2

Спровадив опекуна, Николай навел порядок в кухне. Кастрюлю с килькой сунул в холодильник, хлеб сложил в буфет. Не удержался, откромсал краюху и присел за стол. Жевал, морща нос от удовольствия. Какой же вкусный хлеб здесь!

– Сижу на нарах, как король на именинах, и пайку черного мечтаю получить… – пропел Лосев строчку из забытой песни детства. Дальше он не помнил.

Николай родился и вырос в СССР. Ко времени его распада отучился в школе. Обычное дворовое детство с мальчишескими играми и драками. Успехами в учебе не блистал и пошел в военное училище, знаменитое ДВОКУ^[9]. Закончив, помотался по стране, служил по дальним гарнизонам. На Первую чеченскую не угодил, Вторая зацепила. Затем Цхинвал и Сирия… В последней Лосев побывал перед увольнением в запас. Выслуги лет накопил с избытком, но в карьере не поднялся выше командира роты, о чем, впрочем, не жалел. В кадрах намекнули, что пора на отдых, он не возражал – надо дать дорогу молодым. На гражданке устроился сторожем на стройке и жил бы тихо, не случись война. Ее он принял без восторга. Опять бои, потери… Прежде телевизор Лосев не любил, считая, что смотреть там нечего. Сплошные педерасты в перьях и дебильное кино. Ну, ладно, про любовь, бандитов и другую хрень снимали бы, так нет же, про войну им захотелось. Вранье и фальшь. Актеры и актерки в красивой, новой форме, а играют так, что лучше не смотреть. Тошнит от этого. Нет, были фильмы и нормальные, но очень мало. Некоторые сняли белорусы, что и понятно – у них войну не забывали. В последние годы добавились российские. Но опять же… На фильм «28 панфиловцев» деньги собирали всем миром – позор для государства и его чиновников. Зато на злобных энкавэдэшников, кочующих из фильма в фильм, денег не жалели. Их на экране появилось больше, чем было в СССР.

Теперь же Лосев не отходил от телевизора, часами не вылезал из интернета. Смотрел все доступные источники – российские и зарубежные. И скоро понял: его место там. Из всех войн, на которых побывал, это самая нужная и справедливая. Пошел в военкомат…

Он взял со стола купюры, оставленные дядей, рассмотрел. Две трешки и пятерка, парочка рублей. Таких он не держал в руках лет тридцать. Хорошая была валюта, крепкая. Мороженое стоило копейки. Пломбир – 20, большое эскимо – 22. Потом все стало дорожать, и счет пошел в рублях. А там и тысячи приплыли…

Звонок в дверь оторвал его от воспоминаний. Удивившись, Лосев встал и отправился в прихожую. Кто в гости к нам? Он отпер дверь. На лестничной площадке стояли двое: тетка в черной кофте, плотная и коротконогая. Пышную прическу прикрывала вязаная шапка. Поросячья рожа насуплена и пышет злобой. За ее плечом маячил опекун.

– Так, – сказала тетка, уперев руки в бока. – Гэта ты, дебил, грозить нам вздумал? Задавить нас собирался?

«Лизка, – догадался Лосев. – На разборку прибыла. Ах ты, сучка!»

Ничего не отвечая, он шагнул вперед и сорвал с головы тетки шапочку. Швырнув ее на пол, вцепился пятерней в волосы фурии. Тетка завизжала. Не придавая этому значения, Лосев затащил ее в квартиру и швырнул на пол в прихожей. Пнул в заросший салом бок.

– Лежи здесь тихо, свиноматка! – рыкнул грозно. – Задавлю!

– Вася! – завопила тетка. – Ты чаго глядишь?

– Бора!.. – опекун вбежал в прихожую. – Да што ты робишь^[10]?

– Встал там и замер! – рявкнул Николай. – Не то тобой займусь.

Он показал кулак. Мужик сглотнул и подчинился.

– Дверь закрой, – приказал Лосев. – Не то соседи набегут, и все узнают, как меня ограбили. Вы этого хотите?

Опекун кивнул и запер дверь, оставшись у нее, а Лосев наклонился к Лизке.

– Пришла племянника проведать? – произнес зловеще. – Заждался, тетя. Ходил тут грязный и голодный. Все деньги, что мне мать оставила, вы украли, а пенсию пропили. Одежду вынесли из дома, другие вещи. Дебилу ведь не надо. Жри, Боря, кильку и скажи спасибо. Так, тетя Лиза?

– Ты што-то поумнел, – пробурчала свиноматка. – Раньше так не говорил.

– Так жизнь заставила, – Лосев усмехнулся. – Так что, вернем украденное и извинимся?

– Пошел ты на хрен! – выплюнула тетка. – Дебил поганый!

– Ну, что ж, сама и напросилась…

Николай схватил ее мизинец и вывихнул одним движением. Такое он умел – добрые люди научили. Тетка завопила. Лосев вывихнул и безымянный палец. Вопль усилился. Жестоко? А как с такою разговаривать? Мать Бори, умирая, доверила семейной паре единственного сына. Они, конечно, заверяли, что присмотрят пацана. И что в итоге? Обобрали и устроили мальчишке концлагерь на дому. Твари!

– Бора! – подскочил к нему дядя и попытался оттащить от супруги.

– Стой там, где приказал! – рявкнул Николай и отбросил его к двери. – Не то тобой займусь. Переломаю пальцы на руках и выброшу в окно – тебя и эту свиноматку. И мне за это ничего не будет – ведь я дебил. У меня и справка есть. Показать?

– Не надо, – поспешил опекун. – Не мучай Лизку. Я тебя прошу.

– Тогда иди в комнату, дело есть.

Опекун помялся и прошел. Перед этим переступил через поскуливавшую на полу Лизку. В комнате Лосев указал ему на стул, сам достал из шкафа чистую тетрадь и ручку.

– Вот! – сказал, положив на стол перед опекуном. – Бери ручку и пиши.

– Что? – спросил мужчина.

– Продиктую.

Лосев подождал, пока дядя приготовится, и начал:

– В Советский РОВД г. Минска. Гражданина… Фамилия, имя, отчество. Написал? Проживающего по адресу…

Опекун писал, высунув от старательности кончик языка. Было видно, что это занятие для него не частое.

– Заявление, – продолжил Николай. – Отступи на строчку ниже. Сообщаю, что являюсь опекуном моего двоюродного племянника Коровки Бориса Михайловича, 1948 года рождения, проживающего по адресу… Написал? Продолжим. Только вместо того, чтобы добросовестно выполнять возложенные на меня государством обязанности, мы с супругой… имя, отчество, полностью… украли у него отложенные его матерью деньги в сумме 500 рублей, а также одежду и другие вещи…

– Вася! – воскликнула молчавшая до этого тетка. – Не пиши этого!

– Еще пальчик сломать? – осведомился Николай. – Их еще восемь осталось. Приступить?

– Не надо! – поспешил опекун. – Я напишу.

Николай зашел за его спину и проверил. С ошибками получается, но это не беда. Не сочинение на экзамене.

– Все украденное обязуюсь возвратить, а за проданные нами вещи выплатить компенсацию, – продолжил диктовать Лосев. – Срок на это месяц.

– За месяц не выйдет! – замотал головою опекун. – Хоть убей. Я не так много получаю. За три.

– Пиши три, – подумав, согласился Николай. – Про пропитую тобой пенсию не забудь. Дальше. Если я не выполню этого обещания, пусть меня постигнет суровая кара советского закона и всеобщее презрение трудящихся.

Лосев сам бы не ответил, отчего вдруг приплел трудящихся, просто всплыло в памяти. А вот дядю Васю пробрало. Он весь как-то подобрался и закончил текст.

– Дата, подпись, – напомнил Николай. – Молодец, вставай. Лизка тоже пусть подпишет.

– Я не буду! – заявила «свиноматка».

– Пальчик приготовь! – хмыкнул Лосев.

Дядя Вася подскочил и помог супруге встать на ноги. Подвел к столу. Та сморщилась, но взяла ручку и черкнула ниже подписи супруга.

– Молодцы какие! – похвалил их Лосев. – А теперь я вправлю тебе пальцы. Я их не сломал, а только вывихнул. Давай, давай! – прикрикнул, уловив ужас в глазах у тетки. – Боря не садист, он хороший мальчик.

Тетка робко протянула пухлую ладонь. Николай ее схватил и двумя движениями вправил вывихнутые пальцы. Тетка охнула и застонала. Из поросячьих глаз на щеки выкатились слезы.

– Все, все, – заверил Николай. – Немного поболит и будет в норме. Завтра приносите вещи – те, что еще остались. А нет, так эта вот бумага, – он приподнял тетрадь, – окажется в милиции. Вам это ясно?

Супруги закивали.

– Все, вас больше не держу, валите.

Родственники удалились. Лосев спрятал в шкаф тетрадь и изучил книги на этажерке. А чем еще заняться? Все книги оказались сочинениями русских классиков. Поколебавшись, Николай остановился на Тургеневе – «Отцы и дети». В школе Лосев эту книгу не читал, как и многие другие, – скукота. Здесь же неожиданно увлекся. С Базаровым он ощутил духовное родство. Евгений занимался делом, а не болтал, как прочие вокруг. Он не лебезил, говорил, что думает. Лосев сам такой, потому не прыгнул выше командира роты, оставшись капитаном. Базаров умер молодым и одиноким, а Николай завел семью, но это мало что меняло…

Читал он до полуночи, прервавшись лишь на ужин. Сходил на кухню, пожевал все той же кильки с хлебом, запив ее водой из крана. Хозяин тела был доволен – он рыбку обожал, но Лосев дал себе зарок меню разнообразить. Вот завтра и займется.

Покончив с чтением, он разложил диван – тот раскрывался, словно книга. Амортизация на спинке и сиденье из стальных пружин, те упирались в войлок. Никакого поролона. Он застелил постель, почистил зубы, и, погасив свет, провалился в сон.

* * *

…На их позиции катил укропский танк. Но не привычный Т-64, а какой-то незнакомый, со сплюснутой, как панцирь краба, башней. «Похоже, «Леопард», – подумал Николай и прокричал в траншею:

– Гулямов, пиздани его из «Джавелина»!

На бруствер выскочил боец с трубой в руках. Присел, пристроив на плече, и приник к визиру командно-спускового блока. Хлопок – и дымный след ракеты устремился к танку. Она попала точно в башню, но «Леопард» ее как будто не заметил. Взревел движком и устремился прямо к ним.

– Вторым давай! – рявкнул Лосев.

Вторым не получилось – не сработала «шайтан-труба». Это был «Энлоу», английское дерьмо, которое стреляет через раз. Гулямов, лучший ротный птурщик, отшвырнув «Энлоу», заскочил в траншею. Песец, других в запасе не имеется.

– Пион, Пион! – Лосев крикнул в рацию. – Огонь – на нас! Передаю координаты…

Он все кричал, а танк неумолимо пер на них. Следом, прячась за кормой, рысили шустрые укропы. На фланге застрочил ПК, отсекая их от «Леопарда». Танк дернул башней и выстрелил из пушки. Пулемет умолк. Танк покатил к траншее, опуская дуло пушки. «Не успеют их накрыть», – понял Лосев. Зрачок ствола уставился ему в лицо. «Песец!» – подумал Николай. Разум требовал отбежать по ходу сообщения или хотя бы присесть на дно траншеи, но тело вдруг оцепенело, и он с ужасом понял, что не в состоянии пошевелиться. Из дула танка вырвались огонь и дым, Лосев увидал стремящийся к нему снаряд, но тот вдруг почему-то замедлился и шлепнулся на бруствер, не взорвавшись. А после зазвенел – пронзительно и противно.

Весь в поту, Николай вскочил с дивана и ошалело огляделся. Он в комнате, вокруг темно, но можно разглядеть очертания предметов. Сон, всего лишь сон… Но, блин, до чего ж реальный!

Звонок внезапно повторился – звонили в дверь. Николай, как был – в трусах и майке, побежал в прихожую, где, щелкнув выключателем, зажег свет и отпер дверь. За нею оказался дядя Вася. В руке он держал объемистый узел.

– Вось, принес, – сообщил племяннику. – Твои рэчи.^[11]

Не говоря ни слова, Николай забрал тяжелый узел. В нем что-то звякнуло.

– Подстилку возверни, – заторопился дядя. – Яна мая.

Николай отнес узел на кухню. Там, водрузив его на стол, стал доставать кастрюли и тарелки, выкладывая их рядком. Нашлись здесь чашки с блюдцами и чайник для заварки – похоже, что комплект. Еще ножи и вилки и другая утварь. Но более всего удивили Лосева рубашки с кепкой, лежавшие на дне узла.

– Твои, – промолвил дядя. – Я их не носил, в шкафу лежали.

Лосев достал оказавшийся в узле халат – явно женский. Об этом говорила пёстрая расцветка ткани.

– Олькин, – пояснил опекун. – Его тоже не носили.

Он забрал подстилку и, сложив, сунул в карман.

– Я пойду? Мне на смену.

– Постой! – ответил Лосев. – Я видел у тебя такую сумку… Из сетки сплетена.

– Авоська?

Николай кивнул:

– Дай мне.

– Пятьдесят копеек стоит, – промолвил дядя, доставая сумку.

– Из долга вычтешь, – сообщил племянник, забрав авоську. – Свободен.

Но опекун остался у стола.

– Ты, эта… – начал, глядя в пол. – Не говори никому про меня и Лизку. Что гроши у тебя забрали, рэчи… Дознаются в деревне – здоровкаться не будут. А мамка с хаты выгонит… Хоть ты не едь туда.

– А раньше что не думал? – хмыкнул Николай.

– Дык это Лизка, – завздыхал мужчина. – Жадная она. У ей родня вся такая.

«Что ж ты на ней женился?» – хотел спросить Лосев, но не стал. По-разному бывает. Жениться можно по залету иль не разобраться в нареченной. Женщины, пока в невестах, показывают себя с лучшей стороны. Мы, типа, добрые и работящие. Ад начинается потом…

– Если вернете, что забрали, не скажу.

– Не сомневайся! – заверил опекун. – Я на тракторном раблю^[12]