* * *

Александра Фёдоровна собиралась ложиться спать, когда в дверь постучали. Неожиданные гости были в её доме обычным явлением, поэтому она нисколько не удивилась, когда на пороге появился худощавый паренёк в надвинутой на лоб бейсболке, в джинсах, с походной сумкой за плечами.

– Как звать-то тебя? Проходи. Сейчас чай пить будем. Только сняла самовар недавно. Сегодня салатом обойдёмся, а уж завтра я тебя накормлю как следует. У меня здесь художники заезжие жили. Уезжают завтра. Последнюю ночь поработать хотели. Ночной пейзаж. Студент?

– Студент.

В доме было тепло и сухо. А главное, не было комаров. Чем-то пахло. Это было что-то знакомое, знакомое до боли, из детства. Это был не запах дерева, не молока, не воды, не старых сухих обоев… Но чего-то родного: запах жилья, окружённого теплом и заботой.

– Помолись вот здесь, – хозяйка указала на иконы, расположенные в красном углу. – Завтра в монастырь пойдём с утра на службу. Ты ведь пойдёшь с нами?

На Костю внимательно смотрела невысокая круглолицая женщина лет пятидесяти, в очках, с зачёсанными в пучок русыми волосами и морщинистыми пухлыми руками. Она говорила неторопливо, ласковым голосом, а в конце как бы запевала фразу, поднимая интонацию вверх.

– Федя, я тебе рубашку поглажу. В мятой неудобно идти. Надо надеть чистую, – сказала она, обращаясь к кому-то в глубине избы.

В горницу тотчас вбежал белокурый мальчик лет девяти, с такими же умными, широко распахнутыми глазами, и уставился на незнакомого паренька:

– А вы наш гость, да?

– Федя, что надо сказать? – притворно-строго вмешалась Александра Фёдоровна.

– Здравствуйте, – сказал мальчик, смутившись, и на мгновение потупился, но тут же вновь с любопытством взглянул на Константина.

– А вы тоже из Питера? И тоже рисовать приехали?

– Нет, я из Москвы, – улыбнулся Костя. – Порисую, хоть я и не художник.

– А кто?

– Вообще-то философ.

Теперь он был спокоен и умиротворён. А в душе неторопливо распускался невиданный цветок, сотканный далёкими забытыми ощущениями из детства: запахов травы, свежих брёвен, полевых цветов, дыма костра… Приглушённые цвета белой северной ночи, чистый воздух и доносившиеся ночные звуки наполняли юношу чувством светлой радости. И ещё не успев опомниться после столицы, Костя испытывал ликование от того, что попал в эту северную деревню.

– Ты ешь, ешь давай! Да спать ложись. Я тебе здесь постелила, в горнице. Завтра вставать рано, Константин, – хлопотала хозяйка.

Он допил чай, машинально вытер рукавом губы и направился к кровати, но перед сном решил ещё раз окинуть взглядом окрестности.

Приятной ночной прохладой веяло в воздухе. По-прежнему звенели комары. Костя вышел на дорогу и отправился в сторону угора, обрывавшегося крутым спуском в низину. Оттуда открывалась удивительная панорама: малиновое солнце уже сползало вниз, к дальнему лесу, таявшему на горизонте в синеватой дымке. Цвет леса постепенно переходил в тёмно-зелёный, почти чёрный, а у его подножия вилась сиреневой лентой Пинега. От реки до ближайших домов тянулись зелёные луга. А вдали, среди бесконечного леса, на границе голубого и зелёного, виднелись благородные купола и своды старинного монастыря.

* * *

Нужно поторопиться, – велела Александра Фёдоровна.

К реке, до перевоза, было около двух километров. Сначала дорога вела через поле, потом – заливными лугами. С утра комаров было значительно меньше. И это радовало. Костя, Александра Фёдоровна и Федя шли достаточно быстро.

Через реку их перевозил в осиновой лодке-долблёнке неразговорчивый монах Георгий. Раньше Костя видел такие только в музее. Вода в Пинеге вблизи берега была прозрачной, на середине реки казалась голубой, местами на глубине – цвета золотистой охры.

Мягко причалив, монах расправил голяхи бродней^[4], ловко выскочил из лодки и привычным движением подтянул её к берегу.

От берега поднималась в угор натоптанная тропка.

– Монастырь наш, – начала рассказывать Александра Фёдоровна, – Спасо-Артемие-Веркольский, построен в честь святого отрока Артемия. Однажды (это было Бог знает как давно) двенадцатилетнего мальчика, отправившегося на сенокос вместе с отцом, внезапно застигла в поле гроза, и он неожиданно умер. В него не попала молния; эта смерть произошла без видимой причины… Согласно старинным представлениям, это считалось дурным знаком, и, опасаясь неурожаев и иных невзгод, жители деревни велели отнести его за округу, подальше в лес, и закидать еловыми лапами.

– Зачем? – удивился Костя.

– Дабы беды не наделал. Так верили крестьяне.

– И что?

– Они отвезли его тело в лес и забросали еловыми ветками. В таких случаях было принято не хоронить. Со временем все уже забыли об этом отроке. Но однажды, спустя тридцать лет, в этих местах сбился с пути заезжий епископ. Дорогу они потеряли… Плутали, плутали с возницей. Зимой дело было, кажется. Начали молиться: уже думали – погибель. Вдруг видят: в лесу какой-то странный свет. Прямо в чаще! Поехали они на этот свет, напрямик сквозь заросли… Едут, едут… Что такое: свечение непонятное из-под ельника исходит. Вышли, начали разгребать ветки… А там… тело мальчика нетленное сохранилось, и от него этот свет шёл. А потом начались чудеса – исцеления. И Артемий, так звали этого отрока, был признан святым, и решено было строить часовню в его имя, а потом и монастырь.

– Тот самый?

– Да, этот вот монастырь, видишь. Правда, впоследствии мощи Артемия странным образом куда-то исчезли. До сих пор их найти не могут. Долгое время они хранились в монастыре, доколе не наступили смутные кровавые времена. Говорят, что монахи их спрятали от красноармейцев, дабы большевики не надругались над святыней. И так осквернили многое, нехристи проклятые!.. Монастырь только сейчас стал возрождаться – силами наших монахов-тружеников. Их всего-то восемь человек, да и средств не хватает…

Древняя обитель выглядела величественно: старинные своды, купола, стены, чуть наклонённые вовнутрь, наподобие контрфорсов, чем архитектура монастыря отдалённо напоминала соловецкую; с ней Костя был знаком по фильмам и репродукциям. На территории обители росли могучие «длинноногие» кедры с пушистыми кронами. Всё это производило сильное впечатление на вырвавшегося из душной столицы парня.

После службы батюшка пригласил всех прихожан обедать. Как выяснилось, в Веркольском монастыре была такая традиция. Трапезная располагалась в отдельных каменных палатах: просторном помещении с низким сводчатым потолком и длинным широким столом. Косте налили тарелку горохового супа и положили салат из речных водорослей. Их собирали здесь же, по берегам Пинеги. В монастырской трапезной кормили всех паломников и туристов, прихожан, посещавших службу, и случайно заехавших гостей. Отдавал распоряжения довольно молодой высокий священник в отглаженной рясе – отец Венедикт.

«Хорошо бы с ним побеседовать», – подумал Константин, чувствуя в душе гармонию и покой. Эти ощущения были для него новыми и настолько же необычными: нигде раньше он не чувствовал себя так спокойно.

«Надо будет сюда обязательно вернуться», – думал он, кидая монеты в Пинегу.

На обратном пути, возвращаясь из монастыря к перевозу, Костя заметил рубленую часовню, а за ней – две ухоженные могилы с высокими деревянными крестами.

– Кто здесь похоронен? – спросил он у Александры Фёдоровны.

– Это детские могилы, – не сразу ответила женщина, – девочки и мальчика. Мальчик – сын моей соседки. Студентом был, вроде тебя. Спортсменом. Приехал в Верколу на каникулы. И вот… Купаться пошёл как-то… А ведь реки северные опасны. Вот и река наша, Пинега, коварная. Она только кажется спокойной да мелкой. Здесь мелко, а шаг рядом ступи – глубоко. Такие места у нас застругами^[5] называются. Ямы и заструги встречаются часто на Пинеге. Или вот песок-седун: на вид – обычный песок; идёшь, идёшь по нему – всё хорошо вроде, и вдруг раз – просядет, а под песком – вода, и ты проваливаешься вместе с ним на дно. Так может два и больше дна у реки быть. Говорят, Двину, по одной версии, оттого так и назвали, что у неё «два дна» якобы. И здесь, у нас, надо быть осторожным. Сколько телят провалилось!.. Федя, Феденька, идём! Что ж это за ребёнок! Снял сандалии – занозится! Федя, обуй!

– Мама, тут занозиться нечем. Этот берег весь святой, – серьёзно ответил мальчик.

– Умный он у меня парень, – негромко сказала Александра Фёдоровна. – Вот придём, Федя музей тебе свой покажет.

– Что за музей? – удивился Костя.

– А вот увидишь, – улыбнулась женщина. – У него есть музей свой. – Да, опасные эти северные реки, – продолжала она. – Вот и наша река тоже непредсказуема. Её надо хорошо знать. Так и Андрюшка, приехал на каникулы, искупаться пошёл… И всё – потонул малый. А пловец был – хоть куда! Так-таки. Переоценил он себя, силы свои не рассчитал.