В результате из сказанного целого я могу воспринять только часть. Во всем этом слышно одно – нет вкуса соборности. Нет и желания его. Нет и труда к нему.

Есть и еще одна причина неполного восприятия собеседника. Это моменты моих собственных напряжений или размышлений. Занятый самим собою, я всех ее слов не мог расслышать.

Если внимательно присмотреться к собственному состоянию в ходе всего общения с собеседником, окажется, что таких моментов переключения внимания с собеседника на себя очень много. Я слушал собеседника, но многое не услышал. Я прослушал. К сожалению, в таких случаях мне невозможно доказать, что я чего-то не услышал.

Остановись, послушай, я ведь совсем о другом.

Но что-то упорно мешает эту остановку сделать. И лишь однажды случайно обнаружится, что мешает внутренняя установка – прежде всего себя донести другому. Даже там, где я слушатель, эта установка сохраняется как скрытый смысл моего отношения к говорящему.

Не отсюда ли энергия интонаций, давление голоса, напряжения памяти и ума, проявляющих себя в эти минуты особым, порой выдающимся образом. Действительно, в этом стремлении донести себя другому рождаются мысли, которым иной раз удивляешься сам, сравнения, поражающие своей точностью, факты, неожиданно и как бы блестяще воспроизводящиеся в памяти. Сопротивление собеседника рождает очень сложную гамму эмоций: от азарта игрока, не желающего сдавать позиций, до раздражения, досады и гнева на собеседника.

Неизвестно откуда появляется способность иронизировать, появляется и царственная снисходительность, и едкое обличение, и яд сомнения, и многое другое.

Только одного не будет во всем этом «блеске». Желания открыть обсуждаемое событие для себя ее глазами. И поэтому, сам того не сознавая, я не замечу в ней веры в то, о чем она говорит. Не замечу, что в каждой фразе она, по крайней мере, не сомневается, потому что она так видит, так чувствует, так думает. Не пойму, не уразумею, что если бы не было в ней этой уверенности в собственном видении мира, она не смогла бы говорить со мной открыто и легко. Не услышу при этом и дыхания Божьего благословения, через которое мы могли быть сейчас едино.

Такая установка на себя как основа моего общения порождает и соответствующий механизм восприятия собеседника, сопоставление с самим собой. С этого момента и начинается подмена настоящего общения общением усекающим.

Что это такое? Собеседник в своем содержании всегда несет три составляющих. Одно – то, что я слышу. Второе – то, что прозвучало, но я не услышал. Наконец, третье, самое важное – его попечение. То есть, любой говорящий, за словами, которые он произносит, имеет еще попечение – либо о том предмете, о котором он говорит, либо о людях или делах, ради которых он говорит, либо ради собственного самоутверждения, либо ради Бога, чью волю он сейчас хочет узнать и ищет. Попечение это не всегда прямо выражается в словах или обычно не всегда ясно звучит, а чаще безотчетно для говорящего присутствует прикровенно. Но именно оно и составляет центр его жизни. Там, где на уровне попечений собеседники не слышат друг друга, там и возникают наиболее сильные напряжения, противостояния, вплоть до полного обессиливания и изнеможения друг от друга или, наоборот, впадения в непроизвольную досаду, ярость и ненависть друг ко другу. В то же время, если собеседники вслушиваются в попечения друг друга и слышат их, и откликаются на них, там начинается движение к единодушию. Даже если один из собеседников это делает, единодушие уже будет обретаемо. Сколь драгоценно это качество, мы узнаем из поучений преподобного Аввы Дорофея. Он называет единодушие матерью всех добродетелей. Потому что в нем зарождается в человеке всякая забота о другом. И этою заботою он развивается, чтобы совершать Заповедь Божию о любви к ближним.

Авва Дорофей, рассказывая о себе, дает нам почти недосягаемый образец деятельного отклика на нужды и попечения ближних, чем он и трудился над выполнением заповеди о любви к ним. Вот этот рассказ. «Когда я был в общежитии, игумен сделал меня странноприимцем; а у меня незадолго перед тем была сильная болезнь. И так (бывало) вечером приходили странники и я проводил вечер с ними; потом приходили еще погонщики верблюдов, и я служил им; часто и после того, как я уходил спать, опять встречалась другая надобность, и меня будили, а между тем наставал и час бдения. Едва только я засыпал, как канонарх будил уже меня; но от труда или от болезни я был в изнеможении, я не помнил сам себя и отвечал ему сквозь сон: хорошо, господин, Бог да помянет любовь твою и да наградит тебя; ты приказал, – я приду, господин. Потом, когда он уходил, я опять засыпал и очень скорбел, что опаздывал идти в церковь. (Тогда) я упросил двух братьев, одного, чтобы он будил меня, другого, чтобы он не давал мне засыпать на бдении, и, поверьте мне, братия, я так почитал их, как бы через них совершалось мое спасение, и питал к ним великое благоговение». 10 Таков деятельный отклик святых. Мы же, слушая или читая о них, обычно оставляем прочитанное за границами своей собственной жизни. У нас нет времени остановиться, задуматься над собой, сопоставить себя с прочитанным, чуть-чуть хотя бы сообразоваться с услышанным. У нас нет к этому навыка, нет вкуса. Возможно, что и сейчас, бросив слова Аввы Дорофея в заботу нашей памяти или легкого впечатления, побежим по тексту дальше. Возможно, что уже и побежали. Тогда, в повседневном общении, неправильный механизм обращения с ближними, а в данном случае слышания их остается при нас и становится нередко причиной тяжелых переживаний, больших и малых ссор. Фраза супруги, схваченная не так, как она в действительности прозвучала, а так, как я ее понял, порой рождает во мне бурю досады и раздражения. И лишь после серьезного разбирательства выясняется, что я ее понял неправильно. С другой стороны нередки ситуации, когда такое разбирательство ни к чему не приводит, а лишь усложняет общение. Тогда со временем проявляется молчаливый супруг или супруга, несущий в душе боль непонятости и незаслуженно полученного обвинения, и, одновременно боль за другого, не менее страдающего от неверного истолкования услышанных слов. Эта, с обеих сторон переживаемая боль, приносит в семью напряжение отношений и унылую атмосферу. При этом супруги будут оба молчать и носить в себе разъедающую боль. И это при том, что с одной стороны будет сострадающее ожидание и молчаливость, с другой – бесконечная раздражительность.

Но есть иное. Каждый, кто был в общении с детьми, знает об этом. Это иное присуще детям. Вот ребенок слушает интересный рассказ взрослого. Распахнутые глаза, полуоткрытый рот, устремленное лицо. Ребенок в эти минуты принимает взрослого таким, каков он есть – целиком, без какого бы то ни было сопоставления с собой.

Интересно, что взрослые тоже умеют так слушать другого. Однажды психологи поставили скрытую камеру в зрительный зал кинотеатра. Шел фильм, пользующийся особым успехом у зрителей. Зал был переполнен. Когда затем пленка была проявлена и снятые кадры появились на экране в лаборатории, исследователи увидели поразительную картину. Десятки распахнутых глаз, полуоткрытых ртов и устремленных к экрану лиц. В эти минуты ни о каком сопоставлении не могло быть и речи. Все, что происходило на экране, принималось как целое. Подобное же иногда происходит в театрах, концертных залах, картинных галереях, перед телевизором, видео, при чтении книг. Происходит иногда, потому что не каждому режиссеру, не каждому автору передачи или книги удается с первых же минут общения увлечь зрителей, слушателей и читателей настолько, что последние забывают о себе и безраздельно отдаются тому, что предлагают им с экранов, с полотен картин или со страниц книг. В эти минуты человек не замечает, где и как выключается механизм сопоставления, не замечает, потому что бывает увлечен.

Незабываемо состояние после каждого такого фильма, спектакля, передачи или книги. Что-то большое, бесконечно богатое, невыразимое словами несем мы в себе, всей душой испытывая состояние перерождения, становления себя другим. В эти минуты ни с кем разговаривать не хочется, одно только желание поглощает нас – побродить в уединении по пустым улицам, по тихим аллеям парков, посидеть в тишине комнаты. Удивительно, что порой в эти минуты с особенной силой начинаешь ощущать свою приобщенность к миру, сокровенную, благословленную Богом, глубокую связь с ним.

Мир дышит, благодатно живет. И это дыхание жизни чувствуется всею душою, каждой ячейкой сознания. В эти минуты понимаешь, что в твоей жизни произошло нечто значительное. Произошла встреча.

А в семье? Здесь состояние встречи знакомо каждой паре супругов. Когда-нибудь оно было пережито ими. Пережито не в опосредованном общении через книгу, экран или сцену, а в непосредственной беседе друг с другом. Действительное слушание рождает сокровенную тональность общения. Разговор и беседа текут не из стремления себя донести, но из душевной щедрости собеседников, глубокой расположенности их друг ко другу. Вряд ли сами они в эти минуты сознают, что с ними происходит. Напоенные чувством расположения, наполненности и востребованности друг в друге, они живут тончайшими переливами душевых движений. В эти моменты ни один из них не скажет, когда общение богаче – в молчании или в беседе. Они могут говорить на очень простые житейские темы и не в этом будет суть. Потому что суть в таких случаях заключается в истиной человечности ситуации слушания. Какая еще встреча может наполнять супругов столь же жизнеутверждающим чувством обретения целого.

Я не один. Нас двое. И мы одно. Доверительность другому и другого мне, тончайшая соединенность во взаимоподдержке и чувство полной защищенности в мире – все это становится бесценным достоянием супругов в каждой такой беседе, в каждой такой встрече.

При этом в таком общении само слушание также проходит два этапа – воспитания и осмысления. Только воспринимаются здесь не части, а целое, и потому осмысливаются не части, но целое. В этом принципиальная разница общения самоутверждающегося, рождающего атмосферу соперничества, и общения расположенного, в котором каждый утверждает другого и в котором действительно и впервые рождается сотрудничество.

Братолюбием друг ко другу любезными быть, заповедует нам Апостол Павел (Рим.12:10).

Святитель Феофан Затворник раскрывает апостольские слова в трех расположениях сердца, которые необходимо обрести всякому христианину, тем более семьянину. Первое из них – «благорасположение, или ощущение удовольствия от присутствия и общения с другим. Сим чувством указывается сердечный союз. Он же есть верный и самый тонкий свидетель и признак любви истинной, полной, зрелой. Кому неприятно быть с кем, в тех и любви нет: они разъединены.

Второе – благожелание. Оно – естественный плод расположенности. Оно изъявляется участием во всем, что касается другого, сочувствием тому, принятием к сердцу, с соответственною тому радостью или болезнованием, и порывами на помощь и содействие. Благожелание обнимает все движения доброго сердца для других.

Третье – благопопечение. Истинное благожелание услаждается благом другого и порывается на помощь и содействие нуждающемуся, почему рождает из себя деятельное и заботливое попечение о благе другого». 11

Супружество дает неиссякаемую возможность осуществления всех трех проявлений любви друг ко другу.

Когда мы столь подробно всматриваемся в механизм человеческого общения, может возникнуть одно сомнение – не убьет ли такое исследование самую жизнь? Когда мы вступаем в общение с другим человеком, что-то очень серьезное и часто не сознаваемое происходит с нами. Оно происходит само собой, неизвестно как. Да и почти не бывает таких моментов, когда бы мы задумывались над происходящим, когда бы мы начинали искать причины наших радостных или горьких переживаний. А если кто-то предлагает задуматься, сразу возникает охлаждающее – зачем? Разве это плохо – полнота переживаний, и не эта ли полнота и есть по-настоящему жизнь? А если мы начнем разбираться в причинах наших переживаний, не возникнет ли ощущение сухости, объясненности каждого мгновения? Анализ убьет и иссушит полноту и богатство жизни. Придет скука и привязанная к ней тоска по непредсказуемому, зовущему необъяснимостью переживаний.

На первый взгляд эти доводы кажутся убедительными, но опыт жизненных наблюдений с годами рождает другое отношение. Однажды приходит разумение, что анализ бывает разный. Например, такой, который не только не выхолащивает жизнь, а, напротив, разворачивает скрытые, неизвестные до этого ее богатства. Возможно, это нельзя уже назвать словом «анализ». Это нечто другое – большее. Потому что в минуты, когда оно проживается, внутреннему взору открывается беспредельное. С этого момента я не просто верю, что жизнь в своих проявлениях бесконечно глубока. С этого момента я это знаю.

Глубина общения человека с человеком, глубина взаимопроникновения зависит от многих факторов. И, тем не менее, во всяком общении ведущим фактором остается сам человек, его готовность, его желание и умение выходить сразу на глубокое общение. Это не значит, что поднимаются трудные проблемы и высокие темы, требующие глубокого логического анализа или больших и серьезных обобщений. Разговор будет легким, пересыпанным шутками, неожиданными ассоциациями, будет искриться доброй иронией друг над другом, неожиданным смехом, мягко и незаметно переходящим в молчаливую сосредоточенность, а последнее снова будет прервано шуткой, казалось бы, разбивающей наступившую серьезность, а на деле, уводящую собеседников от разговора о чем-то третьем, логически-рассудочном, возвращающую их в непосредственность общения друг с другом.

Не уровень темы, не глубина раскрытия проблемы определяют человеческое общение. Более того, и то, и другое часто не имеют никакого значения. Есть множество семей, в которых тема разговора не поднималась выше бытовой повседневности, не выходила за рамки домашнего хозяйства, работы и бедного ассортимента развлечений, которые есть, например, в отдаленных от культурных центров селах. И, тем не менее, они знают полное и глубокое общение друг с другом.

Бытует мнение, что богатство человеческого общения зависит от эрудированности, образованности собеседников, от того, знают ли они или не знают современных художников, знакомы или нет с произведениями классики, следят или нет за ходом развития современной мысли, разбираются или нет в современной прозе или поэзии, в ведущих научных идеях и т. д.

Отсюда невольно формируется образ будущего жениха или невесты, умеющего вести беседу на высоком одухотворенном уровне, начинается поиск такого общения, рождается желание самому стать способным к таким разговорам. Отсюда появляется стремление наполнить квартиру книгами, репродукциями, журналами, музыкой, техникой и т. д.

Но… квартира может быть наполнена удивительными творениями человеческого разума, сами супруги могут быть интереснейшими собеседниками в кругу друзей, на работе, просто на улице… Только не дома. Вся эта огромная информация, которую каждый из них содержит в себе и несет окружающим людям, оказывается совершенно не нужной в общении их друг с другом.

Чего-то другого, по человечески простого, ласкового и любящего хочется дома. Не нужно блистать эрудицией, не нужно глубоко разбираться в проблемах, нужно просто побыть в щедрых лучах человеческой заботы и внимания друг к другу.

Нужно хоть один час побыть в атмосфере душевного единства, взаимоподдержки, чтобы, вдохнув эту живительную силу человечности, нести ее другим людям. Тогда рождается чувство тыла, наполняющее спокойной уверенностью каждого из супругов. Лишь испытав, человек начинает понимать, какой укрепляющей силой обладает это чувство.

Есть такое выражение: жизненное пространство. Оно может быть пустым или наполненным. Его нельзя наполнить информацией, оно наполняется только теплом человеческого участия. Обрести в семье душевное единство, значит, прийти к заполненности жизненного пространства таким теплом. Эту-то нравственную душевную наполненность Господь благословляет, напояет Своим присутствием, придает ей дыхание тайны, делает непостижимым и внерациональным. С чего же начинается движение к этому душевному общению? Начинается с умения слушать другого.

Можно выделить три уровня общения; информативный, человеческий и причинный – три уровня слышания.

Там, где присутствует стремление донести себя другому, люди неизбежно впадают в информативное общение. В этом случае собеседник, обладавший своей индивидуальностью, как человек исчезает. Он становится для меня, грубо говоря, либо источником, либо приемником информации. В обоих случаях во мне работает потребительский смысл. В первом мною стяжается информация, во втором – его расположенность ко мне и уважение.

Совсем иное на человеческом уровне общения. Здесь центральным, на чем сосредотачивается мое внимание, является состояние души собеседника.

…Она пришла с работы молчаливая, подавленная каким-то трудным, мучительным переживанием.

Что-то случилось?

Да так…

Около часа она молчала. Переоделась, наскоро приготовила ужин, позвала всех к столу. Тягостно тянулось время. Дети притихли, проглотив свои порции, убежали в комнату.

Что-то на работе?

Она стала говорить. Со слезами в голосе, прыгая от фразы к фразе, путая мысли и не умея подобрать нужные слова. Странно, но в эти минуты не возникало требования к ней – говорить связно. Логичность и законченность речи были не важны. Волновало другое – ее переживания произошедшего. Не рассудком это улавливалось, но собственным расположением души. Тогда начинало слышаться каждое движение ее внутреннего состояния, сопровождающее ту или иную фразу, те или иные слова. И в ответ рождалось сострадающее участие, щедро наполнявшее каждое слово теплом и лаской сопереживания. Успокаивала ее именно эта одушевленность слов, а не сами слова. Только нам двоим в эти мгновения было понятно, насколько схваченное, уловленное нами движение человечности было больше, богаче и насыщеннее, чем все сказанное с обеих сторон.

Подобное же происходит с матерью, когда она склоняется к колыбели, где плачет и мечется ребенок, еще не умеющий говорить, но к чему-то зовущий свою мать. В сердечном напряжении, с мучительной тоской по чему-то, спящему в себе, мать приникает к ребенку и вдруг начинает понимать, всей собою знать, чувствовать, о чем он ее просит. Если вы ее спросите, как она поняла, она смущенно пожмет плечами или ответит прямо:

Сердце подсказало…