– … Вот, говорят, колдун не может умереть и мучается до тех пор, пока искусство своё не передаст. Ему достаточно для этого лишь коснуться человека – и готов новый колдун, а старый преспокойненько в гробу вытягивается. А бывает, что устанет хворать и заснёт летаргическим сном, просыпается уже в гробу на кладбище. Силушка-то чёрная покоя не даёт. Он вылезает ночами и караулит, когда какие-нибудь дураки, вроде нас, забредут сюда….

Люся боится и прижимается ко мне тесней.

Луна то спрячется, то вновь расчистит себе проталину в облаках, и пульсирует из её черноты, заливая всю округу мертвенной бледностью.

Мы брели бездумно кладбищенской аллеей, как вдруг странный посторонний звук привлёк наше внимание. Будто песком по плащовке прошуршало за спиной. Мы с Люсей остановились, с недоумением оглянулись. В полутьме на одном из могильных холмов будто на пружинах поднялась чёрная фигура.

Я не успел её толком рассмотреть – Люся утопленницей вцепилась в меня, щекой прижалась к подбородку, совсем близко блестели страхом её глаза, волосы закрыли весь мир. С трудом оторвал ёе от себя, чтобы иметь возможность защищаться.

Казалось, всё вокруг на своих местах. Чего Люся трясётся? Но звякнула калитка, и взор поймал движущийся на нас чёрный силуэт. Без сомнения, это был человек. Не животное, не чертовщина какая-нибудь. Старушка – роста маленького, на голове будто капюшон, на спине горб, и плащ шуршит. Шажки мелкие, шаркающие – несомненно, старушечьи. Но никаких намёков на лицо, руки – всё напрочь задрапировано темнотой.

Люся молча тряслась, повиснув на моей руке, и колебания её тела достигли невероятной частоты. Хочу успокоить её и говорю, как можно спокойнее, но голос предательски сипит и срывается:

– Что за шутки? Тут либо по морде бить, либо рвать без оглядки. Начнём с первого….

Жду, что фигура сейчас бросится на нас с жутким воплем Гордеевского голоса:

– Ага, попались!

Но горбатый силуэт вдруг останавливается, качнувшись на месте, поворачивается и также, не спеша, начинает удаляться. Со спины он ещё сильнее похож на старуху, и, слава Богу, что нам не пришлось увидеть её, наверняка, мерзкой рожи.

Люся, кажется, начала оживать, хотя её по-прежнему бьёт озноб

– Что? Что это было?

Фигура уже далеко, за ней надо следить взглядом, чтобы не потерять в темноте.

– Не смотри и успокойся, – я повернул девушку за плечи и повёл прочь. – Ну, было, было и сплыло – теперь нет. Пошли отсюда.

Она идёт безропотно, вертит головой, оглядываясь. Дорожка упирается в пролом в заборе. Кажется, все наши страхи позади.

Но не тут-то было! За спиной вновь слышны шаги, ближе, ближе…. Я заслоняю Люсю собой, готовый к самому худшему. Из темноты выныривает Гордеев, идёт по тому самому месту, где только что шаркала ножками загадочная фигура. Будто столкнул её в сторону и идёт к нам. Идёт, благодушно улыбаясь – издалека видно. И нам с Люсей сразу становится хорошо и спокойно.

– Что, испугались, голубки?

– Так это ты был, ты…? – Люся молотит в Гордеевскую грудь кулачками. Для него это вместо щекотки.

– Здорово я вас?

Мне непереносимо его глупое торжество.

– Нет, Виктор, здесь действительно кто-то был. Минутой раньше ты столкнулся бы с ним лбами. Да нет, там старушка была вот такусенькая.…

Гордеев ни с кем не хочет делиться своей славой:

– Да я это, я, говорю…

– Может и ты, да вот пиджак твой импортный за версту светит.

– Да? – Виктор обескуражено посмотрел на его светлые полы, но тут же нашёлся. – А сейчас?

Он стянул пиджак, вывернул его на изнанку и накинул на плечи:

– Ну?

– Похож, – говорю. – Только морда фосфором светится.

Виктор голову наклонил вперёд цыганскими кудрями, руки за спину заложил – ворот пиджака вздыбился. Ну, точь-в-точь, как та фигура, даже горб на месте. Только великовата, конечно.

– Он! Он! – Люся запрыгала дошкольницей, в ладоши запрыгала, потом спохватилась. – А Людка где?

Тут и Карасёва подошла из темноты, схватила нас с Витькой за локти:

– Пойдёмте, пойдёмте отсюда поскорей!

Мы выбрались с кладбища и побрели домой, болтая ни о чём. Только Людка напряжённо молчала, к чему-то прислушиваясь и оглядываясь назад. У самого посёлка она вдруг разрыдалась:

– Хватит вам трепаться! Я там видела такое, такое….

Все мы принялись её утешать, расспрашивать. Она кое-как успокоилась и, наконец, поведала свои приключения.

– Пока Витька ходил вас пугать, я присела меж оградок, ну, чтоб не увидели. И кто-то прополз перед моим носом – плащ шуршал, покойником пахло. Я чуть не умерла со страху.

Вот тебе и на!

Теперь и мы с Люсей принялись убеждать, что видели кого-то в плаще, правда, не так близко, чтоб унюхать его запах. Витька один ни чему не верил и всё посмеивался. С тем и пришли на знакомую улицу.

Возле дома Карасёвых стоял военный «уазик». Бравый прапорщик при портупее и сапогах шагнул навстречу:

– Здорово, молодёжь! – и Люде, – слышь, позови сестру.

Людка прошла в дом, а прапор, пожав Витьке руку, протянул её и мне.

– Николай, – представился он. – А для знакомства у меня кое-что есть.

Нырнул в «уазик», вернулся с армейской фляжкой, потряс над гордеевским ухом:

– Нюхни, Витёк.

Тот свернул пробку, нюхнул, лизнул, поморщился:

– Спиртяга.

– Ага, – Николай вновь побывал в машине и вернулся с кавказским рогом в металлической окантовке с массивной цепью, – Подойдёт стопарь? Я его надраил, держи.

– Посуда увесистая, – вертя в руках рог, согласился Гордеев. – Хохлы о таких говорят: «Возьмешь в руки – маешь вещь».

Из дома вышла старшая Людкина сестра Татьяна.

– Опять ты здесь, – напустилась она на прапорщика. – Что у тебя за мания с пистолетом свататься? Ты в наряде? Вот и валяй отсюда, служи, пока из армии не выгнали.

– Пойду служить, – согласился прапор. – Прощайте, Татьяна Васильевна.

– Поезжай, Коленька, служи честно-причестно, а когда медаль получишь – приезжай.

– Я так и сделаю. Только вот с друзьями выпью на посошок.

Хлопнула дверь.

– А вот и я! – Людка выскочила с бутылкой вина. От пережитого страха не осталось и следа. – Забыл, народ? У меня ж сегодня день варенья!

– Да ты что?! – Николай хлопнул себя по лбу, вырвал у Виктора рог и протянул Людке. – Дарю, красавица. Расти большой, не будь лапшой.

Девчонки начали пить вино из рога. Прапор протянул фляжку со спиртом Витьке, он мне, но я отказался. Гордеев, с горделивым видом поглядывая на меня, приложился к горлышку, сделал глоток, потом сунул тару Николаю и кинулся под водоразборную колонку. Отдышавшись, предложил прапору:

– Разбавь.

Бравый вояка величавым жестом отринул его совет. Выпустил из груди воздух, опрокинул фляжку и сделал несколько больших глотков. Задумался.

– Эй, ты слышь, живой? – теребил его Гордеев.

Николай не обращал на него внимания. Восстановив дыхание, словно очнувшись от раздумий, заговорил мечтательно:

– Сколько тебе, Людочка? Семнадцать? Двадцать? Чудесная пора. Пора смелых надежд и первой любви. Как это у Достоевского? «Ночь,.. туман,.. струна звенит в тумане.» Помните? Струна…. туман на озере…. Поехали, девчата купаться. Что может быть прекраснее ночного купания.

Татьяна Карасёва была не против, но Людка заупрямилась, должно быть, хмель кружил ей голову:

– Хочу на кладбище! Поехали, мальчики, ведьму ловить.

– Слово именинницы – закон для окружающих, – прапор распахнул все двери служебного авто. – Полезай, девчата. Ведьму поймаем, а на озере утопим. Вся ночь с нами!

Люся была не против покататься, но, заметив мою нерешительность, подошла:

– Там, на кладбище, нехорошо получилось. Лучше я домой пойду. Проводишь?

И тут же тень пробежала по её лицу – домой ей сейчас меньше всего хотелось.

– Люська, не дури! – крикнула Людка из машины. – Ты ж у меня на именинах. Другой раз не отпрошу, вот увидишь.

Тут и я сообразил, что зря кочевряжусь – лучше ехать куда-нибудь с Люсей, чем брести домой одному. Я подхватил её на руки и понёс в машину, шепча на ухо:

– Ночь, туман, струна звенит в тумане, и звезда с звездою говорит….

Уселись – я с девчонками сзади, прапор с Витькой впереди. Прежде, чем завести мотор, они снова открыли фляжку.

– Эй, ребята, – встревожился я. – Не так часто – кто машину поведёт?

– Вы бы действительно не увлекались, – поддержала меня Таня.

Машина тронулась. Николай врубил пьяного дурака – нарочито виляя по всей дороге, запел:

– Ну и пусть, будет нелёгким мой путь….

Девчонки взвизгнули.

– Допрыгается, – заглянул я в мрачное будущее.

Таня с гордостью за кавалера сказала:

– Он вообще ничего не боится – это даже страшно.

– Ничего не бояться нормальный человек не может, – заметил я. – Даже если у него ума на мизинец, то и тогда он должен распознать хоть самую примитивную опасность.

– Ребята, нет проблем, – вклинился Гордеев. – Держу пари – люблю пари – что командир твой, Танька, струсит один на кладбище.

– Спорь, Таня, – посоветовал прапор, – без штанов юноша останется.

– Да ну вас, – Таня отмахнулась. – Дефицит нормальных людей хуже дефицита колбасы.

Она старалась держаться независимо, но видно было, как она любит Николая, всей душой тянется к нему, болеет за него и страдает. Люся сказала мне позднее:

– Ей хватило одной лишь его фразы: «Знаешь, я так себя люблю, так уважаю, что нашёл тебя».

– Не, ты скажи, Колёк, скажи, чего ты боишься, – пьяно приставал Гордеев.

– Чего боюсь? – Николай покосился на него. – В командировках часто бываю, люблю шашлыки на вокзалах есть. Вот и боюсь, что какая-нибудь зараза нерусская накормит меня собачатиной….

– Шашлык из собачатины…, – Витька передёрнулся от отвращения.