Легче стало по дороге домой. Боли пропали. Все мысли, ночью промчавшиеся сквозь мою душу и, казалось, ископытившие ее совсем, вдруг стали источником тонкого наслаждения. Печаль, охватившая, была сладка, и я уже опасался, что она уйдет. Такое сожаление испытываешь, когда стоишь под безукоризненно синим небом в прекрасный летний день, полностью забыв о благополучии всех на свете кроме себя любимого, и осознаёшь, что никогда уже не познаешь такого счастья.

Дома, перекусив, улегся на диван и уставился в потолок, изучая его побелку – после ремонта уже померкшую. Сон не шел. Я как раз решал – помечтать на тему «душа просит праздника» или включить телевизор, когда постучали.

– Да-да! – крикнул, не потрудившись встать, – войдите.

Дверь распахнулась. На пороге стоял молодой красавЕц кавказской наружности. Номинально он был мой сосед – кажется, его звали Эдик. Он недавно демобилизовался и учился в милицейской школе, куда дядя его пристроил – большая шишка по этой части. Минувшую ночь курсант, должно быть, не спал – намекали на это небритые скулы, припухшие покрасневшие глаза и запах загула, который, словно мошкара, витал вокруг его чела. Аромат еще тот!

– Чего, спишь, что ли? – спросил, подозрительно оглядывая комнату. – Разбудил? Ну, извини. Бабу хочешь? Вчера на рейде прихватили – расстаться не можем.

Увидел трико на спинке стула – цапнул:

– Можно одену? Видишь?

Кивнул на бриджи форменные свои – они были мокры.

Мелькнула мысль, которую не осмелюсь озвучить – она-то и повела к соседу.

Девица была незнакома и гораздо страшнее ночного кошмара – в солдатской майке на босо тело. От вида ее стало смешно.

– Вера, знакомься – сосед Анатолий. Дашь ему?

– Хорошему человеку разве жалко. Купишь пузырь?

Эдик в моем трико изогнулся лакеем:

– Я сгоняю, а вы пока тут….

Взгляд его жаждал денег.

– Без меня, – сказал я.

В его глазах мелькнул испуг, но тут же был прихлопнут ресницами.

– Дай взаймы.

– Деньги, сосед – самое главное зло на земле.

– Легко говорить, когда они есть.

– Отцепись от него, – вздохнула девица. – Анатолий не такой придурок.

В соседе взыграла кавказская кровь:

– Эй, женщина! Будь осторожней в словах.

А в девице застарелая ненависть проститутки к халявщику от закона:

– А ты…. Это гораздо хуже, чем струсить. Ты рехнулся! Трудно, наверное, быть дебилом?

Мне еще разнимать их придется!

– Я, пожалуй, пойду – не хочется блевать посреди вашего праздника. Отрепетирую серьезное выражение лица и на работу. А вы – чтоб без драки тут.

Денег я им все-таки дал и действительно пошел на работу.

Гена Шабуров удивленно уставился на меня, явно приняв за идиота:

– Еще один, мечтающий обустроить страну? Вот поменьше бы таких, и она не нуждалась ни в каких переделках – все планы партии выполнялись досрочно.

– Диалектик?

– Нет, пострадавший. Все, пытавшиеся обустроить жизнь, кончали тем, что она обустраивала их сама….

В мире, где происходит то, что не должно происходить, часто произносишь слова с противоположным смыслом. Я и сказал:

– А я уверен: каждый становится собою не по воле случая – нет, лишь подлинное содержание составляет его суть. И если выбора нет в настоящем, значит, в прошлом был сделан неправильный выбор.

То ли понял Шабуров меня, то ли нет – взгляд отвел, когда говорил:

– Может, вспомним, наконец, что мы не студенты и начнем вкалывать? Как в вас вдолбить, товарищи мастера, одну-разъединственную мысль – план превыше всего!

Гена, в отличие от меня, не собирался спасать весь мир – и вообще сильно смахивал на человека, который не любил делать то, что он делал.

– Послушай, я же не собираюсь заниматься чем-то противозаконным: посижу, посмотрю, прикину – и что-нибудь выдам: мысли есть.

Разложил на столе в мастеровой техническую документацию заказов и стал выписывать деталировку.

Заскочил Женька Перфильев:

– Как дела?

– Лучше чем у тебя.

– Врут люди.

На любопытство его – люблю, мол, приобретать знания во внерабочее время.

– Надеюсь, ты хорошо себе платишь.

В будке появился бригадир Григорий и все его сто восемьдесят пять сантиметров.

– И этот здесь? Сладок вкус любимой работы?

Он посмотрел на стол, на развернутую документацию, на руки мои… но не в глаза.

– Хочу сверить твои слова с нормами технологического времени на сборку изделия.

– А потом будете резать расценки? Только через мой труп!

– Не искушай.

– Мастер, тебе больше всех надо?

От ответа спас звонок телефона. Мы переглянулись, и Женька нехотя снял трубку. Слушал-слушал, а потом так громко выругался: «Черт!», что мы с бригадиром вздрогнули.

– Начальство тянет? – поинтересовался Григорий.

– Помолчи, а! Просто закрой рот и стой, – и ко мне. – Представляешь? Отпуска всем зарубили до конца года. Блин, концлагерь, а не завод!

– В январе отгуляешь, – подсказал бригадир. – Водка холодная, бабы непотные….

– Гриша, заткнись, добром прошу!

У того непроизвольно дернулись руки.

– Даже не думай! – Женька Перфильев был боксер. Он так стремительно повернулся к Григорию, что тот отпрянул. Бригадир был крупнее и выше, но злая решимость в глазах мастера заставила его отступить – выругался и вышел.

На производстве ценится послушание. Если хочешь шоколадку, веди себя хорошо, и мастер не тронет твою премию за бездефектность и дисциплину труда. И наоборот: если доставляешь неприятности, будешь наказан лишением всей десятипроцентной надбавки к месячной зарплате или части ее. Шаг за шагом, уступка за уступкой складывают производственные отношения.

Результаты анализа технологических операций участка завершения – окраски, сборки и затаривания готовой продукции у меня были готовы к концу дня, то бишь к началу моей смены. Ночью я еще и таблицу нарисовал для наглядности. Две таблицы – для каждого заказа свою. Можно сказать, доклад готов и подтвержден документально – это первое, чему учатся инженеры. Теперь то же самое для комплектующих по механическим участкам – в своем цехе сам, по другим цехам информацию даст Акашин. И тогда можно садиться за маршрутную карту-календарь на каждый день движения деталей до сборки и самой сборки, предъявления и сдачи продукции заказчику – такова была задумка. А дальше – идти к начальству за «добром» на эксперимент или же осуществить его на свой страх и риск.

Риска еще не было, но появилась тревога. Когда прошлой ночью родилась задумка, настроение было совсем другое – тогда переполняла вера, что, рассчитав планомерность движения комплектующих по участкам обработки к сборке и упростив за этим контроль, избавлю цех от штурмовщины. Угнездившаяся за сутки улыбка сползла и опала под ноги, как старая змеиная кожа, когда сопоставил всего два числа – суммарную норму времени сборки плановой партии по технологии и часовую протяженность рабочего месяца. Они разнились не в пользу ритмичной работы! На имеющейся производственной площади, с нашим набором инструментов и механизмов, реальным численным составом бригад поставленный план был невыполним по каждому из заказов.

Вот, блин, засада! И что же делать? Вся задумка моя насмарку.

Еле дождался утра.

Женьке Перфильеву – по барабану. Гену спросить – тот должен знать.

Шабуров из толпы не любил выделяться. Его назначение на должность старшего мастера участка завершения механосборочного цеха случилось задолго до мирового потопа и явилось, с одной стороны, воплощением того, что все народы в стране советской обладают равными возможностями, с другой – настоящим чудом. Однако на шутки по этому поводу Геннадий искренне обижался, полагая, что если будет продолжать целовать начальство в зад, то что-то получит от него взамен – карьерный лимит весь исчерпал.

Покосившись на конспекты мои, старший мастер глубоко вздохнул.

– Меня сейчас больше интересует – сколько изделий сдал ты за смену БТК?

На мое недоумение улыбнулся:

– Шел бы домой – лица уже нет. Вторые сутки не спишь? Ну, хорошо!

Сел за стол, высморкался в носовой платок и приложил его ко лбу.

– Развлекай.

Складывалось впечатление, что у меня дебют на сцене.

Выслушав краткий доклад мой, покачал головой:

– Возможно, в другой раз у меня будет время и желание поспорить об этом, но не сейчас.

– Иногда жизнь не оставляет времени, а требует ответа здесь и сейчас.

– Жизнь или ты?

До меня вдруг дошло – Гена не понял и десятой доли того, о чем я сейчас ему говорил. Даже, наверное, сотой.

В эту минуту в будку мастеров вошел бригадир 322-го заказа Костя Куьмук с лицом Никулина, фигурой Моргунова и голосом Вицина из кинофильма «Самогонщики». Он медленно и осторожно приблизился к столу, осмотрел его и ткнул пальцем в мою тетрадь с записями.

– Эта? Жентяй говорит: ты здесь такое накопал, что нахрен работать….

Его адамово яблоко прокатилось по горлу от ключиц к подбородку.

Гена вскочил и руками замахал.

– Идет производственное совещание, и тебе нехрен совать свой нос не в свои дела.

На попытки бригадира возразить Гена гремел:

– Никаких вопросов! Никаких ответов! Нечего время терять – иди, работай!

Лицо Кузьмука исказила гримаса.

– Мастер! – это уже мне. – Ты скажи – нас действительно дурят?

Мое молчание было красноречивее всяких слов.

– При таком раскладе, – заявил бригадир, – надо приглашать партком и профком.

И вышел.

– Вот было бы это последнее огорчение…, – развел руки Гена, хотел еще что-то добавить, но в горле стал ком; он поморщился, глотая. – Понял теперь, что заварил?

– Не понял, как к этому относишься ты.

– Я не технолог, чтобы читать всю эту муру, – он кивнул на полку с документацией.

– И что мне сказать? Простите за беспокойство, пошел в техбюро?

– Чего добиваешься? Гнешься Кощеем да получишь по шее!

Начальником техбюро нашего цеха был Крюков Валера, выпускник ДПА. Мало того – бывший мой одногруппник той, дофлотской, поры.

– Я и не знал, – абсолютно честно признался он. – Что, правда? Тебе на самом деле хочется поставить вопрос об этом прямо сейчас? Все-таки конец месяца и квартала….

Я промолчал.

Он пристально посмотрел на меня:

– Чего же ты добиваешься?

Святые угодники! Меня это стало доставать! Ничего я не добиваюсь, а просто хочу знать – бардак этот задуман умыслом злым или запущено все от нерадивости.

Я приблизил к Валере лицо:

– Если скажу кое-что по секрету, обещаешь тайну хранить?

Крюков шумно сглотнул и несколько раз кивнул, выдавив хриплое:

– Конечно.

– Я – коммунист. Непонятно, да?

– Понятно, – поспешно заверил он. – Только почему это надо хранить в секрете?

Будь я азартным человеком, то после техбюро прямиком потопал бы в кабинет начальника цеха. Но, увы, я – философ. Тема есть – надо подумать. А на плечах груз бессонной ночи…. Да где там – трех уже! И я поплелся с завода.

Время к полудню спешило, когда вернулся домой. В голове роилось столько вопросов, что не сразу и понял – неужто телевизор оставил включенным?

На диване сидела Лялька.

– Здравствуй, Мыгра, это я.

Сжалось сердце предчувствием счастья – неужто вернулась?

Но у визита жены была цель другая.

– Зачем тебе нужен этот блеф?

– Понимаешь, встретились – Пушнинкова вся из себя такая счастливая: «Ах, Сереженька, мой Сережа!». У них была годовщина регистрации, а мы и на свадьбе не погуляли – теперь пригласила. Давай хоть задним числом отметим – собирайся! Нагрянем – покажем, что есть еще порох и в наших пороховницах. И вообще, как тетечка Лидочка говорит: в жизни только два раза собираются вместе все, кого любишь – на твою свадьбу и твои похороны. И поверь, во второй раз тебе будет не до веселья.

– Ведь это же ложь! Не стыдно будет в глаза им смотреть?

– Какой ты зануда! Помню, в общаге тебя звали Палундрой. Выдохся, да?

А занудный Палундра ощущал одновременно тоску и радость от этой встречи и предложения ее продлить.

– Тебе разрешили со мной поехать?

– Э, давай не начинай.

– А ночевать ты останешься?

– Как будешь себя вести.

И загрустила.

Я переоделся – был готов ехать.

– Ты где?

– Просто задумалась.

– О том, кого нет?

Жена покачала головой:

– О том, как ненавижу мужчин.

– Поменяла жизненное кредо?

И на ее вопросительный взгляд напомнил:

– «С этим прощаюсь, с тем гуляю, на того глаз положила».

– Ошибки прошлого видней.

– И забываются трудней….

Она казалась старше себя обычной. Невольно приглядывался к ее волосам – не пробивается ли седина? Излишне говорить, что я пытался направить ее энергию в приличное русло – например, сына прихватить к Ивановым с собой. Мы сидели в такси на заднем сидении – сидели довольно близко. Я мог точно сказать, сколько сантиметров разделяют наши плечи, бедра, колени. Возникшего меж нами напряжения хватило бы, думаю, зажечь лампочку от фонарика. Но Лялька, казалось, ничего не замечала. А если и замечала, то чертовски умело это скрывала.

– Нам нужен магазин игрушек.

Я только хмыкнул, а губы ее растянулись в улыбке:

– Оленька в интересном положении.

– Теперь понятно – едешь опыт молодой мамы передавать?

– Ни грамма не стыдно! Ведь вы, мужики, делитесь между собой, как плодиться и размножаться.

Я от удивления рассмеялся. А потом почувствовал, что вспотел под рубашкой с короткими рукавами – от напряжения. А вот у Ляльки не дрогнул ни один мускул.

Авто покинули у «Детского мира». Я закурил, стоял, любовался, как жена моя идет к дверям магазина – легкой походкой, расплескав роскошные волоса по плечам.

Господи, этот парень просто вцепился в нее, когда она выходила. Так ведь и Лялька была непротив – она улыбалась ему в ответ.

Мой рассудок мгновенно схватила ярость. Чувство ревности как фантомная боль в оторванной конечности затопило душу. Я заступил им дорогу, сжав кулаки:

– Слышь ты, жаба прыщавая….

Мне так захотелось врезать, чтобы кости его затрещали.

Парень покраснел и попятился, но ничего не сказал. Фыркнула Лялька:

– Мыгра, ты спятил! Это же Шараватов Сережка, мой двоюродный брат. Теть Лиду помнишь? Ее старший сын. Уразумел? А теперь сделай доброе лицо и пожми родственнику руку.

Не узнал пацана – вон как вытянулся. А ведь я его знал.

Черт! Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь знал, как я ревную свою жену. Что сомневаюсь в ней. Провел ладонью по лицу – может и правда станет добрее.

В руках у нее подарок в коробке – кукла с желтыми волосами. Девчонки! Сами уж мамы, а в кукол играют. Что-то я в этом вопросе не догоняю. Недоумение и уняло раздражение.

Брызнул дождь, когда мы поймали такси. Дворники на машине шептались друг с другом, а она катила в Металлургический район. Лялька пристроила голову мне на плечо – клянусь, я перестал дышать. Невозможно прожить с человеком три года и не научиться читать азбуку Морзе отношений – робкие взгляды на званом ужине: не пора ли домой и в постель; молчаливое извинение, когда под столом тянешься к ее руке; улыбка «я люблю тебя», брошенная к ногам. Что сейчас?

– Ты хотел бы заглянуть в будущее, даже если знал, что не в силах его изменить?

Я задумываюсь над ее вопросом.

– Не знаю. Наверное, лучше иметь надежду.

Она гладит меня по щеке.

– А я знаю, что ты любишь меня.

По указанному адресу дверь открыл несостоявшийся свидетель нашей свадьбы Сергей Иванов. Мы шлепнули ладошками, барышни обнялись и на кухню подались.

У Серого первый вопрос:

– Может показаться, что я сую нос в чужие дела, но мне говорили, что вы разбежались.

– А мы думали, новость для вас.

– Значит, правда. Холостуешь, дед – в смысле, торчишь?

Что сказать? Тут наши жены стали накрывать стол в гостиной. Я взглянул на Ляльку, веселую, счастливую и до того красивую, так сильно похожую на свою фотографию, что сердце неистово забилось, а низ живота свело. Все эти месяцы разлуки я беззастенчиво пользовался ее образом. К нему мысленно обращался в поисках утешения. Именно благодаря идеальному образу моей жены, что безмолвно стоит на столе фотографией, я выжил – не дал сгубить себя в угаре пьяном. Потому что верил: однажды она вернется, и мы заживем по-старому.

Иван, засмеявшись, встал.

А я остался с тревожной мыслью – а вдруг она сегодня со мной, чтобы сказать, что уходит теперь навсегда. Поймал ее взгляд. Она взглянула и отвернулась. И это движение охладило мой пыл. Между нами по-прежнему висело предательство – злое чудовище невероятных размеров. И унижение – оно прожгло в моем сердце дыру. И подозрение – я не тот мужчина, которого она в кумиры придумала.

Выпили и еще…. Развязались языки.

Разлад в нашей семье стал главной темой застолья.

Ляльке бы сейчас досталось, но я решил ей прийти на помощь.

– Один очень умный человек сказал: никогда не оглядывайся назад – просто оставь прошлое позади и найди что-то лучшее в настоящем.

– Уж не Гончарова ли? – съехидничала жена, и я стал объектом порицания.

Никогда еще за свою ложь не получал я награды выше.

В минуту уединения она сказала:

– Спасибо, Мыгра.

И бросилась в мои объятия, как самое уютное место на земле. А я зарылся в сладостный запах ее волос. Коснулся губами ее губ, и от печали перехватило дыхание. Это был сон – это просто не может быть правдой! Лялька в моих объятиях! Я прижал ее изо всех сил. Потом взял в ладони ее лицо и упер наши лбы.

– Не думал, что сегодня увижу тебя.

Перецеловал ей брови. Тронул губами ее переносицу; легко, словно бабочка, черкнул по ресницам; едва-едва, словно шепот, коснулся губ – снова и снова.

– Что ты делаешь?

– Забираю тебя в себя. Жаль мы в гостях.

Снизошло умиротворение. Я не стану таким, как все. Никогда не стану, потому что открыл и вобрал в себя истинную красоту. Всю оставшуюся жизнь готов нести ее в себе – обжигающую, как сокровенная тайна, и хранить ее так же доблестно, как мальчиш Кибальчиш военную тайну.

– Я тебя никогда не забуду, Оля Крюкова, – снова прильнул к ее губам.

И снова почувствовал вкус печали. Она поглотила меня, но вдохнула надежду.

Наши сердца бились в унисон.

– Давай будем думать, что сегодня мы первый раз встретились.

– Мыгра, – дрожащим голосом прошептала она, – ведь я тебя тоже очень люблю….

Двусмысленно это «тоже» – то ли она любит, потому что я люблю ее, то ли любит своего Куликова и меня тоже?

Больше она не могла говорить – из глаз ее брызнули слезы. А потом ее прорвало. Лялька никогда в жизни так не ревела (по крайней мере, на моей памяти) – до икоты, до того, что больше вообще не могла издать ни звука.

Тем не менее, в ванную постучали:

– У вас все хорошо?

Пушнинкова, которая теперь Иванова, быстро все сообразила – обняла Ляльку, усадила за стол, принялась потчевать:

– Успокойся – вы не все еще растеряли.

Стуча зубами о край стакана, Лялька сказала:

– Я бы предпочла, чтобы выбор оставался за мной.

Наверное, не для моих ушей. Но я присутствовал, и молчать было унизительно:

– Понятно тогда, почему ты замуж пошла. Чтобы обеспечить свободу выбора – под родительской опекой не разгуляешься.

– Ты о чем? – жена удивленно вздернула бровь.

– Все о том же.

– Вот знать бы, кто и когда посеял зерна сомнения в души ваши! – воскликнула бывшая свидетельница нашей свадьбы.

– Подробности любопытны? – я, кажется, начал хамить.