– У меня и родителей нет, – не без некоторой неловкости вынужден был объяснить невысокого роста парень. – Родом из Красноярска. Жену и двоих детей, чтобы не преследовали, пришлось перевезти в другое место жительства.

– Как тебя звать?

– Юрий Шарапов, – нехотя представился парень. – Мой дом пока здесь. И во мне уже течет сербская кровь.

Никто из нас не стал спрашивать, почему в человеке, рожденном в сибирском городе, течет сербская кровь. Возникла неловкая пауза. Мы молча смотрим на Шарапова, а он на нас.

О некотором смущении Шарапова тут же догадался его друг, назвавшийся Андреем. Он тоже был невысокого роста, но плотного телосложения, с густыми бровями и веселыми серыми глазами. Андрей просто и бесхитростно рассказал о подвигах сибиряка, в том числе и про последний бой:

– Его только что привезли к нам из Пале. В госпитале лежал. Привезли вместе с канадцем. Он попал в окружение. Долго вел бой, убил в нем сто шесть моджахедов. Получил четыре раны.

Выходит, во время операций сибирскому парню не раз обменяли кровь.

Белов спросил про канадца. Оказывается, он тоже приехал воевать за установление справедливости в Боснии. То ли книг начитался, то ли его древние корни как-то связаны со здешними краями… А, может, все гораздо проще: взял котомку и пошел из дома в волонтеры, чтобы зло никогда не торжествовало над добром. Ведь здравомыслящий человек не может не понимать, что сербы воюют не за захват чужих территорий, а за землю, исторически им принадлежащую и политую кровью их отцов и дедов. Это только зомбированные обыватели воспринимают ложь о «кровавых сербах», учиняющих этнические чистки, за чистую монету. Тысячи лет сербы жили рядом, например, с цыганами, венграми и ни одного не убили. Проблемы с албанцами вышли из-за того, что они стали выживать и изгонять сербов с их земель. И русский, и канадец это давно поняли, и вот теперь вместе дерутся за правду сербов.

Взгляд Шарапова во время разговора стал напряженным. Ему, видимо, не хотелось, чтобы приезжие политики знали о его подвигах. Вдруг все не так изобразят в Москве? И что потом ожидать от их пересказов? Не дай Бог какая-нибудь нехорошая весть долетит до жены. Он замолк и отошел в сторону. Добрые человеческие чувства, исходящие от посторонних людей, занимали здесь второстепенное место, так как они могли подвести, разжалобить, развязать язык. Известно – береженого Бог бережет.

Смутные представления о канадском добровольце развеял Игорь. Тот, как я и предполагал, нашел Сербию по карте, взял оружие в руки и пошел убивать мусульман из уверенности, что их зло нужно наказать. Рассказал Игорь немного и о тех русских ребятах, что погибли и похоронены на сараевском кладбище. Зато рассказ о себе Игорь свел к нескольким скупым фразам. Приехал он из Норильска. И баста.

– Я был на том кладбище, – признался Белов. – Видел русские могилы. Постоял. Помолился. Вспомнил про убитого на войне отца… Долго искал его могилу, да так и не нашел.

Про кладбище на краю пологого склона Белов всегда вспоминает неохотно. Мне он рассказал о скромных могилах, на холмиках которых стоят кресты с прощальными словами скорби и любви, только после прочтения моей новой книги под названием «Информационная война». В ней ему понравился раздел «Сербия – первая линия обороны России». Самому мне ни разу не довелось добраться до священного клочка земли, ставшего последним приютом для дерзких и отважных сыновей России. Даже в то время, когда в Сараево приезжали по приглашению Президента Караджича родственники русских погибших ребят, судьба развернула меня в другую сторону Сараево.

Помолчав, вспоминая про погибшего отца, Белов все-таки вернулся мыслью к сараевскому кладбищу. Две свежие могилы до сих пор бередили его душу:

– Нашел я две могилы, где похоронены муж с женой. Она – медицинская сестра, он – солдат. Им бы жить и жить… А вы, ребята, крещеные, православные? Ходите в церковь, обязательно! Молитесь. Сербы сильны православием. И вы силу обретете.

– Мы православные, – гордо заявил Игорь. – Недавно с ребятами ездили в Белград в церковь.

– Среди нас воюющих за деньги вы не найдете, – сказал стоящий за спиной Игоря боец в черном берете. – Мы не наемники. Деремся за братьев сербов да за веру православную. Сербы умеют и жить, и воевать. У них есть чему поучиться. Кроме веры, у них ведь идея настоящая есть. Хотят освободить землю предков. За свободу воюют. А у нас в России что происходит? Какая идея, какая свобода?! Бардак! Ворье! Нет, лучше здесь погибнуть вместе с братом сербом, чем у нас от бардака…

Трудно было согласиться, что воюют они здесь только за веру. Но если они называют себя православными, идут в бой за веру, то кто имеет право отнимать у них веру? Им виднее. Так не легче, так ответственнее. Да в конце-то концов так и справедливее. Не за гроши же, выделяемые на бытовые мелкие расходы, идут смельчаки в бой?! Гроши, как и большие деньги, не заставят осознанно проливать свою кровь. Кто скажет, что для русского характерно воевать за деньги? Мне так и слышится этот вопрос Белова. Никто не солжет. Белов расспросил у сербских офицеров, сколько же наши ребята получают динар… Узнал про гроши и обрадовался. Узнал, что сербским солдатам платят ровно столько же, порой и с задержкой всем вместе на полгода, – возгордился. Он понял, откуда у русского парня сербская грусть. Не зря и я встречал в печати высказывание журналистки Елены Калядиной о добровольцах, воюющих по политическим и идеологическим причинам. Раньше пересказывал эту статью Белову, а теперь решил рассказать ребятам, чтобы знали о том, что в России о них иногда и правду пишут. Она писала про 27-летнего Петра Малышева с иконописно-просветленным ликом, который никогда в армии не служил, но сюда, в Боснию, пришел защищать братьев по вере. Надоели ему митинги и всякая болтовня на патриотические темы, вспомнил он, как отец-охотник научил ружье в руках держать, и пошел воевать против обидчиков сербов.

По выражению лица Игоря я с чувством радости заметил, что слова мои произвели на него надлежащее впечатление, из области газетных вымыслов возвратив его в состояние суровой, но прекрасной действительности.

– Малышев погиб, – тихо произнес Игорь. – Три месяца назад.

– Здесь, в Сараево? – спросил Бабурин.

– Здесь, недалеко, вблизи Олово, есть высота. Сербы из ударного батальона «Белые волки» шли на штурм этой высоты. Ребята говорили, что Петр и двое сербов первыми ворвались в окопы, и мусульмане изрешетили их в упор. Батальон около двух третей личного состава потерял.

– В газете написали, что он погиб. Не сообщили только как.

– Боятся героев, – резюмировал Бабурин. – О жуликах, об олигархах интереснее писать.

– А меня поразила одна история с профессиональным историком Михаилом Поликарповым, – сказал я. – Он вроде на год моложе Малышева. Аспирант МГУ. Надоело ему изучать югославский конфликт по книгам и газетам, поехал посмотреть все своими глазами. Взял в руки оружие. Как написал недогадливый корреспондент, «он говорил мне что-то о поруганном чувстве справедливости…». Разные у корреспондента и у человека, окончившего университет с красным дипломом, понятия о справедливости. Мне кажется, Малышев и пошел воевать перед началом учебы в аспирантуре, потому что историк не может быть необъективным. Чему он научит молодых людей? Какие учебники напишет?!

– Ему обязательно надо учить студентов! – заметил Белов. – У него истинные знания, практика… Есть чему научить. Найди его, подскажи, помоги.

– Петр Малышев тоже интересным человеком был. Как Денис Давыдов, до самозабвения любил лошадей. Одну даже дома держал, на своей московской квартире. Сербы называли его «рус Петер». В Сараево вы можете услышать много легенд о его бесстрашии.

– А какое оружие у вас есть, какое на вооружение у сербской армии? – спросил Глотов.

– У сербов на ходу танки еще со времен советско-германской войны – Т-34, – улыбнулся Игорь. – Видел я и Т-80 или Т-82. У нас автоматы «Застава», с подствольными гранатометами. Они чем-то напоминают автомат Калашникова. Вот посмотрите… Но наш Калашников здесь лучше ценится, только я редко его вижу.

Кроме как у Игоря, больше оружия ни у кого не оказалось. Глотов внимательно осмотрел автомат. Не удовлетворившись ответом, он подошел к сопровождающему нас молчаливому сербскому офицеру и стал расспрашивать его о тяжелом вооружении сербской армии.

Игорь решил узнать о наболевшем:

– А правда, что Дума приняла закон о наемниках?

– Дума не принимала такого закона, – сказал Бабурин. – Наговорили вам тут ужасов…

– Газеты пишут…

В эту минуту взоры добровольцев устремились на Бабурина. Старший стал перечислять газетные страшилки, согласно которым наемники кочуют по всем «горячим точкам» мира, для них, жестоких и кровожадных, убивать людей стало не профессией, а образом жизни.

Тут Бабурин, как профессиональный юрист, задумался. Вспомнил про Женевскую конвенцию, по которой военнопленные наемники не могут рассчитывать на помощь своей страны, если окажутся в руках противника. Наверняка, ребята слышали что-то именно про эту конвенцию. Потому и считают плен хуже смерти. Сами рассказывают о том, как в бою у села Преловина во избежание плена Дмитрий Чекалин взорвал себя гранатами. Подобные случаи не единичны. Мусульмане не будут выявлять у русских пленных глубокую революционность их духа и жизнеощущения, они просто учинят пытки и расстрел.

– Закон против вас Дума принимать не будет, успокойтесь, – уклончиво сказал Бабурин.

– Незаметно сюда пробрались, незаметно и возвращайтесь, – прагматично посоветовал Сергей Глотов. – Мы слышали, что у вас обычный срок пребывания на боевых позициях – один месяц. Вот и не задерживайтесь. Вы дома живыми нужны.

Когда разговор вновь зашел о доме, и волонтеры его поддержали, Глотов неожиданно вспомнил и рассказал под общий смех анекдот:

– Сын приходит домой и говорит родителям: «Я участвовал в КВНе и выиграл. Отец спрашивает: «Какое задание было?». Сын говорит: «Назвать слово из трех букв». Мать стукнула сына и сказала: «Дурак!». Сын недоуменно произнес: «Я сказал – дом!». Тут муж взял ложку и стукнул жену по лбу: «Думай о доме, дура!».

…Время поджимало, и Сергей Бабурин дал знать, что пора прощаться.

Все поняли – надо прощаться, а никому не хотелось. Стоим мы, переминаемся с ноги на ногу.

– Поехали! – скомандовал Бабурин. – Нас ждут в «Русбате».

Рассеянные улыбки появились на наших лицах. Еще миг и нас, таких разных русских людей, встретившихся на сербской земле, уже и не собрать вместе. Не поговорить нам больше по-доброму о героях, о России и судьбе Сербии. Останутся ли живы, эти смельчаки? Что ждет их в России? Неужели мы не сможем хоть чем-то быть полезными им? Почему в России не найдется им орденов и медалей? Вопросы стесняют дыхание в груди. Хватаешься за последнюю мысль – история всё расставит по местам. Лишь бы ребята остались живы. Пусть земля на могильном склоне под Сараевом будет, как говорит Василий Белов, пухом для погибших и никогда не дождется новых гробов.

Последние секунды – это последняя фотография на память.

К Белову подошел взволнованный Игорь. Глаза его светились. Военная куртка нараспашку открывала длинную шею. Он снял со свежестриженой головы черный берет и протянул его писателю. Жаль, что у нас тогда в руках была не видеокамера, а всего лишь маленькая фото-«мыльница». Незапланированное решение. Волнительный момент.

– Это на память! – сказал он.

Белов растерялся. Скомкал в руке свою поношенную коричневую шапку и лихо надел набок подаренный, пропитанный кровью и потом, с сербским значком-гербом, черный берет. Весело посмотрел на нас. Понял: товарищи одобряют, смотрят на него с гордостью.

В воздухе вился вечерний сухой снег. А дивное для здешних мест небо смиренно продолжало излучать белый свет.

Подарок русского четника доставил писателю какую-то беспокойную радость.

– Спасибо, – промолвил он наконец. И чуть тише, еще раз сказал: «Спасибо».

Два черноберетника стукнули себя в грудь кулаками, приветствуя таким символическим жестом прием известного писателя-патриота в свое военное братство. Я подошел к Белову и поправил заваливающийся на ухо берет. Белов тут же сдвинул его на прежнее место. Упрямство – известная черта характера Василия Ивановича. Жест его вызвал у Игоря улыбку.

– Правильно, Василий Иванович, берет надо носить вольно, – добавил он.

Белов выпрямился, выразительно поднял брови, и сказал пронзающие душу слова:

– Господи, если бы я был моложе, я бы с вами пошел воевать!..

Сказанное садануло нас будто разрывом бомбы. Вся печаль многострадальной, израненной Сербии вмиг отразилась в его глазах. Вначале я испугался, что он заплачет, потом испугался за себя – сдержусь ли сам от слёз?..

Было в этом признании одно тревожное неудобство – все мы задавались вопросом о личном участии на войне, но сказал об этом один он, старенький вологодский подвижник, книги которого переизданы во всем мире. Не сомневаюсь: он первым бы и пошел в добровольцы.

Надолго занозой воткнутся в мою душу слова Белова – он сожалел, что немощен, бессилен. Но немощной-то оказалась Россия. И за неё, онемевшую Россию, готов был идти сражаться Белов, один из самых ярчайших писателей России и мира, живой классик. Он готов искупить вину России за предательство ее дипломатии, политиканов и генералитета. И лишь глядя на молодых черноберетников, он успокаивался – есть еще в России воины. Добрые мысли о ребятах плавным порывом врывались и в мое сознание, сливались в искреннюю и радостную от своей искренности мысль: пока живы последователи Николая Раевского, жива и Россия.

Белов оттопырил ворот своего коричневого свитера и засунул туда руку. Сняв аккуратно и бережно с теплой груди нательную намоленную иконку, он сделал шаг к Игорю:

– Можно я подарю тебе, сынок, свою иконку, – сказал он. – Пусть она бережет тебя от пуль.

Игорь наклонил голову, и святой лик прикоснулся к его груди, стал его ангелом-хранителем.

– Спасибо, – теперь благодарные слова произнес он.

– Ну что ж, воля вольным, – глубокомысленно произнес Бабурин.

Мы быстро сели в машину и, растроганные, взбудораженные, уехали.

Водитель включил музыку. Это не понравилось Белову. Он терпел-терпел, а потом высказался: «Обтравили меня, как тараканов». Бабурин нажал на выключатель.

По городу гуляла тишина. Вместе с ней гуляла и смерть. Кого она найдет?.. Смерть беспощадна и неотвратима… Мы уезжаем от нее всё дальше и дальше.

Она остается вблизи волонтеров с черными беретами. Мы хотим, чтобы она обошла их стороной. Мы едем в наш русский миротворческий батальон, в «Русбат», который должен прогнать прочь смерть из Сараево.

Все улицы Сараево завешаны одеялами и простынями. Ощущение ярмарки или всемирной прачечной. Рядом с некоторыми домами возвышаются кучи из джутовых мешков с землей. Это посты десантников. Южную часть Сараево – зону ответственности «Русбата» – видно лучше. Мусульманская сторона просматривается гораздо хуже. Мешают висящие над узкими улицами гирлянды домашних тряпок. Над ними иногда понуро торчат обвалившиеся крыши домов. И в этих мертвых домах с зияющими черными провалами оконных глазниц живут люди.

– Для чего здесь одеяла развешаны? – спросил Белов.

– Защита от снайперов. Чтобы им было меньше «работы».

В машине сербский офицер говорит, что настало самое удобное время для охоты снайперов.

Помещение бывшей школы милиции, превращенное в резиденцию русских миротворцев, скрывает нас от дурных переживаний.

Небольшая экскурсия по зданию, осмотр солдатских казарм с кроватями, заправленными с женской тщательностью… Кухня. Широкие коридоры. Все те же бойцовские, патриотические лозунги. Подполковник Чумаков вновь вызывает чувство гордости и уважения. Он рядом. Знакомит с командованием. Самого командира нет, он в командировке. Вместо него – заместитель командира батальона. Непродолжительная протокольная беседа с ним. Рослый полковник, не мешкая, ведет делегацию в «красный уголок», в зал, где нас ждут, набившись, как селедки в банке, солдаты и офицеры в серо-зеленой формах и ярких тельняшках. По дороге открывается удивительный факт: Евгений Бочаров, наш генерал-лейтенант, недавний командующий пограничными войсками Республики Беларусь, узнал в заместителе командира «Русбата» советского офицера, с которым вместе служил в Афганистане. Верно говорят – тесна наша земля.

Здесь, вдали от родины, от парламентских баталий, офицеры знают цену словам и поступкам каждого политика. Знают и позицию Бабурина, не раз открыто заявлявшего, что сербы вправе восстановить сербское государство, что отверженными они стали благодаря слабости и предательству официального российского чиновничества. Знают, как сотрудники МИДа в 1992 году заверяли депутатов Верховного Совета России в том, что Россия не присоединится к санкциям против Югославии, которые готовил Запад. Депутат Бабурин тогда бился с МИДом, он чувствовал предательство…И в июле 1993 года, действительно, МИД России, поправ закон, проигнорировал запрет Верховного Совета России и дал указание, послав соответствующую телеграмму, российскому представителю в ООН Ю. Воронцову поддержать в Совете безопасности акции против сербов.

Звучит команда: «Товарищи офицеры!». Незнакомый подполковник, сидящий в зале, приветствует полковника и Сергея Бабурина, и всю нашу делегацию.

Пока полковник нас представляет, рассказывает о задачах батальона, я рассматриваю сидящих в зале. Получше других успел разглядеть полковника – подтянут, широк в плечах, покатый лоб, реденькие волосы, выбритое лицо, поджатые губы, натужный голос… Бодрый голос Чумакова оторвал меня от наблюдений:

– Надо ходить на выборы, – говорил он, зажигая зал своим веселым настроением. – Иначе на выборы придут козлы. Они проголосуют за козла. И мы будем жить по козлиному.

Чумаков был откровенен в расстановке политических акцентов. Он рад был тому, что в батальон приехал лидер патриотической оппозиции Сергей Николаевич Бабурин, за деятельностью которого, как оказалось, он давно доброжелательно наблюдал. Чувствовалось, что замполиту хотелось через Бабурина донести до своих однополчан какую-то свою правду, свои представления о политике государства… И так получилось, что расхождений в этих представлениях у известного федерального депутата и у самого замполита никто в аудитории не обнаружил.

Бабурин был в ударе. Подобрав нужные аргументы и факты, придав им гражданское звучание, он захватил аудиторию. Ему бы не в Думе сидеть, а министерство иностранных дел возглавить или лучше весь кабинет министров. Политическая грамотность – на высоком уровне. Кругозор – широкий. Эрудиция – безупречна. Дипломатия – излишня. Интуиция – на уровне. А еще – смел, настойчив, трудолюбив. И все это при молодых-то годах! В старые добрые времена такими кадрами кремлевская власть не разбрасывалась. Теперь – время чиновников продажных и беспринципных. Время не тех, кто любит Россию, а тех, кто жаждет заработать на продаже интересов России.

Бабурин смело и откровенно говорил о провале правительственной политики на Балканах. Повторил сказанное еще у сербских генералов о превращении ООН в рупор НАТО. Затем, продемонстрировав хорошее знание обстановки в Боснии, он предложил пути решения сложного, запутанного конфликта.

Слова этого политика притягивали своей ясностью, такой умной, правдивой ясностью, что становилось увереннее, тверже на душе.