– Но как же папа Володя? А если ему помощь нужна? – узнаю свою совестливую дочь. Они с отчимом никогда не были по-настоящему близки. И вроде не враждовали, вполне спокойно сносили друг друга, но родными так и не стали. Володя был с ней строг, а она как-то больше тянулась ко мне, что вполне объяснимо.

Нет, я всё же не такая и плохая мать, раз воспитала такую правильную девочку. Меня-то никто не воспитывал… Кроме Молоха.

– Я понимаю твоё беспокойство, Есь, – начинаю осторожно, чтобы не травмировать дочь ещё больше, чем уже есть. На сегодня, пожалуй, достаточно. – Но мы сейчас ему ничем не поможем. Его отвезли в больницу, и там медики о нём позаботятся. А нам сейчас нужно спрятаться, понимаешь? Чуть позже, когда всё уляжется, мы обязательно найдём твоего… Мы его найдём, и всё будет хорошо. Я уверена, Володя не пострадал. Не сильно… – мои оправдания выглядят жалко. Я и сама жалкая до омерзения. Не смогла защитить свою семью. Думала, смогу убегать вечно. Дура! Какая же я дура. Я же хотела уехать в другую страну. Но повелась на уговоры мужа и решила остаться. Лучше бы я тогда уехала одна с дочерью. Лучше бы развелась. Лишь однажды я предположила, что у меня может быть другая жизнь. Лишь однажды позволила себе обмануться, и вот, имею то, что имею. То, что заслужила. Теперь моя дочь в опасности, а Володя… Что с ним – я вообще не знаю. И что самое страшное: я сейчас думаю о нём, о человеке, с которым прожила столько лет, меньше всего. Куда больше меня беспокоит Есения.

Я помню, у Молоха были принципы. Он никогда не трогал женщин и детей. Но то было до зоны, куда я же его и упекла. Кто знает, в кого он превратился там. Кто знает, на что он способен, лишь бы причинить мне боль. Ведь не зря же начал с мужа.

– Красивая, – жадно проводит ладонью по груди, слегка зажимает между пальцев сосок. Я выгибаюсь и голодно потираюсь о его член бедром. Плоть тут же каменеет, увеличивается до невероятных размеров. — И такая порочная, – вздыхает. — Однажды ты меня погубишь, – произносит вполне серьёзно, а рука его поднимается по груди выше, останавливается у шеи. — Погубишь, да?

Я беру его руку своими, целую пальцы. Каждую фалангу, каждую подушечку.

– Ни за что. Я тебе никогда не причиню боль.

– Смотри мне, – задумчиво скользит взглядом по моему лицу. — А то я утоплю тебя в боли.

Я не верила, что такое возможно. Не думала, что мы когда-нибудь станем врагами. И до сих пор, вспоминая то, с какой бешеной одержимостью он меня любил, я не верю, что он сможет меня убить. А вот превратить мое существование в не проходящий кошмар – вполне.

– Ещё воды? – слышу над головой недовольный голос официантки. Женщина в возрасте, выглядит уставшей. Едва ли ей сейчас доставляет удовольствие таскать мне бутылки с водой.

Я перевожу взгляд на Есению. Дочь испугана. Вяло перебирает тонкими пальчиками салфетку и с тревогой поглядывает на меня.

Нет, так не пойдёт. Она не должна жить в страхе. Я должна собраться и защитить свою малышку. У меня, кроме неё, нет никого. А у неё – кроме меня.

– Принесите нам поесть, – оглядываю небольшую кафешку и прикидываю, можно ли вообще здесь питаться. Потому что моя дочь не привыкла есть фастфуд и прочий яд. Да и я, честно говоря, уже давно не роюсь в мусорных баках в поиске чего-нибудь пожевать. Прошло то время. Своим предательством я купила себе и своему ребёнку безбедное существование. В плане финансов, разумеется. Что касается всего остального… Тут я прогадала. – Давайте овощную нарезку, что-нибудь мясное и… – ловлю на себе сразу два удивлённых взгляда. – У вас есть молочные коктейли? – Женщина ошарашенно кивает, а я добавляю: – Ванильный, пожалуйста.

Официантка быстро уходит, обрадовавшись возможным чаевым, а дочка доливает мне в стакан воды.

– Я не голодна вообще-то, – храбрится.

– Меня это не волнует. Ты должна поесть, потому что нам предстоит долгая дорога. Я не позволю ему нас найти, поняла? Всё, дай сюда свой телефон.

Есения недоверчиво протягивает мне гаджет, а я тут же без зазрения совести крошу вилкой тоненькую трубку, совсем недавно подаренную ей на день рождения.

– Мам, ты что?! – вскидывается дочь, а я молча проворачиваю то же самое и со своим телефоном.

– Пока обойдёшься без соцсетей и прочего дерь… В общем, так нужно. А теперь давай, ешь. Я в туалет схожу и вернусь, – забираю с собой сломанные смартфоны и ухожу, чтобы не разреветься при дочери.

ГЛАВА 11

Облокотившись на раковину, реву и тихо матерюсь. Смотрю в зеркало на своё отражение, вспоминаю тот день, когда погибала в подъезде одиннадцать лет назад. Неужели всё было зря? Зря Молох меня спасал? Зря любил?

Мотаю головой, резким движением смахивая со щек влагу. Нет. Не зря. Потому что там, в зале кафе, сидит моя девочка. Моя малышка. Она не зря появилась на свет.

И чтобы всё вдруг не потеряло свой смысл, я должна защитить дочь.

Умываюсь ледяной водой, чтобы привести себя в чувство. Не время раскисать. Пора вспомнить, кто я. Пора вспомнить, что я сделала. Я не имею права прятаться за жалостью к себе.

Выбрасываю сломанные трубки в мусорное ведро, промокаю лицо бумажным полотенцем и, глубоко вдохнув, выхожу в зал. И тут же упираюсь помутневшим взглядом в широкую спину, обтянутую кожаной курткой.

Мне не нужно видеть его лицо, чтобы узнать. Не нужно чувствовать его запах, чтобы понять: он здесь. Сидит напротив моей малышки, а та, округлив глаза, смотрит на него. И под ногами едва не разверзается земля.

– Нет… Нет! Нет! – кричу, бросаясь к ним, на что немногочисленные посетители кафе поворачиваются в мою сторону. Плевать. На всех плевать. Потому что ему ничто не помешает навредить моей девочке. Ему всё равно, где и как, кто свидетель. Молох убивал людей в самых людных местах, посреди белого дня.

Пока несусь к ним, истерично кричу и плачу. И в панике мечутся мысли, словно жалящие, обезумевшие осы. Как он выследил нас так быстро? Как догнал? Я ведь ехала сюда около двух часов, сменила несколько направлений, и за нами не было «хвоста». Как?!

Останавливаюсь рядом со столом, хватаю дочь за руку и с силой дёргаю на себя. Есения поднимает на меня затравленный взгляд, а я вонзаюсь взглядом в Молоха. Тот приподнимает лицо, скользит колючими глазами по моему телу снизу вверх. Когда-то этот взгляд сводил меня с ума. Сейчас эффект почти тот же, только вот подтекст другой.

– Не трогай её. Со мной… Со мной делай, что хочешь. Не трогай мою семью, – произношу тихо, заикаясь и запинаясь.

А он медленно растягивает губы в злой ухмылке.

– Семью? А разве не я твоя семья? – слышу его голос впервые за столько лет и понимаю, что ужасно скучала по нему. По голосу, по улыбке, по глазам… Только сейчас они смотрят по-другому. Сейчас они смотрят на меня так, как раньше смотрели на тех, кому было суждено погибнуть от руки киллера. С превосходством и неким подобием жалости. А на дне ядовитым океаном плещется ненависть. Чёрная, жуткая, пронзительная. Накопленная годами. Она меня сожжет, уничтожит.

– Всё в прошлом, Елисей… Всё прошло. Отпусти. Я знаю, что ты меня ненавидишь. Есть за что. Прости меня. Прости за то, что предала. За всё прости. Но у меня дочь. Муж… Они не виноваты. Отпусти нас. Начни жизнь заново и забудь, – плачу, трясусь от ужаса, пряча дочь за спиной. Она обнимает меня сзади, льнёт, как испуганный котёнок. Моя маленькая девочка.

– Простить, говоришь? Забыть? – он поднимается, и я тут же превращаюсь в маленькую букашку. Как одиннадцать лет назад. Ничего из себя не представляющую, мелкую оборванку, чья дальнейшая судьба зависела от его жалости. – Ты, сука, лишила меня всего, – склоняется так, чтобы слышать его могла я одна. – Ты не только против меня свидетельствовала. Ты лишила меня себя. Лишила меня семьи, которую я хотел создать с тобой. Помнишь, я говорил, с другим не будешь? Помнишь, тварь? – Я зажмуриваюсь, но он хватает меня за лицо, сжимает пальцами скулы до боли. – Ты не будешь. Ни с кем. Больше никогда. У тебя больше не будет другого мужика, – задыхается, гневом мне в лицо дышит. – У тебя больше ничего не будет. Я лишу тебя всего, как ты лишила меня.

Он выравнивается, и я упираюсь взглядом в его грудь. Почему-то вспоминаю о татуировке, которая сейчас под тёмной кожей куртки. Страшная кобра с разинутой пастью готовится к прыжку. Пустить свой яд по моим венам, отравить. Обвиться вокруг шеи и лишить дыхания. Но я всё равно хочу её увидеть. Ещё раз коснуться кончиками пальцев.

– Я всё отдам, – поднимаю взгляд выше, на его подбородок, покрытый трёхдневной тёмной щетиной, на губы, полные, слегка потрескавшиеся. В глаза посмотреть сил нет. Я и так знаю, что там. Там мой приговор. – Все деньги, имущество… Только позволь нам с дочкой уехать, – о муже не упоминаю намеренно. Не нужно сейчас.

– Оставь себе свои сребреники*, – скривил губы от отвращения. – Дешёвка поганая.

Хуже пощёчины. Больнее раз в сто. Но я знала, что он скажет. Как знала и самого Молоха. Он не прощает. Он ненавидит предателей. И он, правда, меня любил.

Только любил не так, как принято показывать в сладко-приторных мелодрамах. Он любил меня по-своему. Грубо, жёстко, иногда даже жестоко. Так, как не любил никто ни до него, ни после.

С Володей у нас то, что принято считать идеальными отношениями. Он всегда советовался со мной, даже по мелочам. Он всегда прислушивался ко мне, и окончательное решение мы принимали вместе. Он любил спокойный, классический секс три-четыре раза в неделю, после чего всегда по-отечески целовал в лоб, и засыпали мы в обнимку.

С Молохом у нас было всё с точностью до наоборот. Поначалу я долго не могла привыкнуть к мужу, потому что он казался мне скучным и пресным. Тогда мне уже было с чем сравнить. После Елисея, который трахал меня, как умалишённый, по нескольку раз за ночь, после наших бурных скандалов и не менее безудержных примирений, Володя мне напоминал пушистого одуванчика. С одной стороны – это хорошо. С таким мужем удобно и уютно, как в тёплых тапочках зимним утром. Но с другой… Невероятно грустно. Потому что авторитарные личности, вроде Молоха, покоряют полностью. Прогибают под себя, иногда ломают. Проникают в мозг, в кровь и вырабатывают зависимость на генном уровне. Я была от него зависима.

Елисей никогда не был деспотом с раздутым самомнением, нет. Но для него всегда и везде существовало лишь одно верное мнение – его. Он был в нашей маленькой семье единоличным лидером, и сейчас, глядя на упрямый подбородок, я снова вспомнила те дни. Самые счастливые и самые несчастные дни своей жизни. Его слова, брошенные мне в последнюю встречу перед этапом. И то, как больно было видеть его глаза в тот момент.

Он не отпустит. Никогда.

– Ты же меня не бросишь? Никогда-никогда?

– Дура, что ли?

– Нууу, скажи мне это.

– Если попытаешься уйти, ноги сломаю – так нормально?

– Дурак! – стукнула его по груди, а Елисей усмехнулся.

– Не брошу. Я же однолюб. Значит, ты моя болячка на всю жизнь. А если сама свалить попытаешься – найду и верну. Замурую вот здесь, в домике этом.

Мотаю головой, отгоняя такие родные и в то же время ненавистные воспоминания.

– Отпусти мою дочь. Я отправлю её к родственникам мужа. Со мной делай, что хочешь.

– Мам, нееет, мааам… – заплакала дочь, обнимая меня за талию. – Пусть он уйдёт, пожалуйста!

Елисей медленно опустил взгляд вниз, на руки Есении, сомкнувшиеся в замок на моём животе. Потом поднял глаза на меня, заиграл желваками.

________________________

Сребреник – мелкая серебряная монета. За тридцать сребреников продать – предать кого-либо из корыстных соображений.

ГЛАВА 12

Молох сам не знал, с какой целью поехал к ней домой. Убивать её сегодня не было желания. Нет. Сначала она ответит за всё, что сделала, и только потом он избавит её от мучений. Это не убийство. Это акт милосердия. К тому времени, как ему наскучит месть, она сама попросит его об этом.

Наверное, Елисею просто хотелось посмотреть на её новую жизнь. На то, ради чего он отсидел десятку. Посмотреть, как хорошо ей с новым мужиком. В общем, что-то сродни мазохизма. Странно, вообще-то. Раньше подобного за собой не замечал.

Замок на двери был хороший. Как и сигнализация. Всё новомодное, из техники последнего поколения. Сука знала, что он однажды придёт. Что ж, это радовало. Елисею было приятно знать, что она помнила его и жутко тряслась за свою продажную шкуру.

В квартире пахло кофе и шоколадом. Не изменила своим привычкам, значит. Обошёл просторное, светлое жилище, остановился в гостиной. На стене за диваном несколько фотографий в рамках. Она, ребёнок и муж. До жути больно укололо в груди. Прямо в сердце что-то воткнулось. Что-то острое, раскалённое.

На фотографии она обнимает их. Улыбается. Счастливая, радостная, светится вся. Красивая тварь. До омерзения. Почти не изменилась. С виду та же девчонка, на которой он однажды двинулся. Только шарма прибавилось женского. Формы стали мягче, женственней. И в одежде вкусы поменяла. Теперь она любит стильные костюмы и платья. Волосы раньше у неё до плеч были и вились, сейчас длинные, ухоженные. Шикарная. Шикарная сука.

Взглянул на своё отражение на стекле над фотографией, невесело усмехнулся. Отдать должное ей – добилась всего, чего хотела. А он так и остался безликим убийцей. Алчным до неё социопатом. Долбаным психом.

Прошёл на кухню, открыл пару шкафчиков, по привычке не оставляя отпечатков, и достал чашку с надписью весёлыми, скачущими буквами: «Мамин кофе не трогать, даже если он остывший». Сжал челюсти и, подставив чашку под дозатор кофемашины, нажал на кнопку. Машина зашумела, перемалывая зёрна, полился ароматный чёрный кофе, заполняя кухню новой порцией запаха. Того самого запаха, которого ему так не хватало на зоне.

Поднёс чашку к носу, вдохнул, прикрыв глаза. Так пахла она. Интересно, эта сука до сих пор напоминает шоколадку? Блядь… Она пахла ванилью и маслом какао даже там, куда он впервые целовал бабу.

Самое мерзкое, что могло с ним случиться. Думать о предавшей тебя дырке и всё ещё желать её.

Отпить не успел. Кто-то зашёл в квартиру, и ему пришлось поставить чашку на столешницу. По шагам понял – мужик. И внутри всё вспыхнуло, словно горючего нажрался.

Муж. Это её муженёк заявился. Тот, что на фотке в гостиной. Тот, кого она обнимает и счастливо улыбается. Отец её ребёнка. Тот, что трахает её по ночам, а она под ним извивается и стонет. Плечи его и спину в кровь раздирает. Она это умеет.

– Девочки, вы дома? Опять свет включённый оставила, – заворчал мужик, приближаясь к кухне, а Молох ухмыльнулся, уселся на высокий барный стул в ожидании.

– По-моему, она может себе позволить оплатить коммуналку. Ты же на богатой тёлке женился, а, Володя? – спросил, когда муженёк появился на кухне, и усмехнулся, заметив, как того дёрнуло от неожиданности.

– Выыы… Вы кто такой? Что вы здесь делаете?! – выпучил глазёнки Володя.

Молох мягко встал со стула, двинулся к мужику.

– Всегда у всех одни и те же вопросы. «Кто вы? Зачем вы пришли? Зачем вам оружие?» – медленно расплылся в ухмылке, а Володя попятился назад.

– Я полицию сейчас вызову, уходите немедленно!

– Нуу, не разочаровывай меня. Я думал, мы для начала пообщаемся, кое-что порешаем. А ты сразу бежать. Не по-мужски это, когда в твой дом ввалился какой-то перец, а ты обоссался. А жену с дочкой кто защищать будет?

– О чём общаться? Что решать? Говорите и уходите! – мужик таки подобрался, шагнул навстречу. Но особо геройствовать причины пока, видать, не нашёл.

– У тебя кое-что моё. Я пришёл это вернуть.

Володя непонимающе мотнул головой.

– Вы, должно быть, что-то перепутали. Я вас даже не знаю. Соответственно, ничего вашего у меня быть не может.

Елисей склонил голову, с усмешкой зыркнул исподлобья.

– Я понял. Язык намёков не для тебя. Тогда так: ты ебёшь мою бабу. Так понятнее изъясняюсь?

Володя выровнялся, зачем-то выпятил грудь.

– Так это ты… Молох, – кивнул в подтверждение своих слов. – Значит, ты существуешь.

– А что, были сомнения?

– Что тебе нужно от нас?

Володя потянулся к карману, как ему казалось, незаметно. Елисей позволил. Оружия у этого лоха точно нет, а если бы и обнаружилось, было бы забавно.

Но Володя удивлять не стал. Достал мобильник и быстро набрал трёхзначный номер.

– Кому звонишь?

– В полицию!

– Неверно.

– Чччто? – снова шагнул назад. Ну никакого тебе мужества. Ох уж эти интеллигенты сраные. Не могла она кого-нибудь с яйцами найти?

– Выбор, говорю, ты сделал неверный, Володя. Тебе не полиция, тебе скорая нужна.

Месил рожу её муженька с удовольствием и даже каким-то садистским кайфом. Бил так, чтобы пролилось побольше крови. На стол, где они завтракали своей счастливой семейкой. На кофемашину, которая варила им кофе. На пол, по которому она ступала здесь босыми ногами. И видел ту самую картину, где она утром варит ему кашу на завтрак. Босая, в его рубашке. Красивая…

С рёвом и остервенением бил прямо в лицо, превращая его в кровавое месиво, стирая её мужика, как она однажды стёрла его. А когда отпустил бессознательное тело, оно шмякнулось ему под ноги, как кусок дерьма.

Кто-то из соседей вызвал ментов, и Молоху пришлось свалить из квартиры, прихватив с собой чашку с кофе как можно быстрее. Нет, он не потерял хватку. Скорее, даже усовершенствовал её на киче. Но что-то остановило. Что-то, чего объяснить сам себе пока не мог. Наверное, это было бы слишком просто. Слишком долго копился в нём гнев. Слишком много его. Так быстро она не отделается. Потеряет всё, чего добилась. Всё, что любит и ценит. И тогда он всё закончит.

Дождался ментов и медиков на улице, проследил за происходящим. И когда уже собирался уйти, неожиданно ноги приросли к земле. Он почувствовал её, как зверь чувствует свою самку. Всегда так бешено реагировал на её присутствие. Сначала учащается пульс, потом твердеет в штанах. А потом пелена перед глазами едва ли не до приступа. Сейчас было почти то же самое. Только без эрекции. Вряд ли у него когда-нибудь встанет на эту тварь. Не после того, как в ней побывали другие члены.

И только после разряда, пробежавшего по жилам, увидел её. Она ехала за рулём матовой иномарки, обеспокоенно взирала на медиков, выносящих к машине скорой помощи её муженька. Машина притормозила, а она подалась к двери, видимо, собираясь выскочить наружу, но тут вдруг заметила Елисея, глаза округлились и застыли на его лице. Качнула головой, словно не веря своим глазам, а потом отвернулась и рванула вперёд.