Отец плечом толкнул дверь, ведущую в мансарду, где находилась комната Греты. С тех пор, как она поступила в художественную школу, ее комната с каждым днем все больше превращалась в склад поделок и рисунков. А с поступлением в художественную академию и вовсе превратилась в мастерскую художника, где нашли свое место купленные для учебы мольберты, ящики с красками, залежи подрамников, груды разномастных паспарту, и только приютившиеся в углу кровать и туалетный столик напоминали о первоначальном предназначении этой комнаты. Мама с самого начала противилась тому, что дочка сутки напролет дышала краской, и настаивала перенести ее кровать в комнату рядом с их с отцом спальней, но Грета наотрез отказалась, потому как только в этом груженом художественной всячиной помещении находила свое уютное гнездышко. Ее комната на Ринге была куда более просторной, но Грета никогда не воспринимала ее как свою комнату, скорее как съемную, где нет уюта, как ни завешивай белые стены картинами. И ни один вид на мерцающий огнями Центр для нее не сравнится с картой звездного неба, которую она видит, высунувшись из окна родной мансарды.

– Куда это поставить? – спросил отец, указывая на вещи.

– У кровати. Я потом разберу.

– Хорошо.

– Спасибо.

Отец оставил вещи и покорно вышел из комнаты, предоставляя дочери свободу действий. Как только закрылась дверь, Грета рухнула лицом на родную, пахнущую теплым синтепоном, подушку. Как же хорошо, наконец, вернуться домой.

Через двадцать минут был готов простой завтрак. Маркус поджарил яичницу, пару сосисок на каждого и хлеб. Заварил чай. Грета пребывала в уверенности, что без нее он питается в кафетериях.

– Как мама? – мужчина первым нарушил молчание за столом.

– Хорошо. Уже хорошо, – ответила Грета, уплетая горячие сосиски, пока не остыли. – Сразу после родов с ней было сложно – врачи сказали, что у нее развилась послеродовая депрессия, но она быстро прошла.

Грета не стала распространяться о том, что для этого Свен отвез жену и дочку на неделю в загородный дом на озере, где жили его родители. Она и без того все время чувствовала себя гонцом с плохими вестями. Ведь это именно она рассказала отцу, что мама выходит замуж, что мама беременна, что мама родила. Внешне отец стойко переносил новости, но глаза выдавали его тоску и печаль. Грета очень его жалела и как могла смягчала удары. В последний раз родители общались по телефону, когда маму выписали из роддома. Он поздравил ее и пожелал счастья с новым мужем. Бог знает, что у него в тот момент творилось на душе.

– Сейчас мама сидит дома и ухаживает за Каей, – сказала Грета.

– Кая? – переспросил отец, – Имя-то какое…

Его глаза слипались от усталости.

Грета умолчала, что ее сестру назвали в честь мамы Свена.

– Как дела в академии?

– Готовлю работы для конкурса, – как на духу ответила Грета.

– Конкурса?

– Знаешь отели у Вантового моста?

– Альфа-Лира и Бета-Лира? – припомнил Маркус.

– Да, – Грета оторвала кусочек хлеба и положила в рот. – Господин Адлер, мой преподаватель живописи, расписывал холл в Бета-Лире.

– Да, я помню, ты говорила.

– У него бы половина жизни ушла, делай он это один. Он набирал помощников из студентов, начиная с третьего курса, – разумеется, за оплату.

– Так.

– Кто-то шепнул в нужное ухо о его работе, и теперь его зовут в Богров – там тоже отель. Вот он и набирает студентов.

– Далековато, – качнул головой отец, припоминая карту. – И ты хочешь поехать?

– У меня еще работы не готовы.

– А насколько уедешь, если победишь?

– На все лето.

– Было бы здорово.

Грета подняла глаза на отца.

– А ты?

– Жил же я как-то целый год без тебя. Проживу и три месяца.

Чувство вины перебило чувство голода.

– Прости.

– Не бери в голову.

Грета почувствовала удушливую волну стыда и поспешила вернуться к разговору.

– Там всего десять мест – конкуренция будет ужасная. Большинство заявок с 4–5 курсов. У меня мало шансов.

Отец понял, к чему клонила его неуверенный в себе ребенок, и не пошел у дочери на поводу.

– Вот увидишь, ты поедешь в Богров. Кстати, мы были там с твоей мамой.

«В медовый месяц», – мысленно добавила Грета. Она видела фотографии в свадебном альбоме.

У большинства новобрачных совсем нет воображения, поэтому в свадебное путешествие многие летают в одни и те же города в Европе. Богров же, по личному мнению Греты, был куда интереснее, чем любой лазурный берег, и она признавала в нем один из самых красивых городов, о которых читала.

Богров был старым городом и располагался на скале, на берегу Бронзового моря, в одном из самых живописных мест юга Мраморной долины. Грета могла часами рассматривать фотографии его тихих узких улочек, тонущих в цветах, и мечтала когда-нибудь пройтись по центральной, мощеной красным булыжником Площади фонтанов, к которой примыкал городской собор, зайти в местные сувенирные лавки, чтобы к концу дня, разморенной теплым морским солнцем, спуститься в гавань и отдохнуть в одном из чудных маленьких кафе или уютном ресторанчике, где хозяева подают только домашнее вино.

Когда Грета мыла посуду, отец сказал, что ближе к обеду к нему приедет его команда. В участке затеяли ремонт, и потому им понадобится место для сбора, а поскольку никто не был против, отец позвал всех домой. Для Греты это была не самая лучшая новость.

– Придут все? – уточнила она, зажав в руке чашку.

– Да, – подтвердил отец.

В груди эхом раздался отголосок зыбкого чувства, но Грета усилием воли подавила панику.

– Я могу что-нибудь приготовить, – сказала она.

– Было бы здорово.

Они сошлись на макаронах с мясными шариками.

Но перед этим Грету ожидала уборка. Отец сидел в кресле и читал сводку новостей, пока не уснул, побежденный усталостью. Грета не стала его будить. Она сама нашла тряпку, ведро, швабру и принялась, не издавая ни единого шороха, смахивать с мебели пыль. Поразительно, как можно до такой степени зарасти грязью? Ни сантиметра без серой пленки, от которой так и тянуло чихнуть. Ей даже повезло найти пару крошечных паучков, притаившихся в скромной паутине над камином и под лестницей. Пришлось выгнать незваных гостей на улицу и посадить на засохшие кусты белоцветиков. Среди книг Грета обнаружила фото матери и отца, сделанное за год до развода. Грустный обрывок прошлого. Она не стала докладывать о своей находке отцу. Маркус все еще спал, не выпуская из рук новостную сводку, и никак не реагировал на дочь. После метлы и влажной тряпки комната приобрела вполне свежий и опрятный вид. Уборка утомила Грету, и, покончив с общей комнатой, она решила, что на сегодня хватит.

Приближалось время обеда. Мясные шарики, томились на огне, наполняя дом пряным ароматом черного перца и приправы для курицы, единственной, что Грете удалось отыскать на кухонных полках. Сама Грета сидела перед камином и делала вид, что погружена в работу над эскизами триптиха на вторник, но мыслями она была далеко от дома. Она то и дело поглядывала на часы и прислушивалась к звукам, доносящимся с улицы. Мысли ее двигались по кругу.

В час подъехала первая машина, и Грета почувствовала облегчение, что это машина Лоты. Сразу за ней подъехал Курт – самый невзрачный офицер в участке. Даже Грета, с ее хорошо развитой фотографической памятью, не сразу запомнила его лицо. Кроме незапоминающейся внешности он отличался и тем, что ни разу в жизни не повысив голоса, колол самых наглых подозреваемых. Через пятнадцать минут приехал Эдвин – их новенький.

– Я психиатр, а это мой отчет, – пояснил он и продолжил суетиться над разложенными на столе бумажками. Он очень волновался и все время поправлял очки.

Грета сидела в углу как на иголках, замирая каждый раз, когда мимо дома проезжал автомобиль. Последняя машина подъехала к дому Эггеров в половину второго. Приехал Мартин Соренссен. Раздался стук в дверь.

– Дочка, откроешь? – попросил отец, отвлекшись от папки с делом.

– Да, – ответила Грета и перевела дыхание.

Через окно она видела, как на крыльце в обнимку с кипой папок ожидал молодой человек. Золотистые волосы вились непокорными крупными кудрями, глаза цвета осеннего неба угрюмо взирали на дверь, узкие губы поджаты, – он мало изменился за то время, что они не виделись.

В сердце Греты предательски вспыхнула радость, но она ее подавила.

Мартин не ожидал увидеть Грету и не успел приготовиться, в отличие от девушки, которая уже спрятала свое волнение за маской безмятежности. Он так и встал, застыв в полушаге, в полуметре от нее.

– Здравствуй, – Грета отошла в сторону, впуская молодого человека в дом.

Соренссен молча ступил вперед, посмотрел на Грету, на Маркуса, снова на Грету– будто искал подвоха. Его взгляд был красноречивее любых слов. «Ты издеваешься?» – будто говорил он. Его шея покраснела, неловкое молчание повисло в воздухе. Его рука совершила невольное движение, будто он хотел обнять Грету или просто дотронуться – она заметила, и сердце колыхнулось в ее груди раненой птицей.

Они расстались полтора года назад.

Последний раз они общались полтора года назад.

Отец не знает, что они встречались.

Его начальник с командой уже погрузился в изучение новых улик по делу о трупе девушки, найденной заколотой у стадиона.

– Мартин, заходи, – позвал его отец и махнул рукой, призывая подойти.

– Я повешу твою куртку, – спокойно произнесла Грета.

Длинное скуластое лицо Мартина стало еще более угрюмым, чем бывало обычно. Она взяла из его рук документы и подождала, пока молодой человек отдаст ей свою куртку, потом вернула обратно его ношу.

– Спасибо.

– Не за что.

Мартин все так же затравленно глядел на нее, потом развернулся и зашагал внутрь комнаты.

Грета изо всех сил надеялась, что сейчас он испытывает такую же сильную неловкость, что и она.

– Что у нас? – отец обратил внимание на напряженное лицо коллеги.

– Еще один труп, – ответил Мартин, садясь на свободное место у окна. Он раздал каждому из команды по папке, которые принес с собой, и зачитал выдержки из заключения судмедэксперта. – Нашли в лесу. Девушка, на вид лет семнадцать, брюнетка, глаза зеленые.

– Точнее, глаз, – поправил его Курт без намека на шутку и отложил в сторону первый снимок с изуродованным побоями лицом.

– Следы побоев по всему телу. Так же, как у первой, отсутствует безымянный палец на левой руке. На теле семь ножевых ранения. Первый удар в сердце. Смертельный. Похоже, наш убийца.

Команда согласилась.

– Что скажешь, Эдвин? – отвлеклась от записей Лота.

– Психологический портрет убийцы? – уточнил молодой психиатр, поправляя очки.

– Если тебя не затруднит, – съязвил Мартин.

Грета наблюдала за ними из кухни.

– Ну…, – парень заерзал на стуле, будто ему было неудобно сидеть, – для того, чтобы составить портрет, слишком мало факторов, – но под испепеляющим взглядом Мартина, заговорил более уверенно. – Думаю, им руководит ненависть к определенному типу девушек. Он выбирает жертв похожих друг на друга, бьет в сердце и отрезает безымянный палец, на котором носят обручальные кольца – он мстит. Ненавидит и мстит. Он склонен к потере контроля, отсюда и многочисленные удары ножом. Они хаотичны.

– Ценный вклад в общее дело, – ввернул комментарий Мартин. Однако, Эдвин продолжил.

– Думаю, ему не больше двадцати – двадцати пяти лет. Обратите внимание на возраст жертв. 17–18 лет. Безымянные пальцы. Скорее всего, у него были отношения с девушкой такого же возраста, и расстались они недавно. Он знает куда бить – он знаком с анатомией. Может быть, студент-медик.

Комиссар Эггер одобрительно кивнул. Ему нравился этот парень.

– И что у нас получается?

– Студент старших курсов медицинского учреждения, который недавно расстался с подругой.

– Это сотни людей, – выдохнул Мартин. – Что по отпечаткам у первой жертвы?

Лота открыла ноутбук.

– На теле есть часть отпечатка ладони. Похоже, убийца действовал без перчаток. Оставлен на руке, когда он перетаскивал ее. Трудно будет его идентифицировать – оставлен кровью, но сильно смазан.

Как же Грета была далека от этого мира.

– Пошел на дело с ножом, но без перчаток, – уточнил Курт.

– Спонтанное убийство, – Маркус провел рукой по подбородку. – Он не готовился.

– Но носил с собой нож, – сказал Мартин.

– Что свидетели по первому убийству?

– Ничего, – ответила Лота, – Пусто. Скорее всего, он убил ее ночью. Ночью в тех местах мало людей.

– У Новой арены? – на лице Курта отразилось сомнение, – В тот день был футбольный матч.

– Точно, – подхватил Эдвин, – Кто-то должен был видеть.

– В таком случае наши свидетели – это тысячи людей во всех районах города, – Мартин понял неутешительные перспективы дела.

– А что перекупщик билетов? – спросил Курт.

– Я говорил с ним вчера, – ответил Мартин, – Говорит, кроме возни у помойки не видел ничего. Дохлый номер.

– Когда вы закончите пробивать отпечаток? – осведомился у Лоты Маркус.

– Компьютер выдает час-полтора.

Маркус удрученно покачал головой и вернулся к папке, принесенной Мартином.

Дом погрузился в тишину.

Все это время Грета трудилась на кухне, помешивая макароны в кастрюле и украдкой поглядывая в соседнюю комнату. Все, кроме отца, сидели к ней полубоком, отец – спиной, и она могла хорошо видеть Мартина, как и он мог видеть ее. Но едва ли он бросил на Грету хотя бы один-единственный взгляд с тех пор как вошел. Словно забыл о ее существовании, если бы не одно но. Когда нервничал, он ерошил волосы, зачесывал пальцами назад. С тех пор как пришел, он сделал это движение уже несколько раз – это выдавало в нем потерянное душевное равновесие, но едва ли имелась малейшая вероятность, что это связано с Гретой.

Она не знала, злилась ли она на него так, как раньше, но какое-то смутное чувство тоской отдавалось в ее душе. Мартину, по подсчетам Греты, было двадцати восемь – двадцать девять, но из-за светлых вьющихся волос и манеры одеваться исключительно в джинсовые куртки, он казался младше своих лет. При первом взгляде на него Грета бы никогда не подумала, что этот парень не расстается с табельным оружием. Что этот парень убивал. Она вернулась к сковороде.

Когда Грета заваривала чай, Мартин зашел на кухню и попросил стакан воды. Так попросил, будто между ними никогда ничего не было: ни поцелуев, ни смущенности, ни той ночи, когда уставший и мокрый, он лежал на ней, прижимал к себе, дрожащую и хрупкую. Будто он никогда не зарывался лицом в ее волосы, не покрывал поцелуями, не убаюкивал в объятиях и никогда не разрывал ее сердце на части, бросив, ничего не объяснив. Он смотрел на нее, и по его лицу было трудно понять, о чем он думал и что чувствовал. Может, и ничего. Она еще хранила набросок их рук, который нарисовала по прибытии домой из Каменной бухты. Она никому его не показывала кроме учителя живописи, даже Сунниве. Мартину тем более никогда не покажет. Было бы лучше выбросить его, или сунуть в дальний угол мансарды – ее угол забвения ненужных вещей, где хранится всякий хлам вроде обрезков паспарту, и где уже собирает пыль подаренный Мартином плюшевый кот. Пару раз Грета собиралась его выбросить, но рука так и не поднялась. Грета могла только гадать, что с ее рамкой с дельфинами из серебряной пластики сделал Мартин. Если ему было настолько наплевать на ее чувства, когда он ее бросал, что даже не поцеловал, не обнял на прощание, ее труды вполне могли в тот же день оказаться на помойке, или еще хуже – быть передарены.

Она взяла граненый стакан, набрала воды из фильтра и протянула Мартину. Его палец скользнул по ее коротким ногтям. У него всегда были холодные руки. Выпил половину воды, поблагодарил, поставил стакан в мойку и вернулся в гостиную. Грета была готова запустить этим стаканом ему в голову! Да, она все еще на него злилась! Остановись он в дверях, обернись, и скажи, пока никто не слышит: «Я скучал по тебе», пусть даже без попытки обнять, она не дала бы ему пощечину. Сдержалась бы, ответив: «Спасибо» или, не дай Бог, если бы ее гордость умерла после капли его внимания, ответила бы тем же, и Мартин получил бы прощение, вообще не трудясь. Но даже так было бы лучше, чем вот так – никак. Он появился и снова ее взбудоражил, а сам, как ни в чем не бывало, ушел. Но внешне Грета казалась абсолютно невозмутимой. В конце концов, когда ей было больно, и она ревела из-за него, как дура, никому от этого проку не было, только Грета казалась себе жалкой и раздавленной.

Девушка высунулась из кухни и объявила, что обед готов. Маркус сказал всем сворачиваться и достал откуда-то с полок пластиковые подкладки под тарелки, потому как скатерти в доме никогда не держал.

Даже Грета не ожидала, что впервые приготовленные ею мясные шарики по маминому рецепту получатся настолько мягкими и вкусными. Но она сидела между Эдвином и отцом, и ей кусок в горло не лез – напротив нее, задумчиво рассматривая узор на салфетке, сидел Мартин. Его длинные ноги постоянно задевали ноги Греты, пока она не убрала их под стул. Рука у лица, указательный палец подпирает висок – Мартин не здесь, он на месте убийства, вспоминает детали. Грете был хорошо знаком этот отсутствующий взгляд. В отличие от него, другие участники команды комиссара Эггера умели отвлекаться от работы. В этом Мартин был очень похож на отца.

Неожиданно обед для Греты обернулся пыткой – Лота, как единственная из присутствующих в доме женщин, на глазах у которой Грета выросла и превратилась в девушку, желала узнать, чем дочь комиссара жила этот год? Училась, училась, сдавала зачеты. Что еще могла делать студентка, чей день забит с утра до позднего вечера занятиями и факультативами?

– Ну как же? – возразила Лота.

Конечно. Нет, у нее не появился молодой человек. На мгновение, вилка Мартина перестала ковырять макароны – Грета не подала вида, что заметила это, но ощутила волну холодной злости. Она не хотела, чтобы Мартин решил, будто бы навсегда останется для нее единственным.

Мысль об этом ее бесила.