На сцене с русскими мотивами снова взрослые молодые танцовщицы. Теперь от них веяло родной безмятежностью, тишиной, солнечным лугом, на котором пасутся кони. Томный наклон головы, беспомощные руки вдоль тонкой фигуры – Александра с подругами идут русским хороводом по сцене!

А московского гостя понесло. Не опуская мобилу, он повернулся.

– Позвольте представиться, гражданин участковый – Сергей Нарышкин, блогер московский и подлец из подлецов, – высокопарно произнес он.

– Ну-ну, – поощрил откровения участковый.

– Я – подлец, сволочь, подонок… Меня из тюрьмы за это прогнали.

– Не в ту посадили, знать, – посетовал капитан полиции.

– Жизнь сложна, – непонятно к чему сказал Серега.

И участковый не смолчал:

– Или сбежал?

Двое парней – совсем мальчишки – в белых рубашках и с гитарами вышли на сцену к микрофону. Струнные инструменты не совсем профессионально застонали в их руках.

И Бог знает почему у Нарышкина сжалось сердце в тревоге. Думалось о сопливой молодости, хотелось неизвестно чего. Черт бы её побрал, эту «генеральную репетицию» – пробрало до самого донца души. В груди пусто, точно сердца нет. А тут ещё эти гитары стонут…

Ощущение тревоги не проходило.

Обладая импульсивным, увлекающимся характером, Серега часто предпочитал необдуманные поступки рациональным…

Между тем, капитан полиции размышлял – не надеть ли на «подлеца» санаторского наручники и доставить куда следует? А куда следует, не знал. Да и наручники дома. Впрочем, сходить – дело пяти минут: живет-то напротив…

– Ну так, как вы меня воспринимаете, гражданин участковый?

Капитан вздрогнул, замер, притаился – будто мысли его подслушали.

– Никак не воспринимаю, – тихо произнес он. – Столичный хлыщ, болтун…

– Которого бы надо, – прервал Серега его, – посадить, да не за что. Так?

– А этого я вам не скажу. Не положено знать первому встречному, что на уме у представителя органов правопорядка.

Блеснула мысль и снова тупость полицейская – подумал Нарышкин. Ему стало скучно с участковым. Где же Илья?

Будто поняв его настроение, сосед по креслу заговорил в другом тоне и о другом.

– Как вам женщины наши?

– Все красавицы, как на подбор. Про каждую можно сказать – не тело, а божественная поэма.

– Душой, стало быть, не интересуетесь? А женщина-то, она, как палка – о двух концах, – сказал загадочно капитан полиции.

– Муть! – вдруг развязно бросил Серега. – К чему мне женская душа? Были бы ноги красивыми… да и все остальное…

– Что вы сказали? – встрепенулся тут участковый, ему захотелось поспорить с приезжим.

– Я сказал – о чем можно с женщиной говорить? Было бы тело прекрасным. Да они сами больше в зеркало смотрят, чем в книгу, забывая, что ум остается на всю жизнь, а молодость и с ней красота бывают только в пору цветения.

– А душа?

– На какой мне предмет она? Песни петь? Вы поете с женой по вечерам?

– В компаниях – да.

– Ну, «под шафе» и я – Демис Руссос.

После продолжительного молчания участковый неодобрительно проворчал:

– Таким, как вы, я бы не захотел и в столице жить.

А ведь он прав – с тоской подумал Нарышкин. – Надо меняться. Не случайно мне поездка сюда выпала.

Чувствуя победу в интеллектуальном споре с высокомерным москвичом, участковый великодушным тоном проговорил:

– Забавное приключение.

На молчание Сергея добавил:

– Вы, интеллигенты столичные, когда с вас спесь слетает, становитесь скучными, как старики, и наивными, как первоклассники. Вот скажи мне, шибко начитанный, в каком возрасте стрелялся Максим Горький? Не знаешь. А моя жена знает. Вот тебе, дедушка, Юрьев день!

Чувствуя разгром по всем фронтам, Серега робко предположил:

– Кажется, в семнадцать лет…

– Ой ли?

Нарышкин не знал, что сказать. Сидел злой, расстроенный, но по-прежнему снимал то, что происходило на сцене.

А участковый, хлопнув ладонью по поручню кресла, поднялся и направился в сторону выхода из зала, заложив руки за спину – злой, презирающий москвичей и, в то же время, торжествующий.

Нарышкин сидел в неподвижной задумчивости.

На сцене снова постанывали неумелые гитары, и парни пели ломающимися голосами. А когда ушли со сцены, Серега подумал – играли и пели они замечательно: сладко и тревожно.

И дальше пошло-поехало – мир начал переворачиваться.

В чем-то прав участковый – скучно живет блогер Нарышкин: ни жены, ни детей… Чуть ли не сутками сидит в инете. А рядом простые, хорошие люди, которых он люто ненавидит, когда они выдергивают его из виртуальных пространств. Им хочется посидеть с бутылочкой за столом, поболтать о том, о сем, хором спеть любимые песни…

Нарышкин зазнался от популярности блога. Он стал личностью только лишь от количества посещений. Ему предлагают баснословные деньги рекламодатели. А все остальные-прочие для него – бездари и кретины.

Участковый был прав, называя его стариком скучным и наивным первоклассником.

Не так надо жить, блогер Нарышкин – сам себе в мыслях сказал Серега. – Не так.

Потрясенный до глубины всем происходящим вокруг и своими открытиями, московский гость глубоко задумался. А когда снова вернулся в реальность, вслух выругался:

– Черт знает что!

Несколько минут приходил в себя, собирая из уголков души все, что разбросал участковый. И снова уверенный в себе блогер снимал на мобильник генеральную репетицию хомутиниского коллектива художественной самодеятельности.

Проходом в сторону сцены прошла дамочка, востренький взгляд которой так и кричал на него – незнакомый мужчина!

Нарышкин понял без подсказки – женщинка незамужняя.

После этого Серега прислушался к себе и понял, что хорошее настроение вновь вернулось. На душе стало спокойно и иронично. Он по-хорошему улыбнулся, вспоминая всех артистов, которых запечатлел.

Подошел Илья, уже без наряда.

– Я видел – ты с участковым болтал. О чем?

– Дал подписку ему о невыезде.

– Так это ж прекрасно! И не уедешь, пока не женишься. Что-нибудь сделаешь для села…

– Для села завсегда горазд!

Потом Серега улыбнулся и пожаловался Алдакушеву:

– Пронырливый капиташка положил меня на обе лопатки в интеллектуальном споре. Кстати, Иваныч, проверим твою эрудиция – ты знаешь, когда стрелялся Алексей Максимович Горький? Вот-вот…

Бывший цыганский барон:

– Тогда он еще не был Максимом Горьким.

Нарышкину сделалось совсем весело. Он бросил взгляд на сцену, на которой возникла неловкая пауза, покосился на туфли Алдакушева – а вот что сказать, не знал.

Сидит рядом с ним умудренный опытом и обремененный годами старший товарищ, чуждый сопливой сентиментальности (стихи читает от настроения), строгий, но справедливый, учит его уму-разуму. Насмешливые глаза его полны отцовской нежности…

– Участковый, в принципе, неплохой человек, – произнес Алдакушев. – Хотя я однажды сказал ему, что не уважаю таких, как он.

– Почему же?

– Подраться не дал с одним негодяем.

– Так он же был прав! Драться нельзя в общественном месте. Аморалочка.

Илья разозлился, вспомнив минувшее:

– Некоторых только так и учат. Сейчас бы боялся, а не хамил из подворотни, как пес шелудивый.

– Ого, Иваныч! Так у тебя есть враги?

– Скорее – мне неприятные люди.

Нарышкин посмотрел на него насмешливо.

Да и Илья Иванович после минутной вспышки уже находился в хорошем настроении.

Серега подумал – в селе хорошо, спокойно и просто дышится; мир кажется понятным и приятным; можно думать и не думать, вспоминать и не вспоминать… И интернет есть. Может, действительно переехать сюда и не боятся гастрита, жениться на первой красавице, детей завести да жить–поживать. Денег у него полные закрома…

Нарышкин краешком уха услышал легкие шаги на проходе. Скосив глаза, увидел белую фигуру девушки, двигающуюся в сторону сцены. Узнал в ней ведущую.

Белый цвет концертного платья был ярок, насыщен, подчеркивал подробности идеальной фигуры. И общее впечатление было такое, что мимо проходит жданная неожиданность.

Действительно, в полумраке передвигалось летучей походкой нечто легкое, прозрачное, даже зыбкое.

Ещё Серега разглядеть сумел нежно-матовое лицо и тут же понял, что девушка по-настоящему красива. На сцене она казалась неприступной королевой, а сейчас близкой, простой и понятной…

– Женя, – окликнул Алдакушев, – куда торопишься? Посиди с нами.

И произошло странное – девушка решительно повернула к ним. И поскольку на крайнем кресле к проходу сидел Илья, а рядом Сергей, она протиснулась мимо них и присела слева от столичного гостя.

– Позволь представить тебе, Сергей, первая красавица села, Евгения – правда, в своем возрасте.

Пожимая руку московскому гостю (он, кстати, привстал и склонил голову), девушка славно сказала:

– Ах, какие пустяки, Илья Иванович.

И Нарышкин поцеловал ей руку.

Ни тени смущения на лице девичьем.

Было что-то артистичное в её движениях. Ей было все равно – где сидеть, с кем. То, что Серега – московский гость, не добавило к нему интереса в её глазах. Она, немного прогнувшись вперед, общалась с Ильей Ивановичем.

Нарышкин решил напомнить о себе.

Суждены нам благие порывы…

– Это кто написал – Пушкин или Лермонтов? Я, знаете ли, всегда их путаю. Меня только что пытал ваш участковый инспектор на предмет – интеллигентный я человек или нет?

Ведущая сцены и цыганский барон прервали беседу и посмотрели на Сергея.

В этот момент он уже набело, окончательно рассмотрел девушку и пришел к выводу – да, удивительно хороша!

От неё благоухало духами приятными.

– Я все-таки больше люблю Пушкина, – без улыбки сказала Евгения. – Нет, серьезно!

Девушка произнесла всего несколько незначительных слов, но они были сказаны с такой простотой и непосредственностью, с такой интимной интонацией, что Серега почувствовал, как девушка начинает занимать в нем, Нарышкине, такое же удобное место, какое занимает в клубном кресле.

Тут Алдакушев его представил. Причем, полушутя, и так, что девушка Женя негромко засмеялась.

А Нарышкин с новой силой почувствовал, что к нему вернулось хорошее настроение. И девушка была хороша! Ему так легко и весело говорится – так много слов висит на кончике языка. Евгения, кажется, слушает с удовольствием.

Серега так заболтался, что неожиданно для самого себя предложил девушке встречаться.

Евгения слегка нахмурила брови, покусала ровными зубами нижнюю губу.

– Мне не до встреч ныне будет. У меня выпускные экзамены.

Школьница! А смотрится невестой – вполне сложившейся для серьезных отношений.

– Вы не хотите со мной встречаться только по этой причине?

– Да, – подумав, сказала она.

Потом покачала головой и замолчала так естественно, как перестают шуметь деревья, когда затихает ветер. Лицо у неё погрустнело.

Может, она не верит в серьезность происходящего – москвич и щеголь (звучит будто в рифму, а полутьма скрадывает его спортивный наряд) приглашает её на свидание, а она – не могу, мол, у меня госэкзамены.

– Вы любите кого-то? – вдруг тихо спросил Нарышкин.

– Я не знаю, люблю или нет, – медленно сказала девушка. – Только я замуж ещё не собираюсь. А вы взрослый человек – вам жена нужна, а не девушка.

Это какой смысл вложить в слово «девушка», – цинично подумал Сергей.

– А я хочу выучиться, обрести специальность… Большие планы по жизни. От дружбы я бы не отказалась. Но ведь вам этого мало…

Разумно мыслит – подумал Сергей.

Тут в зале загорелся свет, собирались артисты на «разбор полетов».

Женя ушла к толпе.

Алдакушев поднялся:

– Ты подожди меня в фойе. Мы не долго…

И пошел вслед за первой красавицей школьного возраста.

Нарышкин вышел в фойе и сел на диван.