Письмо двадцать девятое

Дорогой Толя!

Крепись и занимай новый «окоп», а тебя я всегда поддержу (сколько могу). Белов. 2002 г.

То была первая серьезная попытка председателя Союза писателей России Валерия Ганичева уговорить Василия Белова, чтобы он надавил на меня и я не вмешивался у себя на малой родине в конфликт между реставраторами и настоятелем Борисоглебского монастыря. Белов знал подоплеку конфликта, знал, кто давал неверную информацию Ганичеву, знал, что мне удалось заручиться поддержкой Патриарха Московского и всея Руси Алексия II о переносе сроков выселения реставрационной мастерской из монастыря, потому не только отказал Ганичеву в его просьбе, но и поддержал мою позицию.

Беседа, видимо, была настолько горячей и неприятной, что Василий Иванович сначала позвонил мне, а затем и написал, подбадривая меня в борьбе с несправедливостью и обещая всяческую поддержку. И слово он сдержал. Его поддержку я ощущал не раз.

Письмо тридцатое

Дорогой Анатолий Николаевич!

Спасибо за информацию о фильме. Японца зовут Ясы-сан, его жену Минако-сан. Он профессор Токийского университета. Фамилия его Рехе. Уже шесть раз приезжали в Тимониху.

Это их почтовый адрес: Рехэй Ясуи. Схио 1-45-29. Сауата. Яапан, 550-1508.

Можешь связаться, он хорошо говорит по-русски. Да, я готов 16–17 ехать, если увезешь, в Борисоглеб. Еле брожу с костылем. (25–24 ноября мне надо быть в Москве.) Обнимаю.

Белов. 1 ноября 2002 г.

Профессор Рехэй Ясуи из Японии, узнав от Белова, что я эколог, выведывал у меня сведения о том, как собирается Россия беречь климат. Наблюдая за иностранцем со стороны, можно было заподозрить его в шпионаже. Приходилось коротко рассказывать о сбережении лесов, имеющих климатообразующее значение, о защите морей и океанов, поставщиков кислорода, от нефтяного загрязнения. Времени для плодотворной беседы не было.

Переключиться с официального разговора о политике и экологии помог юбиляр Белов. Пора было садиться за стол президиума, стоящий на сцене вологодского драмтеатра, и писатель заявил нам: «Приезжайте оба на следующее лето в Тимониху, там и наговоритесь… Место там как раз для бесед об экологии».

Я знал, что Рехэй Ясуи неоднократно гостил у Белова в Тимонихе. Известны и его слова о литературной мекке писателя: «Деревня со смешным бабьим названием – это Россия в миниатюре, тщательно выписанная кистью Василия Белова».

– Чем так притягивает Вас Тимониха? – задал я вопрос, подводя черту под нашим спонтанным разговором.

– Там много и свободно дышится! – радостно ответил японский ученый, – больше ценишь свежий воздух, лес, воду, чистые мысли и презираешь богатство, комфорт и суету бренного мира.

– В Японии разве нет таких деревень, как Тимониха?

– Откуда?! У нас земли мало.

– А Вы бы хотели жить в Тимонихе?

– Для того, чтобы там жить, нужно быть Беловым, – прищурив глаза, мудро ответил Рехэй Ясуи.

Я подарил профессору свою книгу на английском языке «Журавли из небытия», а также партийную газету «Время», в которой председатель нашей партии «Народная воля», профессор Сергей Бабурин поздравлял своего соратника Василия Белова с 70-летием. В то время писатель входил в наш Центральный политический Совет. Искренние слова Бабурина тронули профессора. Он его видел утром. Известный политик приехал на машине из столицы, подарил Белову икону, произнес здравицу и покинул Вологду.

А в газете он писал Белову: «Поколения наших граждан воспитываются на Ваших произведениях, и мне вдвойне приятно отметить, что давно знаю Вас не только как самобытного писателя, лидера подлинного русского консерватизма, но являюсь Вашим соратником и единомышленником. Наблюдая Вашу энергичную, плодотворную деятельность в литературе и общественной работе, убеждаюсь, что «есть еще порох в пороховницах» и Вы не раз порадуете в будущем читателей своими замечательными произведениями».

Бабурин в то время преподавал в крупном торгово-экономическом университете в Москве. Я пригласил японского ученого выступить перед российскими студентами в этом университете, а заодно провести вместе со мной симпозиум о причинах глобального потепления климата, о сохранении редких видов журавлей – даурского и японского, о которых рассказывается в моей подаренной книге.

Профессор обещал обдумать мое предложение. К сожалению, мы не обменялись адресами, потому я попросил Белова сообщить его мне.

Документальный фильм, снятый Антоном Васильевым, после просмотра по телевидению вызвал у меня некоторые вопросы, и я написал о них писателю-юбиляру.

О приезде Василия Белова в Борисоглеб мы договаривались по ходу работы над его книгой публицистики, издаваемой в Рыбинске. Мне хотелось, как говорится, сразу «убить двух зайцев». Во-первых, провести презентацию книги на моей родине, познакомить писателя со своими земляками. Во-вторых, свозить Белова в город краеведов Мышкин, о многочисленных музеях которого мы достаточно много говорили. Я рад был, что Василий Иванович помнил про обещание, и без колебаний собрался в гости ко мне.

Письмо тридцать первое

Дорогой Анатолий Николаевич!

Разумеется, я прохвастал, ехать пока никуда нельзя. Лицо опухло, на руках волдыри. Отложим все планы. Даже писать не могу… Будь здоров и удачлив. Жене кланяюсь. Белов.

Суббота. 9 ноября 2002 г.

Беда пришла с неожиданной стороны. Сгорела баня, та самая, что смывала старые беды и переживания, а затем давала импульс для новых открытий и свершений. Та самая, что с неимоверной силой, будто магнит, вытягивала Белова из городской квартиры и тянула в деревню. Так и в этот раз было. Устав от юбилейных панегириков и городской суматохи, он перед ноябрьским революционным праздником направился в Тимониху – поправить здоровье и нервы на жаркой банной полке. А чудо-баня возьми и подведи…

Белов долго не выдавал причину пожара. Из письма вообще было не понятно, какое несчастье на него обрушилось, почему отложена поездка в Борисоглеб. Лишь из телефонного разговора узнал, что у него сгорела баня. Из старой печи с трещинами жар достал и накалил бревна и те вспыхнули разом. Белов кинулся заливать огонь водой, припасенной для помывки, но ее оказалось мало. Вблизи воды не было. Ее он носил в ведрах из речки Сохты почти за полкилометра. Колодец еще дальше находился. Под рукой оказался лишь снег… Он сгребал его горстями и бросал на бушующие языки пламени.

Отвага и отчаянное поведение не помогли. Огонь съел высохшие за долгие годы бревна молниеносно. Баня исчезла прямо на глазах Василия Ивановича. Получив ожоги лица и рук, он попал в больницу. Но быстро сбежал оттуда. Сообщил мне письмом, что намеченная поездка откладывается.

Журналисты одолевали писателя своими звонками и просьбами рассказать о пожаре. Их не интересовали вышедшие в юбилейный год его новые книги. Нужда заставляла подкормить читателя жареными фактами и сенсациями.

На страницах газет то и дело мелькали статейки с передернутыми фактами и полные ерничества. Они раздражали писателя, и я просил Ольгу Сергеевну не показывать ему «желтую» прессу.

Повежливее и поскромнее отозвалась о горе писателя лишь «Комсомольская правда». Ее корреспондент Елена Кондратьева напечатала заметку «Писатель Василий Белов чуть не сгорел в своей бане». Конечно, заголовок напичкан излишней и неправдоподобной интригой. Но в тексте хоть отсутствовало откровенное вранье.

Журналистка писала:

«Перед ноябрьскими праздниками Василий Иванович решил попариться. Но печь перегрелась, и от нее загорелась задняя стена баньки. Писатель пытался сам погасить пламя, но ближайший колодец с водой оказался почему-то закрытым, и огонь пришлось забрасывать снегом.

Несмотря на все старания классика, бревенчатая баня сгорела дотла.

Сам Белов получил сильные ожоги лица и рук и был срочно доставлен в районную больницу. Сейчас писатель долечивается дома и отказывается рассказать что-либо журналистам».

Ни один столичный корреспондент не в состоянии понять глубину трагедии Белова. Прочувствовать ее нутром, душой. Как я уже сказал, баня для Василия Ивановича была своеобразным мостком между городом и деревней. Жить, а тем более творить, в каменной квартире он умел плохо, гораздо легче и интереснее писалось в тишине, настоянной на травах и лесных ягодах.

Писучая братия из столицы мало читала и изучала книги Белова, ей неведома его тяга к затворничеству, к самостоятельному осмыслению жизни. Им не понять, зачем так много времени он проводит в деревне. А ведь он в разных беседах не раз выдавал свою тайну, почему не может жить без деревни. В послепожарное время я как раз наткнулся на одно из его откровений: «Физически жить в городе невозможно. Вернее, плохо. Воздух не тот. Вода не та. Я вологодскую воду совсем не могу пить. Она хлорированная. Зубы разрушаются. Стоит мне неделю прожить в деревне, сразу укрепляются десны. Я прихожу в нормальное состояние, начинаю думать, появляются позывы к работе. Вот! Нужна привычная, нормальная – для каждого своя – среда обитания. Тишина нужна. Воздух! И нормальная человеческая атмосфера».

Или еще одно откровенное высказывание: «Душа у меня в деревне, жена, книги и рукописи – в Вологде. Живу и там, и там. А Москва меня кормит пока очень скудно, если иметь в виду литературные труды».

Сомневаюсь, что кто-то из журналистов упрется глазами в строчки Белова и тотчас согласится с ним, разделит его правду о духовной и творческой связи с деревней. У них, скорее всего, высокомерный взгляд на почвеннические идеи. Жизнь в деревне они не понимают, а то и презирают. Если бы было иначе, если бы они осмысленно отнеслись к признательной правде Белова, то не приставали бы с вопросами о том, как он чуть ли не сгорел в бане. Из-под их пера вышла бы заметка с единственным призывом: восстановим всем миром баню нашему классику.

Ко мне такая мысль пришла в первые же минуты после получения информации о сгоревшей бане. Но спустя неделю Белов позвонил и дал отбой, оказывается, губернатор сам пообещал ему помочь восстановить баню.

Письмо тридцать второе

Дорогой Анатолий Николаевич!

По почерку ты можешь судить, что рука у меня уже твердая, но не очень. И приехать в Борисоглеб я еще не готов. Сможем ли подождать до тепла? Тогда бы можно и сделать серьезный вояж, с заездами в Ярославль и прочие места.

Сообщаю тебе, что ожоги на моей физиономии вылечены (остались лишь следы на ушах), а вот руки еще надо лечить.

Тем не менее я готов сражаться с г-ном Лужковым (читай не господином, а говном), который решил (вот прохвост!) реабилитировать гнусный, давно похереный проект по повороту рек.

Надо подать в суд на мерзавца! Или как? Я уже обратился к Алексею Архиповичу Леонову – космонавту. Подсобит ли? Не знаю.

…Кланяюсь жене твоей и всем друзьям. (Да, мой бумажник со всеми пропусками подбросили. Деньги взяли, а кошелек бросили). Слава Богу! Спала гора с плеч, можно будет и в Москву ездить («с плеч» с мягким знаком или нет?).

Будь здоров и как прежде упрям и мужественен!

Белов. 7 декабря 2002 г.

Белов не мог не разразиться критикой в адрес мэра Москвы Юрия Лужкова.

Именно столичный градоначальник направил Президенту России Владимиру Путину письмо с предложением осуществить давний грандиозный проект поворота сибирских рек в Среднюю Азию. В декабре как раз исполнилось 30 лет этому преступному плану министерских чиновников. Тогда лозунгом «переворотчиков» было: «Дадим хорошую чистую воду братским народам Средней Азии!». Сегодня Лужков заговорил иначе: «Проект принесет стране огромные деньги за воду».

Я хорошо помню, как в 80-е годы Василий Белов одним из первых выступил против проекта Минводхоза, назвав его губительным для природы и экономики страны. Ему жалко было Волгу, Иртыш, Обь, Каспийское море, жалко миллиарды государственных средств, которые были бы бессмысленно затрачены. Остановить варваров могла лишь огромная волна народного возмущения и негодования. И Белов вместе с писателями-патриотами Распутиным, Астафьевым, Залыгиным, Балашовым, Солоухиным, Онеговым, Бондаревым разбудили страну. Народ стал давить на правительство.

Надежным источником получения научных данных о вреде проекта переброски рек стал для Белова академик Евгений Меркурьевич Пашкин. Он снабжал писателя скрытой информацией о том, почему водность реки Волги стала возрастать, за счет чего начался подъем уровня Каспийского моря, зачем Минводхоз форсирует подготовительные строительные работы в Архангельской и Вологодской областях. Подобную информацию предоставляли и многие другие ученые, среди которых особенно старался академик РАЕН Михаил Лемешев. Белов ее обрабатывал и, пользуясь своим статусом, нес ее в Политбюро ЦК КПСС для Соломенцева и Рыжкова. Затем делился ею с журналистами, писателями, киноактерами, художниками.

Пока шла борьба, Белов уже сам в деталях разбирался, чем опасна переброска рек. Он умел докапываться до самой сути. Одним писателям было тогда не до борьбы, кто-то боялся идти против течения, кому-то не хотелось тратить впустую драгоценное время. Белов собирал огромные аудитории и говорил народу правду: первый этап переброски части стока северных рек в реку Волгу в объеме 20 куб. км воды совершенно не проработан, перекрытие глухой дамбой залива Кара-Богаз приведет к безвозвратным потерям миллионов гектаров плодороднейших земель.

В июне 1986 года на заседании Президиума Правительства СССР с докладами о переброске стока северных и сибирских рек выступили министр Н. Васильев и академик А. Яншин. Дискуссия шла горячо, остро… И когда Николаю Рыжкову, главе российского правительства, стало ясно, что для реализации проекта нет научных обоснований, он направил в ЦК КПСС документ с предложением остановить его. 14 августа 1986 года Политбюро ЦК КПСС принимает решение о прекращении работ по переброске рек.

Белов успокоился только после того, как получил на руки газету с опубликованным решением.

И теперь, спустя двадцать лет, Лужков вознамерился реанимировать остановленный народом проект. Причину остановки он указал весьма неправдоподобную: «Слабость и нерешительность власти, которой противостояла сила недобросовестно сформированного псевдопатриотами и псевдоэкологами общественного мнения».

Все обвинения столичного градоначальника в псевдопатриотизме Василий Белов принял в свой адрес. Да, он формировал общественное мнение. Но лишь потому, что был и остается патриотом своего Отечества. И если он для Лужкова – псевдопатриот, то Лужков для него – прохвост!