Едва взглянув на останки «царева человека», лежавшие уже в дешевом сосновом гробу, Савельев попросил бумагу и перо. Даже не морщась от удушливой вони, он присел на лавку рядом с телом и, согнувшись, быстро начеркал две короткие записки. Стоявшие рядом навытяжку полицмейстер и частный пристав Костюков старались дышать пореже, не смея в присутствии высокого чина прикрыть носы рукавами или платками. Их сильно мутило.

– Отвезете вашего «царева человека» в анатомический театр, что на Васильевском острове, передадите его профессору Цвингелю. Здесь адрес и фамилия профессора, а здесь записка для него самого, – передал статский советник обе бумаги Тихомирову. – Все понятно?

– Разрешите исполнять прямо сейчас? – не веря своим ушам и глазам, уточнил полицмейстер.

– Немедленно! – в голосе чиновника зазвенел металл.

– Ах, как нам вас и благодарить, ваше высокородие!.. – залепетал было Тихомиров, но статский советник оборвал восторги подчиненного.

– Но-но, – сказал он строго, – приберегите благодарности на будущее. – И, поднявшись, приказал: – Велите позвать мужиков, нашедших труп. Пусть укажут место, где его обнаружили, и пусть захватят с собой лопаты.

Демьян Никитин и староста Епифан Скотников привели столичного начальника, в сопровождении жандармов, на ту самую злосчастную поляну с остатками болота.

– Вот здесь-от на корнях висел, – указал староста на размашистые, толстые корни огромного, поваленного бурей дерева.

Демьян предпочитал отмалчиваться, так как остерегался столичных начальников. Мало ли что им придет в голову? Ни за что могут упечь в Сибирь. О таких случаях он был наслышан.

– А далеко ли отсюда до столбовой дороги? – оглядевшись, поинтересовался Савельев.

– Да рукой-от подать, ваше высокородие, – угодливо ответил Скотников. – Саженей двести будет, а то и меньше.

Как бы в подтверждение его слов где-то совсем близко заскрипела крестьянская телега с несмазанными колесами.

– Двести саженей, – задумчиво повторил следователь. – Все же не два шага. Случайно, без цели, не забредешь.

– Не забредал он сюда, ваше высокородие, – вдруг подал голос дотоле крепившийся Демьян. – Его сперва убили, а после кинули в трясину.

– В трясину? – удивился Савельев.

– Прежде здесь топь непролазная была, – вмешался пристав Костюков, радуясь, что может оказаться полезным. – Я как-то весной забрел сюда спьяну, так едва выкарабкался…

Он вдруг осекся, поймав на себе недовольный взгляд начальника. Тихомиров красноречивым движением приказал болтуну замолчать. Это не ускользнуло от внимания статского советника.

– Так значит, ты сразу смекнул, что его убили? – дружеским тоном обратился Савельев к Демьяну. – А как же это? Мне вот и невдомек, как он помер…

– Вот глянул на него, все и увидал… – упорствовал Демьян, не обращая внимания на отчаянные взгляды старосты.

– Что же ты «увидал»?

– Да так, – неопределенно махнул рукой лесоруб, уже жалея о том, что сболтнул лишнее, – а только не сам он утоп…

– Ты давай не юли, – нахмурился Савельев, – говори все прямо! Я тебя за язык не тянул, сам вылез!

– Я чего… я ничего… – забормотал Демьян, виновато косясь то на жандармов, то на столичного начальника.

– Ну ты, дурак, отвечай! – прикрикнул на него Тихомиров, зловеще скалясь.

– В обчем, – нехотя начал тот, – привиделось мне оно…

– Он у нас в деревне, ваше высокородие, вроде колдуна, – улучив момент, пояснил вполголоса староста Епифан.

– Ясновидящий, что ли? – недоверчиво усмехнулся Савельев.

– Во-во, видится ему иногда! – подтвердил Скотников.

Жандармы растерянно переглянулись. Подобное свидетельство положительного и несклонного к мистицизму старосты явилось для них неожиданностью.

– Душегубов было двое, – вещал тем временем Демьян, прикрыв ладонью глаза, – чернявы, смуглы лицом, не из наших мест и говорят не по-нашему. Они покойничка обшарили, забрали у него денежки, опосля раскачали его и швырнули в трясину…

– Они убили его, чтобы ограбить? – недоверчиво спросил статский советник.

– Нет, не то, – покачал головой лесоруб, не открывая глаз. – Они будто не по своей воле это сделали… Над ними больший кто-то был…

– Ты и это увидал? – усомнился Савельев.

– Не… То ись… У них-то у самих на покойника зла не было… – замешкался Никитин. – Да и не сразу они ушли, поковыряли чуток лопатами землю… Будто бы могилу роют… Вид такой хотели дать. Видать, велели им зарыть покойничка, а тут подвернись болото…

– Зачем же они копали?

– А черт их знает! Может, барин приметливый. Углядит, что лопаты-от чистые, стало быть, приказ не сполнен, так задаст им жару…

– Так они что, слуги чьи-то? – зло спросил Тихомиров, которого, очевидно, бесил этот рассказ. Его белесые жидкие усы все заметнее дрожали над оттопыренной верхней губой.

– Не знамо, – покачал головой Демьян, – одежа-то богатая, навроде как у попа в престольный праздник. На груди, на плечах – золото, на рукавах, на спине даже… И кормленые такие, рослые, гладкие, хоть паши на них!

– Да, братец, мастер ты сказки рассказывать! – усмехнулся статский советник Савельев. – Жаль только, видения твои к протоколу не подошьешь, а то б я дело-то и закрыл!

Он велел мужикам отмерить десять шагов вокруг поваленного дерева, на чьих корнях был найден скелет, и копать в два штыка лопаты, тщательно прореживая землю и остатки болотной жижи через специальное сито, которое привез с собой. Провозившись до самой темноты, мужики ничего путного не обнаружили, кроме какого-то полуистлевшего тряпья да нескольких медных монет.

К помощи доктора Иннокентия Карловича Цвингеля Савельеву не раз приходилось прибегать еще в те времена, когда он служил старшим полицмейстером в гаванской управе благочиния. Маленький юркий старичок, всегда безупречно одетый, любящий во всем чистоту и порядок, строгий, как инквизитор, без тени улыбки на бледном, будто высеченном из мрамора лице, мог подробно, в деталях, описать последние минуты жизни почти любого покойника. Он изучал труп любовно долго, медленно продвигаясь вдоль тела, вооруженный огромной, позолоченной лупой. Свой вердикт доктор Цвингель произносил, исследовав желудок и кишки мертвеца, заглянув во все сердечные отделы и препарировав печенку. Вскрыв черепную коробку и извлекши оттуда желеобразный ком слизи, старичок давал заключение даже об умственных способностях усопшего. С помощью этого талантливого фанатика своего дела было раскрыто не одно кровавое преступление.

На этот раз доктор Цвингель был разочарован. Труп, пролежавший в болоте более полутора десятков лет, мог поведать не о многом. К моменту появления Савельева в анатомическом театре старик успел очистить от болотной тины и грязи почти все кости, за исключением лишь скрюченной кисти одной руки. Обширная комната, до потолка облицованная белыми кафельными плитками, была залита ярким утренним светом, проникавшим сквозь не зашторенные высокие окна. Застекленные шкафы, типа аптекарских, щегольски сияли чисто вымытыми стеклами, и даже страшные предметы, заключенные в них, – банки с заспиртованными частями тел и органами, – глядели невинно и приветливо, будто были обычными консервами и хранились в обычной, чистенькой, белой кухне. Хозяин «кухни», такой же чистенький старичок, озабоченно склонялся над телом, распростертым на мраморном столе, как повар, недовольный качеством присланного продукта.

– Увы, у меня такой случай впервые, – нехотя признался он статскому советнику. – Могу только определить возраст, примерно тридцать пять – сорок лет, и сказать, что это кости и зубы вполне здорового человека… Но это может любой анатом…

Доктор замолчал. Он еще ни разу не взглянул на собеседника, из чего можно было заключить, что Иннокентий Карлович не на шутку смущен.

– То есть следов насильственной смерти вы не обнаружили?

– Ни малейшего признака, – покачал головой тот. – Черепная коробка цела и невредима, она не подверглась каким-либо серьезным повреждениям, какие могли бы привести ее владельца к летальному исходу. Ребра все на месте, не раздроблены и даже не оцарапаны…

– Могло быть, к примеру, пулевое ранение в живот? – перебил его статский советник.

– Почему бы нет? – пожал плечами Цвингель. – Предположить можно что угодно. Ведь даже искусный удар ножа или шпаги в сердце мог не задеть ребер. Слишком много времени прошло, ваше высокородие, – заключил он. – Ничего существенного я сказать не могу.

Между тем доктор осторожно протирал тряпочкой ссохшиеся мышцы и кости правой кисти трупа. Вдруг что-то стукнуло о мраморную столешницу и покатилось на пол.

– Господи, что это?! – встрепенувшись, воскликнул Иннокентий Карлович.

Предмет размером с перепелиное яйцо подкатился к ногам Савельева. Он поднял его с пола, взял со стола одну из тряпок, тщательно обтер находку и поднес ее к свету. Это оказался зеленый камень, ограненный в форме капли. Лучи солнца заполыхали в его гранях и отбросили на мрамор дрожащие зеленые блики.

– Изумруд? – удивленно приподнял брови Цвингель.

Статский советник недоверчиво покачал головой.

– Думаю, стекляшка, – предположил он.

– Вы уверены? – переспросил неискушенный доктор.

– Наверняка подделка, – уже без колебаний произнес следователь. – Мне приходилось иметь дело с подобными вещицами.

– А я бы ни за что не отличил от настоящего, – признался Иннокентий Карлович. – Что же делает обыкновенное стекло таким похожим на драгоценный камень?

– Соединение хрома и солей железа в той или иной пропорции могут предать калиевому стеклу разнообразные оттенки зеленого цвета.

Впервые за много лет Савельев выступал в роли эксперта, а не наоборот.

– Так неужели же из-за этой стекляшки… – начал было доктор возмущенным тоном, но статский советник его перебил.

– Ну-ну, не стоит делать скоропалительных выводов, – сказал он. – Пока что все это дело для нас – сплошная тайна. Разрешите?

Следователь протянул руку к позолоченной лупе Цвингеля. Внимательно осмотрев с ее помощью страз, он обнаружил в его вершине сквозное, забитое грязью отверстие.

– Это подвеска. Вероятно, наш герой сорвал ее с костюма убийцы перед смертью, – произнес Савельев и тут же усомнился в собственной догадке. – Если, конечно, мы имеем дело с насильственной смертью. Это мог быть и дорогой ему памятный предмет… Подарок женщины, например, которую он вспоминал перед тем, как покончить с собой. Я еще не исключил возможности самоубийства.

– В самом деле, трудно представить, чтобы на платье мужчины в двенадцатом-тринадцатом году были навешаны подобные безделушки, – согласился с ним доктор. – Здесь не обошлось без женщины.

– Увы, дорогой Иннокентий Карлович, – вздохнул следователь, – загадок становится все больше, а мы пока не в силах разгадать ни одной.

На следующее утро, едва забрезжил рассвет, он уже сидел в своем кабинете, разложив на письменном столе все, что было найдено при трупе: подзорную трубу, подвеску из зеленого стекла и, самое главное, кожаный футляр морского офицера, позволивший сохранить почти невредимыми важные бумаги, которые и побудили главного начальника Третьего отделения в конце концов дать ход расследованию.

Что же это были за бумаги? Первая, та самая, которую полицмейстер Тихомиров выудил из кожаного футляра, оказалась ничем иным, как приказом Его Императорского Величества от десятого декабря тысяча восемьсот двенадцатого года о награждении капитана первого ранга барона Конрада Августовича Гольца орденом Святого Владимира второй степени за отвагу и мужество, проявленные им в бою у села Студенки, во время переправы французов через Березину.

Вторая бумага была подписана адмиралом Чичаговым Павлом Васильевичем, главнокомандующим Третьей Западной армией, и гласила о предоставлении кратковременного отпуска все тому же Конраду Августовичу Гольцу в январе тринадцатого года по случаю его легкой контузии.

Но особый интерес представляла третья бумага, подписанная председателем Департамента военных дел Государственного совета графом Алексеем Андреевичем Аракчеевым. В ней говорилось о том, что полковник барон Конрад Августович Гольц имеет право на беспрепятственный проезд по всей территории Российской империи и что ему надлежит оказывать всяческую помощь в его путешествии.

Кроме этих трех бумаг в футляре лежала маленькая записная книжка в кожаном переплете. Заметки, сделанные в ней латинскими буквами, не поддавались прочтению.

Когда два дня назад главный начальник Третьего отделения Александр Христофорович Бенкендорф вызвал к себе Савельева, он первым делом протянул ему эту самую книжицу со словами: «Взгляните! Что скажете?»

– Это шифр, ваше превосходительство, – констатировал следователь и недоуменно пожал плечами. Шпионы были не по его части.

– Немецкий шифр, – уточнил шеф жандармов и нервно заходил по кабинету. – А теперь представьте, что эта шпионская книжица с немецким шифром пролежала вместе со своим хозяином семнадцать лет в болоте, в нескольких верстах от Петербурга, между Царским Селом и Павловском. Впрочем, это не все. – Он протянул ему остальные бумаги и приказал: – Сядьте и ознакомьтесь.

Следователь быстро пробежал глазами все три бумаги.

– Что скажете? Они кажутся вам подлинными?

Бенкендорф продолжал ходить из угла в угол. Савельев не мог припомнить, чтобы видел его когда-либо в таком волнении.

– Каждая в отдельности не вызывает у меня подозрений, – признался статский советник, – но все вместе…

– Не вызывает подозрений?

Шеф жандармов наконец остановился, сел за стол и посмотрел на Савельева сурово, даже несколько враждебно.

– Как вам должно быть известно, – начал он менторским тоном, – Наполеон перехитрил адмирала Чичагова и вместе со старой гвардией преспокойно переправился через Березину. Третья Западная армия Чичагова подошла к переправе слишком поздно и вступила в бой со свежими силами маршала Удино. Вряд ли император мог наградить кого-то из офицеров Западной армии за столь блистательно проваленную операцию.

– Однако, ваше превосходительство, силы были слишком неравными, – вставил в свою очередь статский советник. – К Удино присоединился корпус Нея, а затем Наполеон бросил на Чичагова гвардию. Потери французов были огромны. В рапорте генерала Ермолова сказано: «Вся потеря неприятеля принадлежит действию войск адмирала Чичагова». Среди офицеров Западной армии было много достойных награды даже в тот не слишком удачный для нас день.

– Вот как? – удивился Александр Христофорович осведомленности своего подчиненного. – То есть вы полагаете, что бумага неподдельная?

– Я ничего не полагаю и тем паче не предполагаю, ваше превосходительство. Я доверяю только фактам. Нужно проверить в архиве Военного министерства список награжденных офицеров от десятого декабря тысяча восемьсот двенадцатого года, – заключил Савельев.

– Это, во-первых, – одобрительно кивнул Бенкендорф. – Во-вторых, мне показалось странным, что в то время, когда наша армия после столь кровопролитных боев испытывает нехватку в офицерском составе, Чичагов отправляет офицера высшего звена в отпуск. И, в-третьих, в записке Аракчеева капитан первого ранга вдруг превратился в полковника.

– Эти звания равны, – возразил Савельев, – а граф Аракчеев в те времена мог написать что угодно. С него станется.

– Хорошо, – согласился начальник, его взгляд сразу смягчился. – Давайте думать дальше.

– А чего тут думать, ваше превосходительство? – усмехнулся статский советник. – И Чичагов, и Аракчеев – члены Государственного совета…

– Вы предлагаете мне переговорить с ними? – брезгливо поморщился Бенкендорф.

Все в Третьем отделении знали, как шеф ненавидит бывшего временщика, и хотя тот давно утратил былое могущество, а Бенкендорф, напротив, его приобрел, все же Александр Христофорович предпочитал обходить графа Аракчеева стороной.

– Тогда поступим иначе, – сразу нашел выход из затруднительной ситуации Савельев. – Поднимем из архива какие-нибудь бумаги, написанные графом и адмиралом, и сверим почерка.

– Действуйте, Савельев! Я поручаю это дело вам.

Начальник аккуратно уложил все бумаги обратно в водонепроницаемый футляр морского офицера и положил его перед статским советником.

– Позвольте один вопрос, ваше превосходительство, – не торопился брать футляр в руки Савельев.

– Спрашивайте.

– Почему вы поручаете мне дело о шпионаже?

– Оно вовсе не является таковым, – возразил шеф жандармов. – Я не верю, что барон Гольц утонул в болоте. Его убили и замели следы. Ваша задача – найти убийцу и узнать причину, по которой тот совершил злодеяние…

Никогда еще Дмитрий Антонович не сталкивался с преступлением, совершенным много лет назад. Это сильно затрудняло расследование. Поездка на место преступления не дала никаких результатов, и даже доктор Цвингель на этот раз ничем не мог быть ему полезен. Самые большие надежды следователь возлагал на записную книжку и первым делом отдал ее на расшифровку. Своего подчиненного коллежского секретаря Нахрапцева он отправил в архив Военного министерства. Вскоре тот вернулся и с ходу доложил: