Глава 7 Две десятилинейные

Санко Ястребов, простой деревенский мужик, плотник, единственный на всю округу строитель мостов и устроитель плотин был приговорен к расстрелу.

За год же до того события у Санка умерла жена, оставив на его попечение двоих детей, одного четырех лет, а второго – шести.

Санко стал присматривать себе жену.

А и смотреть было нечего, у него в батрачках работала соседка, Платонида. Скотину Санкову обряжала, коров доила, огород вела, за детишками присматривала, пока Санко на своих мостах и плотинах пропадал.

А надо сказать, что красы Платонида в свои шестнадцать лет была неописуемой, парни из-за нее с ума сходили и бились смертным боем.

Да и мужики мимо не могли без вздоха пройти. Вот какая была Платонида – Платошенька, русокосая, голубоглазая настолько, что можно подумать, что ее мать подобрала в цветущем льне..

И вот, когда Санко свободен стал, и жениться замыслил, то лучше Платониды жены себе не увидал. Хоть и молода была Платошенька, хоть и в батрачках числилась и за любую грязную работу бралась, но строга была и независима. Пройдет, бывало, с ведрами мимо королевой, да так пройдет, что у Санка дух займется.

И вот когда стало невмоготу, когда понял, что на четвертом десятке влюбился напрочь, не вздохнуть, ни выдохнуть, пал в ноги батрачке своей:

– Платошенька, свет мой ясный! Люблю, и век любить буду. Пойди за меня.

Это было в пору коллективизации. Санко справно жил, для кого-то и завидно. Какой еще доли искать батрачке безземельной. И мать натакала: иди, дочка, не сумлевайся.

Так вот Санко Ястребов зажиточный мужик, устроитель мостов и плотин, справлял с юной Платонидой Егоровной свадьбу.

Всего у него было в достатке. И денег, и коров пяток, и лошадей пара, и земля.

Позвали гостей, наварили пива, напекли, нажарили всего. Свадьбу смотреть, была такая традиция, собралось народу с нескольких деревень.

Гости за столами сидят, а зрители в избе, в сенях, на печи, на полатях, на завалинах, в окна пялятся.

Богатая свадьба. Две десятилинейные керосиновые лампы под абажурами сияют.

Это же какое богачество: десятилинейные! Завидки берут. Семилинейных-то в деревне не было…

Вот свадьба идет чин чином. Гости пьют и закусывают, смотрящие – глядят.

И были в сенях при раскрытых дверях среди смотрящих братья Харины.

Эти были в деревне активистами новой власти, агитировали народ в колхозы вступать, и к Санку Ястребову относились с недоверием. Тот как-то уклонялся от разговоров о колхозной жизни.

И вот этих братьев стали завидки забирать от сияния десятилинейных. Один из Хариных, Ванька Кривой, стал подбивать Колесенка, придураковатый малый такой был на деревне: все время рот – на огород и сопля на щеке:

– Мол, чего они тут разгулялись! Ни пива не поднесли, ни пирогов. Щелкни-ка ты им по лампам батогом!

Колесенок с дурной головы и выскочил, лампы у Санка побил. Все заорали, заскакали.

А Санко схватил ножик, столы перепрыгнул. Платонида метнулась перехватить его, да схватилась за лезвие рукою и всю ладонь разрезала. Кровь так и брызнула!

А Колесенок, видит, что неладно сделал, бросился бежать, прятаться.

А Санко нагнал его в сеновале, повалил. Слышали было только, как Колесенок вскричал: « Не губи, Санко, прости!». Потом захрипел.

Санко его на раз, как поросенка завалил.

…Свадьба распалась. Завязалась драка. Кто за Санка, кто против его… Зеваки меж собой схватились. И пошло, и пошло, как пожар полыхать. Кто с кем бился, за какую правду, не знают. Эта драка на соседние деревни перекинулась. И там пошло противоборство.

Кто победней – на колхозы смотрел с надеждой – одну

сторону взял, кто побогаче – другую.

Надо сказать, что напарник Санка по строительству мостов, Василий Егорович Долгоусов, в драке не участвовал, отошел в сторонку и глядел только, как народ друг другу носы квасит. Но куда от судьбы? Оказался едва ли не главным ответчиком, когда началось судебное разбирательство.

…Вот через неделю едут уполномоченные представители для разбирательства. Три человека. Собрали сельский сход.

Братья Харины – активисты стараются вовсю. Посадили на скамейку Санку Ястребова.

– Он против колхозов агитировал! – Ванька Харин поднялся. Даю показания.. – Он и Колесёнка, бедняка, убил по классовым соображениям. Да он не один тут воду мутил. У них тут целая банда кулацкая.

– Назовите поименно, – из президиума просят.

– А вот Василий Егорович Долгоусов.

Василий Егорович сидел как раз в первом ряду. Его так же кормило ремесло мостостроителя, и в он колхоз не собирался.

– Долгоусов то же от колхозной жизни уклоняется.

И еще какого-то мужика приплели.

– Агитация против колхозов – преступление. Только враги народа могут против коллективизации выступать. – Сказали из президиума.

И пошло-поехало. Про Колесёнка забыли уже. Кто-то обиженный в драке из зала кричит:

– Расстрелять их!

Еще синяки да ссадины от минувшей драки не сошли, отмщения требуют.

И постановили собранием: к расстрелу всех троих. И Санка, который свадьбу справлял, Колесёнка убил и драку учинил. И Василия Егоровича не за что, не про что, и третьего мужика, смутьяна, якобы.

В зале аплодисменты. Уж кто там аплодировал, кто голосовал – неизвестно. И голосовал ли кто…

И вот кричат из зала:

– Правильно. По душе! Так и надо.

Осужденных – под конвой, и повели на выход из деревни.

Пол деревни провожать пошли. И Платонида с ребятишками Саньковым. То ли жена, то ли невеста, то ли и вовсе – батрачка… Не верилось, что вот так возьмут и расстреляют.

Вот сели на околице и конвоиры, и приговоренные, закурили.. Чего делать, никто не знает, И в самом деле не расстреливать же теперь их. Поорали на суде, и хватит…

И тут нашелся один поумней среди уполномоченных:

– Расходитесь товарищи. Надо их в уезд вести, и судить по закону. У нас сейчас – мирное время. Военно-полевых судов нет.

Тут все, кто провожал и горевал, и кто жаждал расстрела – обрадовались. Жалко мужиков-то, хоть и кричали некоторые: «К расстрелу!»

И повели их в уезд на суд. А до города сорок километров.

Никто не дал подводы везти осужденных. Скоро конвоиры устали, осужденным винтовки передали, чтобы те дальше сами несли свое расстрельное оружие.

К утру пришли в уезд. Вот суд начался.

– В чем вина этих людей? – Спрашивает судья.

– Агитировали против колхоза. Сход решил требовать расстрела.

А про убитого Колесёнка и забыли все.

– Агитация против колхозов – серьезное преступление. – Сказал судья. – Только какие они агитаторы. Они и расписаться не умеют. Дадим им по пять лет каждому и довольно…

…В тридцать втором уже Василий Егорович вернулся в деревню с лесоповалов. Колхозы уже были созданы. А он остался помимо колхоза, не вступал. Да не особо и звали.

Санко Ястребова с лесоповала перегнали в Сибирь за дерзость. Ни письма, ни вестиночки. И только в сорок втором кто-то из фронтовиков принес в деревню весть: погиб Санко в Синявинских болотах, защищая родину от врага.

А Василия Егоровича Долгоусова на фронт не взяли. Не дал председатель колхоза. «Если вы его заберете, нам никуда не бывать!»

Он остался единственным на всю округу мастером по строительству и починке мостов. Вот у него-то в северной вологодской деревне и нашел Николай Житьев работу и пристанище.

Глава 8. Платонида – краса

Хорошо живет Василий Егорович Долгоусов.

И скотинка во дворе мычит да блеет, петух кричит. Сад-огород. Специалист единственный на всю округу. Устроитель мостов. И Никола Житьев при нем в подмастерьях. Есть чему поучиться.

И тут однажды приходит к Долгоусову молодая женщина. И такая она красавица, что у Николы Житьева поплыла голова. Чувствует, еще немного и вовсе себя потеряет.

Что за чары невидимые распространяют вокруг себя эти женщины? Попадется навстречу такой красавице мужик либо парень – атаман, ухорез, забубенная головушка, который с роду никому ни в шапочку, от одного взгляда которого соперники ниже травы, тише воды становятся, а красавица только бровью поведет – и нет больше атамана и ухореза. Есть послушная покорная овечка.

– Нет ли тебе, Василий Егорович, вестей каких от сотоварища твоего Ястребова. —Спрашивает она удрученно.

– Нет, Платошенька ни единой вестиночки. Как угнали его из Архангельской тайги в Сибирь, так, как в воду канул. Трудно ему с таким характером выжить в лагере. Он, Платошенька, трудно. Где бы голову склонить, он ее подымает…

– А мне – то куда, Василий Егорович, деться? Ни жена, ни вдова, ни невеста. Из-за свадебного стола да в кутузку. Как была батрачкой в его хозяйстве, так и осталась батрачкой. Детей в детский дом прибрали.

– Вот уж не знаю, Платошенька, – отвечает Василий Егорович.– А ты замуж выходи. Я бы тебя взял, да стар уж я для тебя. Вот разве помощника моего завлечешь?

А чего завлекать, коли вот рядом за столом сидит Никола Житьев уже завлеченный? С языком деревянным.

– Мне бы, Василий Егорович, поросенка забить надо, – говорит Платонида.

– Шкуру сдавать надо, да и налог заплатить. Надо так делать, чтобы никто не спроведал. Иначе фининспекторы тут же припрутся.

– Завизжит поросенок-то, все-равно услышат.

И тут Никола язык во рту отмочил:

– Я зарежу. У меня не пикнет.

Посмотрела Платонида на Николая оценивающе и говорит:

– Я не знаю, как вы это сделаете. Но пойдемте ко мне на двор, покажу поросенка.

…Поросенок был не велик. Николай наносил в бочку воды, окунул в воду поросенка и в воде перерезал ему горло. Без единого звука прошла все эта операция.

Платонида отрезала хороший кусок мяса Житьеву за старания. И потом всю жизнь почему-то сожалела, что мало мяса дала.

Хотя Долгоусов с Житьевым не успели это мясо на щи переварить, как любовь установила свои порядки.

Николай перебрался на жительство к Платониде. Но проблема осталась: кто такой этот Житьев? В переселенцах не числится, никогда в этих краях не жил, в общем, неизвестно откуда взявшийся человек.

То и дело, прихватят его «органы» – и каталажку. Кто такой, откуда взялся. Так они его бы пристроили: в России много мест, где рабочие руки нужны. Или в Сибирь, или в Архангельск на лесопильный комбинат…

Но тут же Платонида бежит выручать его. Придет к начальнику милиции и в слезы:

– Это хозяин мой, ребенка жду от него!

Отпустят.

Потом другой начальник приходит: «Кто? Откуда?».

Опять Николу схватят и – в каталажку.

Опять Платонида бежит спасать. А к Платониде особое доверие. У нее в документах написано, что она «батрачка». А ради батраков и рабочих все революция сделана.

Долго разбирались, пока не внесли Николая Житьева в списки спецпереселенцев и не отправили работать в лес в Сосновое.

А вслед за ним и Платонида оставила дом Санки Ястребова и за Житьева потянулась в поселок спецпереселенцев.

Зажили хорошо, не богато, но хорошо. У всех огороды, все переженились, живут дружно, из поселка в поселок в гости ходят. Молодые, когда и порадоваться жизни, как не в молодости.

Работать от души и плясать от сердца…

Появился в Сосновом земляк из Уваровки Алексей Муранов, дружок Данилы, который по 24 кубометра древесины в день заготовлял. Это восемь дневных норм!

Как этот Мурпнов лес рубил! Приезжали с Москвы записывать и снимать передовика, опередившего далеко всех остальных стахановцев.

Очень хороший лес тогда был. Этот Муранов делал завал, потом брал здоровенный кол, и до середины дерева он колом сшибал сучки. И уж потом только брал топор.

Сильный был человек. Их не сразу приняли в здешний леспромхоз.

В 31 году привезли пароходом на Выползово. Директор леспромхоза вышел: «Это кто? Украинцы? Украинцев нам не надо, они работать не будут», – сказал.

– Да русские мы, русские.

– Все одно хохлы.

Ну, и повезли их в Костромскую. А когда по газетам стали узнавать, что они стахановцы, перевыполняют нормы, нынешние стали возмущаться: «Костромичи забрали наших людей. Верните их. Они по разнарядке нам назначались.».

Ну, а костромичи не отдают. Вербовщика посылают туда в Костромскую область:

«Вот, дескать, – вы наши. Мы вас хотим забрать, у нас все есть. А здесь у вас школы нет, а у нас школа рядом. Дети в школу будут ходить».

Наши говорят: «А как же мы с сундуками?».

«Да мы дадим вам сколько угодно подвод. Проблем нет, привезем.

И вот Алексей Муранов принял решение о переезде на Вологодчину. Считай, вся Уваровка воссоединялась.

…Жизнь пришла очень красивая, народ целомудренный был… Все работали с радостью и в лесу, и дома: кто сарай рубил, кто хлев, кто погреб…

Собирались жить долго и счастливо.

Глава 9. Осенний карбас

Пошло взрастать родовое древо Житьевых, ветви выбрасывать в разные стороны и края матушки России.

А кто еще малым листочком этого древа трепетал на ветру. этого древа. От Андреянова корня сколько уже наплодилось Житьевых? Не счесть. Не зря враг говорил, что из русской деревни народ не вычерпать никогда.

У Николая с Пдатонидой первенцем стала Клавдия, потом Алексей, потом народился Николай, за ним Катюшка. Успели расплодиться….

Лешка впервые ощутил себя на этой вот речке Дороманке. Он помнит яркий солнечный свет, блики на воде, прыгающие тени. Люди ловят из реки рыбу и бросают ее в ведро. И все смеются и радуются. Лешка еще не мог по-настоящему ходить. Но он помнит, как полз по галечнику, Галечник был теплый и манил разноцветьем. А потом Лешка ухватился руками за ведро и приподнялся. В ведре, играя солнечными бликами, плескалась рыба. Лешка наклонил ведро и оно опрокинулось. Вода, сверкая, побежала к реке и рыба, она была пятнистая, упругая и сильная, тоже устремилась к реке.

И Лешка рассмеялся. И все, кто был вокруг, засмеялись.

И более он ничего не помнит из этой истории.

А потом уже в отпечаталсь в сознании другая картина. Лешка уже одетый, стоит на берегу реки, а с той стороны через брод идут его родители с полными корзинами ягод. Это была черника и малина. И они переходят по сверкающей бликам реке и угощают детей ягодами.

– Кушайте, дети, ягодки сколько сможете. Это вам подарок из леса от зайчат и лисички.

…Река, она как живое существо, работное, строгое, ласковое, обильное присутствует во всей жизни. Батька прислал ему с фронта моток лески и крючки в конверте. Где он взял их на Ленинградском фронте? Уму непостижимо. Они стояли на Вороньей Горе.

До сих пор в интернете можно найти хронику, рассказывающую об артиллерийском расчете братьев Житьевых, умело бьющих врагов. Их было пятеро. В числе их и отец Лешкин. Он уходил весной сорок второго вместе со всеми мужиками Соснового, прежними уваровцами.

Много лет спустя в эти края приехала бригада кинодокументалистов во главе с известной тогда журналисткой Светланой Сорокиной. Они снимали фильм «Не поднятая целина», который должен был подготовить политическую почву к введению земельного рынка. Проще сказать, земля в России должна была стать предметом купли продажи и далее перейти в собственность олигархического капитала.

И вот съемочная группа искала свидетельства ужасного сталинского режима и раскулачивания. Приехали они и в Сосновое. Пришли к Алексею Житьеву в его крестьянское хозяйство.

И какое же у них было потрясение, когда с порога, приходящие люди, переселенцы и их потомки заявляли, что они все сплошь сталинисты.

До сих пор потомки этих спецпереселенцев благодарят Сталина, его политику переселения, которая спасла их сначала от голода 30-х в южных регионах, потом от оккупации. Те территории, на которых жили вчерашние уваровцы, стали местом ужасных боев, потом от мясорубки первого года войны, перемоловшей регулярную армию, а спецпереселенцев начали брать на фронт только в 42 году, потом от голода 48 года.

И, верно. Какие замечательные росли в Сосновом овощи на огородах! Ни каких вредителей не было: ни тли, ни бабочек капустниц, потому что лес сосновый кругом, а сосна обладает особыми бактерицидными свойствами. Репа росла удивительная! Сорняков тоже мало было, потом уж, прошли десятилетия, сорняки развелись.

…И вот война, словно подкосила всех. Затихли на улицах песни, не стало гуляющей молодежи, резвящихся детей. Печаль и озабоченность легла на лица людей.

Весной 25 апреля 1942 на фронт пошли уваровцы. Лешка помнит: это был удивительный день. Яркий, солнечный, радостный…

По реке Дороманке весной, по большой воде сплавляли лес. Зимой его заготовляли, складывали по берегам в бунты. Потом бунты спускали в воду и расходился лес в плотах по всей России. Старались сплавить так, чтобы на реке не было заторов.

Но случались и заторы.

Лешка видел такие заторы: от устья Дороманки на десятки километров вверх.

Бывало, столько леса зажмет на реке, что река становилась сплошь деревянной. Страшное дело!

Весь поселок на заторе стоит день и ночь, разбирает его, пропускает бревна к большой реке, в запань. И ребятишки тоже на заторе. Весело прыгать с бревна на бревно, выглядывать зажатую лесом рыбу, которую легко поймать в это время.

Огромные бревна, отборный сосняк, стоит почти вровень с берегами недвижно. И вот где-то ниже по течению люди разбирают преграду и вся это махина, треща и звеня неохватными бревнами, устремляется все быстрее и стремительнее вниз по течению. Успевай уносить ноги!

…И вот весна сорок второго. Только что закончили сплав. А сплавщикам и лесорубам на фронт надо. И Даниле Андреяновичу – на фронт, уже третью войну одолевать, и сыновьям его, и Алексею Мурановуу и всем, всем, всем, кто может в руках держать оружие. Не сегодня, так завтра. Готовься. Враг подступает к Москве…

Лешка отчетливо помнит эти проводы 25 апреля.

Их было в первой партии тридцать человек. Все пришли как на праздник на берег в хороших одеждах, белых рубашках, с гармошками, кто умел играть. Нужно было попадать в райцентр – село Усолье.

Уставшая от сплава река, уже входила в свои берега, но изредка по ней проплывали молью одинокие бревна. А вот лодки не было. Какой-то раздолбай угнал ее на ту сторону реки и оставил там.

Надо переправляться.

И тут по реке поплыла пачка бревен, собравшаяся крест на крест. Видимо, слишком много леса спускали из бунтов. Вот она и задержалась.

Алексей Муранов схватил багор, зацепил эту пачку, прыгнул на нее и перебрался на ту сторону.

Река все еще играла, течение было быстрое и Муранова снесло метров на двести.

И весь поселок стоял на берегу и переживал за Алексея: сумеет ли добыть лодку, не пропадет ли в бурной реке…

Николай вместе с мужиками стоял внизу у уреза воды, ожидая Муранова с лодкой. А на берегу, на самом высоком месте отдельно от всех стоял, как памятник, вороной конь со всадником. На коне восседал новый начальник лесопункта, присланный откуда издалека, Михаил Травин.

Он по-хозяйски окидывал взором поселок, реку, баб и детей, провожавших на фронт мужей, и ноздри его хищно раздувались. На сердце у Николая стало еще тревожнее. И тут же тревога эта стала закипать яростью:

– Ну, ладно, – сказал он сам себе. – Мы обязательно вернемся и подведем итоги. Кто и чем помог стране?

И вот, наконец, Муранов поднялся, пригнал лодку и принялся перевозить мужиков через реку.

Как в иной мир, из которого нет возврата. По крайней мере нет возврата прежнего мужа, отца, сына… Потому, как война, если не убьет, то покалечит, не покалечит, так искорежит душу…

Всех мужиков перевез Муранов, одна баба с последним рейсом туда уплыла с ним, чтобы вернуть лодку.

А мужики пошли по дороге наверх в сосновый бор. Шли друг за другом, не оглядываясь. На войну пошли.

Так и остались в глазах у Лешки эти сосновские мужики, идущие спасать отечество по той стороне Дороманки..

А на этом берегу – горе, плач и рев непрерывный. Бабы плачут одна перед другой целыми днями.