она. Этими словами, как известно, положено приводить себя в чувство, чтобы все вещи встали на свои места и все пошло как положено. Но не тут-то было.
Только она ущипнула себя и произнесла «чур-чур», как за спиной у нее хрипло прокашляло:
– Тут я!
Настя мигом повернулась – шагах в трех от нее невысоко над землей, чуть касаясь концов травы, в воздухе висело странное существо, похожее на шмеля. Оно было мохнатое, как шмель, так же переливалось черно-фиолетово-золотистыми цветами, так же басовито гудело, только больше шмеля раза в три – с ее кулак, примерно так, – и не поймешь, есть у него голова или нет: там, где ей вроде бы полагалось быть, – ни носа, ни ушей, ни рта, только маленькие, словно бусинки, глазки.
– Ой! – вырвалось невольно у Насти. И невольно она отступила назад. Сколько у тебя смелости ни будь, а увидеть такое непонятное создание, что и говорить, – кожа возьмется мурашками.
– Что моя госпожа и повелительница пожелает? – отозвалось между тем на ее вскрик существо, похожее на шмеля, но явно не шмель.
– Какая госпожа и повелительница? – спросила у существа Настя.
– Ты моя госпожа и повелительница, – ответило существо. – Ты звала меня – и вот он я здесь!
– Я? Тебя? – удивилась Настя. – Никого я не звала.
– Как это не звала? – прокашляло существо. Это оно так говорило – будто кашляло. – А кто сказал «чур-чур»?
– Я и не отпираюсь, что сказала «чур-чур», – согласилась Настя. – А при чем здесь ты?
– Странно! – В голосе существа прозвучала обида. – При чем здесь я, когда меня позвали. Уж если ты «Чур-чур», так кем еще можешь быть?!
Котелок у Насти быстро-быстро закрутил всеми своими шариками и роликами, и она ахнула:
– Так ты «Чур-чур»?
– Я Чур-чур, собственной персоной. – Теперь кашляющий голос существа исполнился довольства. – Что моя госпожа и повелительница желает? Скатерть-самобранку? Ковер-самолет? Сапоги-скороходы? Или, может быть, топор-саморуб?
– Подожди-подожди! – Хотя котелок у Насти варил на всех оборотах, так что его можно было даже сравнить с компьютером самой последней модели, она все же не могла так вот сразу переварить то, что выдал Чур-чур. – Почему ты считаешь, что я твоя госпожа и повелительница? Ты не ошибаешься?
– Ну ты же меня позвала, – сказал Чур-чур. – Раз ты меня позвала, значит, ты моя госпожа и повелительница. Какая тут может быть ошибка?
Все было логично, все правильно – Насте пришлось с ним согласиться.
– И у тебя есть скатерть-самобранка, и ковер-самолет, и все прочее-прочее? – недоверчиво спросила она.
Чур-чур недовольно покашлял.
– Почему у меня? Я на чужое добро не претендую. Это все твое. Я только храню. А когда тебе нужно – только скажи, тут же будет в твоем распоряжении.
Настя смотрела на Чур-чура и, хотя он собственной персоной висел тут перед нею в воздухе, не могла поверить в то, что он говорил.
– А что, вот скажу «Подай скатерть-самобранку» – и подашь? – спросила она.
– И подам, – подтвердил Чур-чур.
– Тогда подавай, – распорядилась Настя.
Не успела она договорить, как на траве перед нею расстилалась белейшая льняная скатерть с длиннющими кистями и тисненым узором, вся уставленная большими и маленькими блюдами разнообразных форм, прикрытыми крышками, а Чур-чур, громко гудя, летал над скатертью, снимал крышку с одного блюда, с другого, показывал Насте, что там, и комментировал:
– Форель речная печеная. Картошечка отварная с маслом сливочным и свежим укропчиком. Гусь жареный с яблоками. Утка по-пекински. Индюшатина кусочками в кисло-сладком соусе по-тайски…
Но Насте, вместо того, чтобы истечь слюнками, стало аж дурно. Не будем забывать, что она съела столько земляники, сколько хватило бы на целый класс. Правда, если бы не было обжоры Васьки Петрова.
– Ой, убери, убери, убери! – замахала она на Чур-чура руками.
– Твое дело, как хочешь, – с обидой отозвался Чур-чур, но скатерть тут же исчезла. Словно ее тут и не было. Словно она только привиделась Насте.
Насте тотчас так и подумалось. И она решила проверить, привиделось или нет.
– А вот если бы топор-саморуб? – проговорила она неуверенно.
– Ну, если нужен, – прокашлял Чур-чур, как проворчал.
И в тот же миг на земле перед Настей лежал топор. С длинным удобным топорищем, и сразу видно – острый, как бритва: так у него сверкало лезвие.
Топор Насте решительно был не нужен. Но ей захотелось удостовериться, что он действительно есть, а ей это не кажется. Она нагнулась, дотронулась до топорища – пальцы ее коснулись гладко оструганного дерева. Она взялась за топорище – и руки ее ощутили вес. Неизвестно, как скатерть-самобранка, а топор ей не казался, топор был самый настоящий. Оставалось только опробовать его в деле. Настя уже стала вспоминать, что там говорят в сказках, чтобы отдать топору приказ рубить деревья, но Чур-чур, будто услышал Настины мысли, остановил ее:
– Погоди-погоди, – прокашлял он с беспокойством. – Ты что рубить собралась?
– Как что? – удивилась Настя. – Что топором рубят. Деревья.
– А что у тебя за нужда, чтобы рубить их?
– Да какая нужда, при чем здесь нужда, – сказала Настя. – Что уж, пару раз по дереву тюкнуть нельзя? На что топор, если им ничего не рубить?
Чур-чур загудел так, будто был электросваркой, еще мгновение – и заплюется огненными искрами.
– Ну нет, – сказал он сердито. – Так просто рубить ничего нельзя. Если так просто рубить, мы весь лес вырубим. И останемся без защиты. Лес – это наша защита. Не лес бы, так Король-обжора давно бы до нас добрался, всех сварил-зажарил, косточек не оставил.
– Погоди-погоди, – остановила теперь его Настя. – Какой король? Откуда у нас короли взялись? Это ты фантазируешь, да?
– Очень интересно, я фантазирую! – Чур-чур закашлял-загудел так, будто работала не одна электросварка, а сразу две одновременно. – Может быть, ты скажешь, что и Цветок-невольник – моя фантазия?
– Какой-такой Цветок-невольник? – не поняла Настя.
– Который тебя сюда, в самую чащобу завел.
– А, так его зовут Цветок-невольник, – догадалась Настя. – А почему его, интересно, так зовут?
– Так ты что, ничего не знаешь? – спросил Чур-чур. – Ни про Короля-обжору, ни про его Главного министра, ни про Евгения Анатольевича с Варварой Ивановной, которых Король-обжора держит в невидимой избушке на курьих ножках?
– Директора нашей школы Евгения Анатольича?! – воскликнула Настя. – А Варвара Ивановна – нашу учительницу зовут.
– Какой директор школы, какая учительница! – рассердился Чур-чур. – Что за невежество! Если бы ты не была моей госпожой и повелительницей, я бы с такой невеждой и разговаривать не стал!
– Чур-чурчик, миленький, извини! – Хотя Настя совсем не была подлизой, она сочла, что сейчас совсем не помешает быть с Чур-чуром поласковей. – Я что-то все забыла. Не мог бы ты мне рассказать. Вот, возьми топор, – протянула она тот Чур-чуру, – положи на место и расскажи.
– Положи на место, положи на место, – проворчал Чур-чур. Топор, однако, рванулся из рук Насти, будто его кто-то выхватил у нее, и вот уже его не было – будто он растворился в воздухе. – Слушай, раз забыла, – прокашлял Чур-чур.
О, моя госпожа и повелительница, как мы раньше хорошо жили! Нами правил мудрый и добросердый лесной староста Евгений Анатольевич. А в секретарях у него ходила милейшая и добрейшая Варвара Ивановна. В шутку мы называли его Кощеем бессмертным, а ее Баба-яга костяная нога. Надо сказать, что Евгений Анатольевич и в самом деле был высок и худ, но это не оттого, что он прожил тысячу лет и весь высох, как мумия, а потому что был хорошим спортсменом, каждое утро бегал в тренировочном костюме по лесным дорожкам, делал гимнастику и даже занимался силовыми упражнениями со штангой и гирями. А Варвара Ивановна уж никак не напоминала Бабу-ягу: она была молодой, румяной, задорной, с модной мелированной стрижкой, любила шутку и песни; когда она пела, умолкали даже соловьи, не то что там малиновки и всякие трясогузки; умолкали они не из подхалимства, а из чувства глубокой любви и уважения, а также признательности за ее исполнительское мастерство.
Если между какими-нибудь зверями или птицами возникали конфликты (ну, там из-за норы-берлоги, гнезда, жучка-червячка), они знали: нужно сразу же обратиться к Варваре Ивановне Бабе-яге. Она запишет на прием к Евгению Анатольевичу Кощею бессмертному, и не пройдет десяти минут, как Евгений Анатольевич Кащей бессмертный примет спорщиков в своем кабинете под тысячелетним дубом (на самой красивой поляне леса), рассудит по-справедливости и еще выдаст справку с печатью, которой удостоверит, что в споре такого-то и такого прав тот-то и другой не может иметь к нему никаких претензий, а если вдруг начнет их предъявлять, то будет иметь дело с ним, Евгением Анатольевичем Кащеем бессмертным, отчего радости тому, кто предъявляет претензии, не будет никакой. Иметь дело с Евгением Анатольевичем Кащеем бессмертным не хотел никто, и потому у нас в лесу царили мир и благоденствие, и даже волки вынуждены были перейти на вегетарианский рацион, потому что зайцы постоянно подавали на них Евгению Анатольичу жалобы, а тот, как и положено доброму и мудрому повелителю, становился на сторону слабого. Вследствие этого, надо заметить, зайцы обнаглели до такой степени, что задирали волков и обзывали их всякими обидными словами при всяком удобном случае и при всем честном народе, а волки все терпели, не перечили им и только облизывались, по-голодному сверкая глазами.
Лес наш хотя и велик, все же обозрим, и с одной стороны его омывает море-океан, на который гармония нашей лесной жизни оказывала самое благоприятное воздействие. У нас были дружеские связи со всеми обитателями море-океанских глубин, кит выплывал из них, подплывал к берегу, и на его широкой спине катались по голубому простору кто хотел: и те же зайцы с волками, и лисицы, и синицы, и куропатки, и даже дед медведь не брезговал таким удовольствием – главное было уговорить его оторваться от бочонка с медом.
С другой стороны наш лес соседствует с великой, бесконечной степью, и оттуда к нам любил приходить корабль пустыни – верблюд. Он сажал себе между горбами столько лесной братии, сколько могло уместиться, и устраивал для нее степные прогулки, которые по впечатлениям могли бы сравниться с путешествием в самые экзотические чужедальние страны.
А когда к нам забредали охотники с ружьями, собираясь здесь вволю пострелять и набить дичью полные ягдташи, Евгений Анатольевич Кощей бессмертный с Варварой Ивановной Бабой ягой наряжались в соответствии со своими прозвищами и в таком виде выходили им навстречу. После этой встречи всякое желание поохотиться в нашем лесу у охотников исчезало, и они убирались восвояси.
Раздолье было и лешим с кикиморами, и водяным с русалками. Они у нас считались исчезающим видом, были занесены в Красную книгу, строго-настрого запрещалось ругаться и дразнить кого бы то ни было их именами, а над ними самими подшучивать, мутя воду в болотных бочажинах или наряжась во всякие невиданные одежды из травы и листьев и крича нечеловеческими голосами. Лешие с кикиморами и водяные с русалками, почувствовав к себе такое доброе отношение, тоже подобрели, перестали путать дороги, устраивать засады из непроходимых болот и заводить в чащу…
– А вот Цветок-невольник меня завел сюда! – не удержалась в этом месте рассказа Чур-чура Настя.
– Не торопись, моя госпожа и повелительница, выслушай – и все поймешь, – остановил ее Чур-чур.
И он продолжил свой рассказ.
Но в один прекрасный день в лесу появился Король-обжора. Правда, никто его тогда так не звал, все его звали просто Обжора. Потому что поесть он любил – дай Боже. Мог за один присест съесть барана, ягненка и еще поросенка. Запить это все двухлитровой бутылкой росы, после чего навернуть средних размеров бочонок фруктового мороженого. Сначала все, глядя на него, думали, что он отъедается после прежней голодной жизни, даже восхищались его аппетитом, и Евгений Анатольевич Кощей бессмертный тоже так думал и восхищался. У, силен полопать, говорил он.
Евгений Анатольевич Кощей бессмертный и ввел Обжору в лесную общину. Это произошло так. Евгений Анатольевич Кощей бессмертный, одетый в тренировочный костюм, совершал по лестным дорожкам свою обычную утреннюю пробежку трусцой, и вдруг откуда-то из кустов до него донеслись странные звуки – будто бы кто-то жалобно хныкал. Что было весьма удивительно, так как в нашем лесу царило полное благополучие и хныкать было просто некому.
Евгений Анатольевич Кощей бессмертный остановился и заглянул под кусты. И увидел, что там сидит тощий оборванный, чумазый-пречумазый мальчишка и из глаз у него льется в два ручья. Евгений Анатольевич Кощей бессмертный не был бы Евгением Анатольевичем Кощеем бессмертным, если бы тут же не вытащил мальчишку из кустов, не привел его к себе, вымыл-накормил, спать уложил, а когда тот выспался и проснулся, не расспросил бы его, кто он такой и что делал в нашем лесу.
Мальчишка рассказал ему, что он круглая сирота, ходит-бродит по белу свету и нигде не может найти места, где бы ему жилось хорошо и счастливо. И вот так однажды он шел-брел – и попал в наш лес, и заблудился в нем, и думал, что уже никогда из него не выберется – сел под куст и заплакал.
– А я, когда поняла, что заблудилась, я не захныкала! – воскликнула в этом месте рассказа Чур-чура Настя.
Чур-чур как-то странно посмотрел на нее, ничего не ответил и продолжил:
– В общем, Евгений Анатольевич Кощей бессмертный оставил мальчишку жить в нашем лесу. И не просто в лесу, а прямо с собой, в своем тереме-невидимке.
– Каком-каком? – перебила Чур-чура Настя. – Невидимке? – И засмеялась. – Такие только в сказке бывают.
– А бегающие цветки тоже только в сказке бывают? – строго вопросил ее Чур-чур. – А скатерти-самобранки? А топоры-саморубы? Еще скажи, что и меня на свете нет. Только тогда ответь, с кем ты сейчас разговариваешь?
Это было очень убедительно, и Насте ничего не оставалось делать, как признать свою неправоту.
– Чур-чур, миленький, извини, – сказала она. – Не сердись на меня. Ты только ответь тогда еще на один вопрос.
– Ну-ну? – милостиво согласился, чтобы она задала свой вопрос, Чур-чур.
– Но тогда получается, раз у Евгения Анатольевича Кощея бессмертного был терем-невидимка, то он был волшебником?
Чур-чур посмотрел на нее с восторгом и радостью. Да-да, именно радость, отметила для себя Настя, была в его взгляде.
– Мне необыкновенно приятно, что моя госпожа и повелительница столь догадлива – произнес Чур-чур.
Да, Евгений Анатольевич Кощей бессмертный действительно был волшебником, повел Чур-чур свой рассказ дальше. А как бы иначе он заставил волков обходить стороной зайцев, кита катать в море-океане на спине всякое лесное зверье, а верблюда по доброй воле совершать с тем же лесным зверьем между горбами дальние степные путешествия? И его секретарь Варвара Ивановна Баба-яга костяная нога тоже была волшебницей, иначе как бы она работала секретарем у Евгения Анатольича Кощея бессмертного?
Но они были добрыми волшебниками, и от их волшебства всем было хорошо. А вот Обжора оказался злым волшебником.
Нет, когда он появился в лесу и стал жить в тереме-невидимке с Евгением Анатольевичем Кощеем бессмертным, он еще не был волшебником. Он только здоров был полопать. Он уже задыхался, у него живот был, как барабан, и глаза вылезали на лоб от сытости, а он все лопал и лопал. И ни с кем не хотел делиться. Даже когда в него уже совсем ничего не лезло. Тогда все и поняли, что он обжора, и стали так его и звать: Обжора. И поняли, что он не просто обжора, а еще и дикая жадина. И Евгений Анатольевич Кощей бессмертный тоже это понял, но он был добрый, и ему было жалко Обжору. Он так настрадался в жизни, говорил Евгений Анатольевич Кощей бессмертный.
О проекте
О подписке