Корнелия стала полноправной хозяйкой в доме, но семейному счастью препятствовал пятилетний Луций – нелюбимый, но все же сын Марка Назона. Корнелия стала внушать деду, что мальчик совсем не его, что покойная Пульхерия родила того от кого-то другого, и что держать такого выродка в почтенном доме означает позорить достойную семью. Старания ее не убедили Назона – в измену Пульхерии он не верил. Тем не менее, мальчик мешал. Можно было отослать Луция деду, но это означало бы полный разрыв отношений с сенатором. Странная смерть Пульхерии и без того обострила их. Но мой дед был находчив…

Как нарочно, в те дни к нему явился очередной Корнелий. Это был отставной легионер по имени Публий, и деду он доводился двоюродным дядей. С юных лет Публий пошел в армию, служил ревностно, но дослужился только до опциона, то есть помощника центуриона. После двадцати пяти лет муштры и походов Публий получил отставку и вернулся в Рим в надежде исполнить долгие годы лелеемую мечту: купить домик, пару рабов и жить в довольстве, пока боги не призовут его к себе. Однако выяснилось, что сбережений опциона и выплаченных ему при увольнении денег недостаточно для исполнения мечты. Публий почесал затылок и явился к богатому родственнику – в надежде, что тот не откажет ветерану.

В другое время Публий ушел бы ни с чем: если дед не церемонился с сенаторами, что значил для него ветеран? Но бывшему опциону повезло. Со свойственной ему находчивостью Назон мгновенно сплел узлы на концах двух веревочек. Незадолго до описываемых событий он стал владельцем скромного дома с небольшим участком земли в Кампании – это был залог несостоятельного должника. Деду дом был не нужен, продавать его было хлопотно, а тут явился родственник… Дед предложил дом Публию при условии, что опцион заберет сына. Разумеется, дед объяснил это желанием воспитать мальчика в старых римских традициях, чего в развращенном Риме добиться невозможно. Император Август всячески способствовал возрождению старого римского духа, поэтому дед, отсылая сына в деревню, выглядел не самодуром, а достойным гражданином. Но хитроватый Публий (он был тоже из Назонов) почувствовал, что дело нечисто. Поэтому потребовал десять тысяч денариев в год и пять рабов. Торг был стихией деда, и он сбил цену. Условились на тысячу денариев и двух рабов. Публий все равно остался доволен. За тяжелую службу в легионе ему платили вдвое меньше, а тут всего лишь присмотреть за мальчишкой… Ему приходилось командовать сотней отчаянных голов, а тут только одна рыженькая…

Публий выбрал из домашних рабов деда грека Амфитриона и молодую гречанку Беренику. Обоих он предварительно расспросил и выяснил, что Береника хорошо готовит, а Амфитрион был сыном фермера и любит сельский труд. Подозреваю, что Береника приглянулась Публию не только своим поварским искусством… Как бы то ни было, но, получив задаток, Публий погрузил в нанятую им повозку свои небогатые пожитки, вещи мальчика и рабов и отправился в Кампанию. Осторожный дед на всякий случай выдал родственнику только доверенность на управление имуществом, а сам домик с участком и рабов перевел в собственность малолетнего сына.

По римским законам даже взрослые дети не имеют права владеть недвижимым имуществом при жизни отца. Поэтому Марк Назон оформил Луцию «эманципацио», официально освободив сына от родительской опеки. В Риме так поступали с недостойными детьми, поскольку «эманципацио» лишает сына прав наследования. Применение такой процедуры к маленькому Назону не могло не вызвать удивления у чиновников городского магистрата, но дед умел справляться с такими затруднениями. В ту пору он, видимо, радовался своей находчивости. Человеку часто кажется, что он умнее судьбы…

Публий Корнелий Назон был добросовестным служакой. В легионе за денарии императора он честно платил потом и кровью, деньги богатого родственника тоже отработал сполна. К тому же маленький Луций был ему не чужим. В шесть лет мальчик пошел в «лудус», начальную школу, после окончания которой перешел в «грамматику» (среднюю школу), где получил отличное образование. То есть знал начала философии, географии и геометрии, полный курс римской истории. Публий ревностно следил за учебой внучатого племянника. К четырнадцати годам тот прилично писал на латыни и греческом, достойно говорил на обоих языках, как то надлежит образованному римлянину. Публию жилось хорошо. Амфитрион весь день работал в поле (два раза в сезон отставной опцион нанимал в помощь ему временных работников), Береника хлопотала на кухне, творя любимые кушанья хозяина; ночами она же доставляла хозяину другие удовольствия. Публий завербовался в легионеры семнадцатилетним, после двадцати пяти лет службы он был еще здоров и способен к любви. Что подтверждали дети, которых Береника рожала чуть ли не ежегодно, увеличивая тем самым имущество молодого хозяина – как известно, дети рабыни остаются рабами, кто бы ни был их отцом. Публию быстро наскучило безделье, и он решил поучаствовать в воспитании Луция. Обучить он мог только воинскому делу, ибо сам едва читал. Зато ремесло воина Публий знал отменно: опцион в легионе как раз занимается муштровкой солдат, случайному человеку такое важное дело не доверят. Публий собственноручно смастерил Луцию деревянные меч и щит, выстрогал несколько дротиков, скроил из воловьей кожи простенький панцирь и приступил к занятиям.

Военное дело Луций постигал куда охотнее, чем спряжение латинских глаголов. Старик и его воспитанник часами метали дротики в сплетенную из лозы мишень, дрались на деревянных мечах, а когда Луций подрос, дротики и мечи стали настоящими.

– Ты дерешься, как настоящий солдат! – хвалил Публий воспитанника. – Даже лучше! Ты вполне мог бы стать опционом, только надо прослужить лет десять. Молодых на такие должности не назначают.

Публий ошибся, что подтвердили последовавшие события.

Марк Корнелий Назон сына не навещал, хотя деньги Публию присылал исправно. В первое время отставной опцион вел тщательный учет расходов на случай, если хозяин спросит, но потом забросил. Участок земли при доме давал постоянный доход, жизнь в деревне была дешевая, поэтому две трети из присылаемой тысячи денариев Публий откладывал про запас. Но воспитанник у него был исправно одет и обут, накормлен и здоров – как и надлежит солдату у хорошего командира. К тому же Публий любил Луция куда сильнее детей Береники. Те ведь были рабами по рождению, а Луций – потомком старинного рода…

Отец не приехал к Луцию, когда мальчику исполнилось четырнадцать, и пришло время объявлять его взрослым. Тогда Публий, как ближайший родственник, сам вывел юного гражданина на сельский форум и надел на него тогу. Формально это означало окончание детства, хотя по-настоящему оно для Луция закончилось через два года. В мирный домик в Кампании пришло известие о смерти Марка Корнелия Назона…

Дед умер внезапно, как и его несчастная жена. Ему было шестьдесят, выглядел он крепким и сильным мужчиной, потому смерть эта возбудила толки. Вновь обвиняли в отравлении Корнелию, но не нашлось человека для возбуждения дела в суде. В Риме с таким обвинением выступают близкие родственники, но близкими Назону давно стали сама Корнелия и ее дети.

Получив известие о смерти отца, Луций мгновенно собрался и отправился в Рим. Публий вызвался его сопровождать. Отставной опцион предвидел, что юноше придется нелегко, и решил не давать воспитанника в обиду. Публий не пожалел денег возчику, и они домчались за день. Дорогой Луций составлял погребальную речь. Он смутно помнил отца и тяжело переживал его холодность, но смерть отодвинула это далеко. По римским традициям речь на похоронах говорит старший сын, и Луций, сидя в повозке, вспоминал примеры красноречия, которые преподавали ему в «грамматике», и сплетал величественные слова в возвышенный монолог.

Родной дом встретил путников запертой дверью. Оба принялись в нее колотить, и к ним вышла женщина в черном траурном одеянии. Луций не сразу узнал ненавистную ему Корнелию (он не видел ее одиннадцать лет), а узнав, нахмурился.

– Чего вам надобно? – недовольно спросила женщина.

– Я Луций, сын Марка Корнелия Назона, – сердито сказал мой отец. – Мы приехали на похороны.

– Уже похоронили! – насмешливо ответила Корнелия. – Могила – у Аппиевой дороги, последний саркофаг по правой стороне. Найти легко. Можешь отнести венок.

Корнелия повернулась, чтобы уйти, но Публий остановил ее.

– Перед тобой, женщина, стоит новый владелец этого дома! – сказал он, насупившись. – Как ты смеешь держать его на пороге?!

– Ему здесь ничего не принадлежит! – усмехнулась Корнелия и захлопнула за собой дверь.

Крякнув от злости, Публий велел Луцию ждать его, а сам побежал к городскому магистрату. Вскоре он вернулся с чиновником и двумя солдатами. По всему было видно, что все трое получили от Публия поощрение, потому что рьяно принялись колотить в дверь. Корнелии пришлось не только открыть, но и впустить всех внутрь. Попросив незваных гостей подождать в триклинии, она ушла, но скоро вернулась с небольшим свитком в руках. Протянула его чиновнику.

Тот вначале пробежал текст глазами, а затем стал читать вслух. Это было заявление Марка Корнелия Назона об «эманципацио» сына.

– Документ подлинный, – сказал чиновник, закончив чтение и рассматривая пергамент. – Текст написан покойным собственноручно, что подтверждают свидетели, приложена печать.

– А где завещание? – спросил Публий. – Не может быть, чтобы мой племянник обидел единственного сына!

Корнелия метнула на него злобный взгляд.

– Завещания нет, – сказала она, – можете справиться в храме Весты.

– Вам придется уйти, граждане, – сказал чиновник, вернув свиток Корнелии. – Этот дом вам не принадлежит.

На улице Луций побежал прочь, но Публий нагнал его и уговорил не спешить. Он оставил отца в гостинице, а сам пошел по инстанциям. Он нашел дарственную Луцию на дом, участок земли и рабов, чем был неприятно удивлен, так как считал все это своим. Будучи человеком честным, Публий вручил документ Луцию, но это было все. В храме Весты, где римляне хранят свои завещания, подтвердили, что Марк Корнелий Назон к ним не обращался… Публий сказал, что ему, пожалуй, стоить нанять хорошего адвоката – он ведь тоже родственник покойного и может потягаться за наследство, но Луций так посмотрел на него, что старик прикусил язык. Он любил своего рыженького и не решился его огорчить.

Вечером следующего дня Луций и Публий сидели за столом в своем домике и долго беседовали. Как равные. После смерти отца римлянин приобретает право самостоятельно распоряжаться своим имуществом и судьбой, но Луций приобрел это право давно и собирался им воспользоваться. Ему принадлежали домик с участком земли, Амфитрион и Береника с детьми, но покойный Марк Назон обещал их Публию. Как бы ни поступил по отношению к нему отец, но воля покойного священна. На следующий день Луций, Публий, Амфитрион и Береника отправились к местному магистрату. Дом с участком земли стал собственностью Публия, Амфитрион и Береника с детьми получили свободу, а Луций стал владельцем тысячи денариев. На эти деньги в лавке кузнеца приобрели полный комплект вооружения легионера: панцирь из воловьей кожи, покрытый броней из железных колец, только-только начинавший входить в моду стальной шлем вместо бронзового, крепкий щит, острый меч, кинжал, два дротика, солдатские тунику, плащ и тяжелые, подбитые железными гвоздями, сандалии – так называемые калиги. Публий лично выбрал каждую деталь снаряжения, придирчиво оценивая и качество металла, и кожаный подбой панциря, баланс меча и дротиков.

– В легионе за все надо платить, да и выдадут дешевое, – говорил он, перебрасывая меч из руки в руку. – Там не выберешь! Хороший меч – лучший друг солдата…

В конюшне торговца лошадьми Публий выбрал молодого, крепкого мула и долго торговался с хозяином, призывая богов обрушить свой гнев на неуступчивого. Торговца это ничуть не смутило, и Публий, скрепя сердце, ударил по протянутой грязной руке. Денег после всех покупок осталось еще много, и Луций хотел вернуть их Публию, но тот отказался.

– В легионе пригодятся! – сказал, отталкивая протянутый кошель. – Центуриона подмаслить, ребятам из контуберния амфору вина поставить, чтоб не злобились. Без денег на службе никак…

Вечером новый хозяин домика устроил прощальный пир, впервые пригласив за стол вместе с собой двух новоиспеченных римских граждан: Марка Корнелия Назона (бывшего Амфитриона) и Пульхерию (бывшую Беренику). Луций не захотел, чтоб гречанка стала Корнелией. Вольноотпущенники за столом не засиделись: выпили по чаше вина и скромно удалились, оставив родственников одних. Публий, захмелев, долго рассказывал Луцию про свою жизнь в легионе, царящие там нравы и то, как следует вести себя новобранцу, если он хочет сохранить спину от суковатой палки центуриона…