Живо подтопила стружками печь, разделала рыбину, утрешний пирог раскрыла, рыбку уложила на него и на противень воды брызнула, и вот за полчаса готов настоящий рыбник.

Тут и Катыря на пороге.

– Проходи сосед, садись за стол, вот тебе чай кипрейский, вот тебе печево стерляжье, – запела Платонида. – Спасибо, тебе за мед. Сколько уж ты нам меду переносил, что не знаю, как с тобой и рассчитываться.

– После войны сочтемся, – улыбнулся Катыря.

Катыря с детства любил пчел, особенно любил шмелей. Когда жил в Белоруссии разводил шмелей. У шмелей мед особого вкуса, шмели его упаковывают он в капсулы, похожие на горшочки. Очень хороший мед.

И в Сосновом Катыря пасеку держал да еще дикий мед собирал. Катыре было уже около пятидесяти. Но на вид он был гораздо моложе. Мирный Катыря человек. Добрый.

– Расскажи, дядя Гриша, – просили дети. – Про первую мировую. Как там было, на войне…

– Ой, ребята, лучше бы вам не знать этого. Но раз уж не отступаетесь, расскажу:

– Забрали меня на фронт в артиллерию, потому что образование у меня было восемь классов. По тем временам, в царское время – очень высокое образование считалось. Стал я заряжающим, откатчиком, шнур который дергает.

И вот однажды, нам были координаты заданы, по которым нужно было вести огонь, а обстановка поменялась. И оказалось так, что там, где были немцы, уже наши. Они немцев вышибли. А мы все продолжаем бить…

Жар от орудия уже, а мы все бьем и бьем. А там уже наши!

Тут в сознание вошло: «Катыря, да ты своих побил!».

А эти наши, которые только что рубеж взяли, поняли, что по ним свои же бьют. Тут они развернулись, да обратно… Бегут озверелые, сейчас всю дивизию раскромсают.

И, понимаешь, при таком случае артиллеристам пришлось уничтожать своих, чтобы не погибнуть от своих же. Война, все по законам военного времени.

И они положили все это подразделение, которое шло на них в атаку. Все.

И вот приезжает на позиции «черный ворон».

Это был военно-полевой суд. Выстроили нас, стали разбирать. Я ничего не слышу, ничего не понимаю. Оглох от канонады.

А полевой суд – несколько минут идет. А выставили нас уже к стенке для расстрела. Человек в погонах выходит с револьвером в руках :

– Петров, шаг вперед!

Поднимает револьвер. Бах, и падает приговоренный.

– Иванов! Бах и падает.

Настает моя очередь.

– Катыря! Шаг вперед.

Я хочу сдвинуться с места и не могу шагнуть. Жду, а выстрела все нет и нет. И тут слышу:

– Ты, Катыря, отойди в сторону, ты оправдан, ты не виноват.

…Тут Платонида Ивановна встала:

– Все, ребята, спать, спать.

Дети – на печку, на полоти, а Катыря остался.

– Верно, говоришь, Григорий Иванович, детям все про войну

ни к чему знать. А ты мне расскажи, я сильная…

– Ну, слушай, тогда, Платонидушка, – погрузился Катыря в воспоминания. – Дальше воюем. А чувствую: со мной что-то не так. В блиндаже сидим, кашу едим, и вдруг команда – «Батарея к бою!».

Командир батареи крикнул: «К бою!» и из блиндажа выскочил по лестнице наверх. И вдруг обратно валится к нам. Уже без головы. Голову оторвало. Он еще дергается, кровища хлещет.

Артиллеристы выскочили, а я испугался. Я со страху забрался под лавку и начал из котелка в карман кашу совать. Я сам не знаю почему.

Сижу под лавкой, а наверху: «Бу-бух, бу-бух…» Бой идет. Рядом со мной командир валяется без головы…

Я сам себе кричу: «Катырла, выходи, тебя расстреляют за трусость!».

Я выскакиваю туда, ползу-ползу к орудию. А снаряды кругом воют, землю роют…

А командир орудия только снаряд за снарядом подает. А тут, вижу, ящики со снарядами горят.

Я их плащ палаткой накрыл и думаю, как в бой вклиниться, чтобы меня заметили.

Начинаю снаряды подносить, этого командира орудия толкаю. Он на меня посмотрел, как зверь. Когда идет бой, у всех глаза навыкате, все страшные. Командир посмотрел в мою сторону, и я снаряд подал и сам встал на свое место.

Потом бой затих, кто живой, кто раненый, кто стонет; «Братцы, добейте!» И тут же, как попритихло, раненых убрали, построили, кто, остался живой.

И тут зачитали, кому ордена, кому медали, а мне ничего не дали, одного меня не наградили за тот бой.

Потом начались газовые атаки, побывал под газами. Потом стали брататься с немцами, кто-то кричит: «Все, царя долой!»

И тут началось непонятно что. То не было обмундирования, были голодные, босые, без снарядов, оборванные, во вшах. А тут все есть: и снарядов, и хлеба, и только воюй. И все есть, а никто воевать не хочет.

Вот пошли по домам. И я ушел. Приехал в Белоруссию к себе.

Ну, там меня в комитет бедноты назначили, как особо грамотного начальником или председателем каким-то. И начались жестокие земельные споры.

Делили, делили, но оказалось много недовольных. И среди них мой брат. И случилось так, что в ссоре я застрелил своего брата. И сестра тут замешана была. И меня осудили и отправили в Сибирь по уголовке.

В Сибири – стройка. Я косяки вставляю, печи кладу. Тогда у меня еще оба глаза были. И тут подвернулся начальник геологического отряда: «Ты грамотный, артиллерист, азимут знаешь… Я забираю тебя к себе».

А геология имела тогда большую власть. Вот меня и забрали. И я по Сибири, по Ледовитому океану с этими геологами разъезжаю, разведку ископаемых и нефти веду. И окопались мы на острове Вайгач.

И вдруг заболел я. Какая болезнь была – не помню. Пришел лекарь, а у меня температура 42 градуса.

Лекарь и говорит: «Да он уже не дышит, унесите его в кладовку. Помер». И меня унесли в кладовку.

В кладовке лежу, долго пролежал. Потом приходят хоронить. А хоронили там как – в море опускали. Потому что там камень один – не разбить его.

Пришли хоронить, а один и говорит: «Да он гнется, он, вроде, живой».

Второй: « Точно живой!»

Занесли в тепло. И тут у меня начались галлюцинации, как будто меня куда-то задвигают на тот свет или еще куда-то. И оклемался».

Глава 12. Дикий мед

Когда оклемался Катыря, его геологическая партия уже ушла. Так оказался он в Архангельске.

Веселое было время на Белом море. Лес идет, стройки шумят, пилорамы работают. Строительство огромное, дома ставят и ставят, народу, что муравьев. Это было время спецпереселенцев, раскулаченных. И все были при деле.

Там Катыря стал плотником. Спрашивают: «Есть специалисты косяки вставлять?».

И оказалось, что никто, кроме его, не умеет.

Дали ему помощников-учеников и стал он дома окосячивать.

Однажды возник спор между плотниками: «Кто одним ударом гвоздь забьет в сучок?» Глупый спор, взрослые вроде бы люди, а вот стали упражняться.

Ну, забивали-забивали – никто не смог.

А тут Катыря подошел: «Давай, я забью одним ударом». Как шарахнул, гвоздь отлетел в глаз. И глаз вон.

Врачиха говорит: «Глаз нужно удалять, глаза нет». Сделала операцию и сказала: «Если бы промедлили, то и второй бы глаз быстро ослеп.»

Ну, и все, с одним глазом отпустили: «Иди, куда хочешь».

И пошел он вверх по Двине. Поработает у одних, у других, но тянет все туда, где теплее. И так до Котласа дошел. В Котласе поработал, затем в Устюг перебрался. Холодно и в Устюге.

Добрался до Вологды, в Вологде еще поработал. И в Вологде – не климат. Пошел обратно. В лес. Добрался до Дороманки.

Смотрит – пчелки летают: значит, и медок будет, я здесь и осяду.

И пошел он в лесных участках нарасхват: строит, косячит, печки кладет. А в свободное время рои ищет.

Наловил роев, наделал дуплянок, домиков, столяр он хороший был. И заложил пасеку в деревне Медведице.

Катыря везде нужен: всюду его работа ждет…

Везде: «Давай, Катыря».

А он везде пчелок ищет да ловит.

Возьмет немножко медку, выйдет на луговину и ждет.

Скоро прилетит пчела, возьмет у него медку и полетела. А Катыря в этом направлении идет метров триста. И опять ждет. Опять пчелка прилетит. Он опять за ней. И опять ждет… И вот таким образом пчелки его к дуплянке подведут.

…Как-то Житьевы у конюшни работали. Платонида и говорит: «Смотрите, ребята, Катыря в лес пошел».

А у него – поперечная пила, топор, и ведра какая-то баба сзади несет, семенит.

Мать и говорит: «Ребята, собирайтесь быстрее, Катыря мед нашел».

Сморят, куда Катяря пошел. И они по лесной дороге в сторону ручья Перовки.

Житьевы кто с чем, будто бы за ягодами пошли. Прошли километра полтора, стали ягоды брать, слышат: «Бу-бух!» Дерево большое упало. Все ясно.

Платонида детей поднимает и они всем курятником туда, где дерево упало.

А уже начались сумерки. Подошли, а там костер разведен, и Катыря куски дерева отпиливает. Там, где леток, метра четыре откомлевал. Простукал, чтобы пчел не перехватить, тут надо с предупреждением отпиливать.

Ага, отпилили они вместе с этой бабой кусок дерева, Катыря посмотрел в дупло, еще кряж отпилил.

И начал доставать соты и складывать в ведра. А тут и Гуськовы обозначились. Пчелы гудят, а не кусаются.

Темно и дымом окурены. Только одна Лещку укусила. Наверное, меда больше всех хотел.

И начал Катыря в ведра соты складывать. Как с этого куска дерева достал, дальше пилит. Откряжует около метра, кряж раскалывает, мед достает.

А меду там в этом кряже! Все ведра заполнил, Житьевым отделил…

И когда уже дело все управилось, он оставил там еще неубранного меду. Не весь стал убирать.

На завтра, когда матка в этот кряж ушла, он придет, дупло закрывает платком, откряжует, и – на плечи, с кем-нибудь вдвоем несут на пасеку.

А если не нужен рой ему, так оставляет его, но мед забирает.

Так Житьевы дети и на другой день ходили, этот мед там лизали.

А потом Житьевы уже сами нашли пчел в осиновом дупле совсем рядом, ниже своего дома, наверное, метров семьсот на той стороне.

Тут-то пчелки их покусали. Но четыре или пять ведер меду взяли. Колоду вынесли на другой день, поставили возле дома. Ну, и пчелы здесь стали работать. Ребята колоду, бывало, перевернут, а там языки свежие уже, пчелы вытянули новые соты. Посмотрят и опять поставят. Работайте пчелки!

А Катыря один раз двенадцать ведер меда в дуплянке взял.

Очень добрый был. Раздавал много меду. И только иногда менял на что-нибудь нужное ему.

Глава 13. На запани

Катыря у начальника лесоучастка, как ценный работник проходил. Потому что, кроме всяких умений, еще и медом снабжал начальника и его семью.

Семья у Травина жила в райцентре и на участке не появлялась. Знали, что есть у него жена Зара, которая мед сильно любит.

– Ты Григорий Александрович не переживай. На фронт тебя не отправят. Ты у меня на броне.

У Катыри страх, что его заберут на фронт, непреодолимым был. А носил он искусственный глаз. И так по виду не видно было, что калеченый. И в военкомате этих подробностей никто не знал.

Он пришел на медкомиссию, они глянули: «Ага, здоровый. На фронт.»

Он видит, что забирают уже. Достал глаз и в карман спрятал. Врач говорит: «Подождите, а что у вас с глазом? Ах, так у вас глаза нет? Ну, все, не годен.»

Катыря выйдет, глаз вставит и опять, как полноценный человек…

Следующая комиссия – опять забирают. Говорит: « Я был вынужден тогда этот глаз выбросить, без глаза ходить.»

Он себя считал гармонистом. Музыкантом считал, и любил этим блеснуть. Приедут в участок начальство или уполномоченный какой, все к нему: послушать гармошку да медовухи выпить.

И девки его – нарасхват. Вечером ему дома не давали отдохнуть: «Иди нам поиграй в красном уголке.»

Он любил, когда его просят. Играет с напрягом, сопит, глазом сверкает. Нет девкам женихов. Девки Катырю затискают, зацелуют, а какой толк от Катыри…

Так и завяли они без женихов. Война кончилась, разъехались по городам.

А в деревне на берегу большой реки, где Лахов в избушке жил, была у Катыри пасека.

Там была запань, в которую ловили сплавляемый лес и вязали из него плоты. От камня был протянут к берегу трос и привязан к ершам или быкам, вкопанным в землю. А в устье сплавной реки трос вязали к огромным соснам. И вот это сооружение держало запань, ловушку из бревен опять же, которую удерживали этими тросами. Леса набьется, трос натянет так, что он гудит: «ду-ду-ду…»

Порой, давление такое соберется, все эти крепления с корнями вырывало из земли.

Катыря в сплавном деле специалист был. Его держали там вроде наставника, чтобы молодежь обучать.

– Работаем с утра до ночи. – Рассказывал Катыря. – Слышим: «Цак, цак, цак». Это значит, либо начальник лесоучастка, либо военком едет из района на коне. Военком уже повоевал, был ранен, без руки вернулся, капитан…

И вот он встанет на горе перед камнем на лошади. Как памятник стоит. Выглядывает молодежь. А те уже бледные от волнения. Их черед на войну идти…

Вызывает: « Петров, Иванов, Сидоров выходи строиться!». И повел их в город на отправку.

Парней в поселке не стало, мужики еще раньше ушли. Один начальник участка на коне да Катырло с гармошкой, от которого толку нет.

…Бабы в войну тосковали сильно. Особенно те, которые вдовы, которые перестарками остались.

...

5 6 7

Стандарт

(1 оценка)