На следующий день в часовню побежала – грех свой отмаливать, что топиться вздумала. В часовне спокойно ей было, в святом богоугодном месте. Батюшка с ней часами разговаривал, усмирял, прощал, советы давал. Так и просидела весь день, нюхая запах свеч и дерева, пока солнце к закату клониться не стало. К ночи домой потащилась. Фёдор в избу ещё не воротился. Так голодная спать и улеглась: побаивалась она ещё по избе чужой ходить да заправлять. Будить её не будил никто, в постель мужнюю не тащил за косы. Понимающий попался, вразумел, что время ей нужно да свобода, чтоб свыкнуться, притереться к чужой землице.

Так месяц скоротала. Весна свой хвост уж видела, а Марфа всё в часовне днями пряталась, с батюшкой беседы вела да бока на печке отлёживала. По деревне не гуляла, с бабами осиновскими не дружила, боялась она их и мест проклятых, про которые девки ей из своего родного села рассказывали.

Потихоньку к избе привыкать начала, притираться. Ходила, изучала, и все ей странным казалось, неродным, диким. Кухонька просторная с двумя столами, сундуком, полотенцами чистыми, свежими, рукомойником и иконкой в углу. Повсюду травами сушёными да грибами пахло. Комната с печкой посередине, зеркалом резным да лавками, сени широкие, спальня с большой дубовой кроватью и сундуками. Изба как изба – не бедна, не богата. Всё бы сгодилось, да вот только дыры какие-то странные в полу в комнате имелись. За печкой дыра в половицах была, и землю видно, на какой изба построена, тянет гнилью оттуда да червями дождевыми. Такая же дыра в кухне под потолком в красном углу была, иконою прикрыта. А напротив дыры на половицах – блюдце с синей каёмочкой. Блюдце всегда чистое, блестит, будто моет его каждый день кто-то и ставит обратно на пол.

Одно хорошо: не трогал Фёдор Марфу, пускал, куда та захочет, картошку варил, работать не заставлял да любовался издалека. Поняла Марфа, что люба она ему стала, поэтому и не трогает. Приглядываться сама девка к мужу стала, пока тот не видит и в избе заправляет. Высок, плечист, коренаст, волосы светлые-светлые, глаза большие, щёки красные. Сама не заметила, как заглядываться на Фёдора стала. Вроде и жена, и не пристало, ан нет-нет, да посмотрит. А Фёдор замечал, исподтишка улыбался – авось сама первая признается.

Так и лето подступило. Ландыши отцвели, и травой свежей запахло, речкой, костром. А они с Фёдором разговаривать начали, помаленечку, потихонечку. То о настроении он её спросит, то помочь попросит, то к столу пригласит. Так и начала Марфа сначала в доме прибираться да обеды варить, а после уже и в огород к мужу перебралась. Забор высокий, люда деревенского не видать, что хошь, то и делай. К автолавке, что к ним в Осиново в хлебный день приезжала, Фёдор ходил, Марфа только в часовню по прямой дороге бегала, ещё ни разу никого из деревенских осиновцев не повстречала: то ли церковь они не любили, то ли правду девки говорили, и вера у них иная правила.

А Фёдор подарки Марфе дарить повадился: то серёжки рубиновые с ярмарки принесёт, то медку ей, то ленты всякие разные. Всё смотрел на неё, любовался, как прихорашивалась она. Косы расплетал, по волосам гладил, к груди прижимал. Пора наступила, так и стали они в спальне вместе ночи проводить.

Расцвела улыбка на лице Марфы. Влюбилась. Уж и осиновцы не нужны с их колдовством сталися, да и в отчую избу не тянет. Только в часовню бегала – свечки ставить к иконам, что в конце весны привезли. Большие нарядные иконы Божьей Матери и избавителя, Иисуса Христа. Всё налюбоваться на них не могла.

Фёдора не уговорила вместе в церковь сходить: он отмахивался, обнимать её пускался, целовать. Да всё свечи вокруг дыр своих ставил и блюдца менял, будто взаправду ел из них кто-то. Жутко от этого делалось девке, непонятно.

Марфа лишь раз спросить решилась про дыры эти чудные. Фёдор тогда за руку потянул её играючи, усадил рядом с собой у дыры в углу за печкой и, блаженно улыбаясь, произнёс голосом таким нараспев, будто о сокровище каком рассказывал: «Это чтобы, Марфуша, детки у нас с тобой уродилися здоровёхонькие».

Вдруг в нос сильный запах воска девке ударил, как в церквях, стойкий, чёткий, как если бы восковые свечи плавили прямо перед носом. Как будто бы ответили ей дыры эти, подтвердили слова мужние. Марфа так и отпрянула от дыр, испугалася и больше Фёдору о них не заикалась.

Странным ей всё это казалось. Нечистым духом попахивало, язычеством али ещё чем неведомым.

А вскоре и позабылись и дыры эти, и свечи с блюдцами странные. Тяжело ей ходить стало к осени. На сносях оказалась. Под сердцем дитё носила.

Фёдор не знал, куда от счастья себя девать. Всё живот ей целовал да серёжки с бусами покупал. Всё бы ладно, и не пополнела она даже, не подурнела, наоборот, расцвела, распустилась в ожидании, вот только народ осиновский к ним в избу повалил.

Поздравлять.

Сначала родственники Фёдора, которых Марфа раньше никогда видеть не видела, с сундуками пришли. Подарками. Обнимают Марфу, поздравляют, улыбаются, а ей как-то не по себе, уйти хочется да и лечь на печку, а лучше в часовню пойти. Фёдор всех привечает, поздравления принимает, будто и не видит, как Марфе тошно. А потом и вовсе весь осиновский народ шастать повадился с каждой избы, что по окраинам болот кустились, будто в деревне этой принято на такое событие гостей звать, будто уж и родила Марфа, и ребёночка крестила.

Девок много пришло, молодые все. Вокруг Фёдора кружат, воркуют, к Марфе даже шагу не ступают, глядят только недобро, нехорошо так, будто замышляют чего.

Так и ушла она из избы, не смогла более смотреть, как девки эти осиновские вокруг мужа её вьются, аки змеи какие. А Фёдор и не заметил исчезновения Марфы. Так в часовне и просидела, батюшке душу изливала.

К ночи домой вернулась. Фёдор на колени перед ней упал, Марфа растерялася, руки от изумления раскинула. Ноги целовать принялся, в любви признавался, обнимал, живот её наглаживал.

Всю ночь объяснялись. И узнала Марфа, что принято у них, в Осинове, праздник устраивать, когда девка замужняя оказывается на сносях, что счастье это великое, и надо почитать, холить да лелеять. Не хотел Фёдор её обидеть. С девками этими он давно знаком, а любит только её, Марфу. Та на грудь ему кинулась, призналась, что взревновала, сама плачет, что мужа в шашнях подозревала, обманулась. Так и уснули в обнимку.

Ссора прошла, как и не было, любовь только крепче стала, а вот жизнь у Марфы изменилась. Всё своим чередом вроде как и шло, только странные вещи стали с девкой происходить. То ли менялась она перед родами, то ли ещё что.

Поначалу всё ладно было, а потом девки осиновские к ним таскаться начали. Сначала у забора стояли, трепались, семечки подсолнуховые грызли. Марфа их голоса из избы слышала, а вскоре уж и в огород к Фёдору повадились ходить, всё стоят да смотрят, как муж её работает, жеманничают, будто ждут чего-то, да на окна поглядывают. Выманивают девку. Дразнят.

Марфа сердцем чуяла: не надо из дома выходить, на глаза им показываться, но не могла глядеть, как вокруг Фёдора они хвостами крутят. Хоть и знала Марфа, что не поволочится за ними муж её, только беседу поддерживает, а сердцу не прикажешь.

Вышла всё же, не стерпела, стакан родниковой водицы Фёдору вынесла. Девки так рты и позакрывали. На них уставились. Фёдор из рук воду принял, отпил, в благодарность к себе потянул, поцеловал. У Марфы такое тепло в груди разлилось, гордость, что её Фёдор выбрал, а не бабёнок осиновских. И вдруг что-то кольнуло её в животе, побледнела она вся, ослабла. В избе скорее скрылась, не заметив, с какой злобой девки вслед её смотрели. Муж, на счастье, и не заметил её состояния.

Три дня пролежала, не вставая, на одном боку. Уж каких докторов к ней Фёдор ни возил, даже батюшку приглашал из часовни. Как все силы Марфу разом покинули. Ни есть, ни пить не может. Бредит. И всё видится ей не то сон, не то явь. Будто Фёдора она в поле работать на тракторе провожает. Сквозь сон её сказал он, что отбывать ему пора, встал с кровати, оделся и поцеловал Марфу на прощанье. Она ответила ему добрым напутствием, едва открывая веки в кромешной сельской темноте, которая сочилась через окна к ним в избу. Они вышли в сени, она закрыла за ним дверь на засов и вернулась в кровать. Заскрипели половицы на крыльце, скрипнула входная дверь. Буквально в ту же минуту Марфа задремала. Девка спала крепко, но душу её мучили волнения. Что-то очень неприятное, не страшное, не ужасное, а именно неприятное… Мутное, словно русло местной болотной реки. Потом сквозь сон до неё добрались звуки из избы, словно кто-то возился в сенях. Лёгкая полудрёма окутывала её, когда он коснулся волос её и сказал, что вернулся уже с полей, она едва веки разомкнула. Фёдор рядом на кровати с ней сидел. Уставшим был и понурым, спать хотел. Марфа спросить пыталась: «Но как же?..» – «Там что-то неладное творится… С трактором…Не работает, экая чертовщина», – произнеся эти слова, Фёдор лёг, повернувшись к ней спиной, а она обняла его сзади. Марфа не стала расспрашивать его о том, что случилось, тормошить. Им нужно было уснуть. Но сон как рукой сняло, что-то мрачное и холодное на душе у нее ёрзало, спать не давало, будто жаба какая на груди у неё сидела. И тут Марфа припомнила, что проснулась-то она от ласкового прикосновения мужней руки. Она не спала, она была в полудрёме, это ей ясно запомнилось. И вывело её из полудрёмы его прикосновение. Она не поднималась и не отворяла никому засов, на который была закрыта дверь в сенях.

С широко раскрытыми глазами, в темноте Марфа продолжала лежать и обнимать мужа, найти пытаясь в своих рассуждениях ошибку. Но ошибки не было. Она… не впускала Фёдора в дом обратно. Осознание того, что кто-то чужой лежит на кровати рядом с ней, заставило её вскочить с ловкостью дикой кошки и в один прыжок оказаться у свечи. С задержкой в пару секунд свет появился. Фёдор с головой в одеяло зарылся так же ловко, как Марфа оказалась у свечи. С дрожащими руками, выставленными вперёд, девка двигалась к тому, кто лежал под стёганым одеялом, медленно, шаг за шагом преодолевая свой страх и ужас панический. Подойдя к краю кровати, она попыталась схватить его за ноги через одеяло. Он поджал ноги к себе. Она схватила его выше, но под одеялом он снова сжался до меньших размеров. Так продолжалось ещё несколько раз, пока то, что было под одеялом, не сжалось до размеров небольшого арбуза. Кое-как справляясь с паникой, она одним движением руки сорвала одеяло в сторону, успев при этом на всякий случай отпрыгнуть от кровати. Под ним никого не было. Не в состоянии больше контролировать страх свой, она сломя голову побежала вон из избы. Ударившись о запертую дверь, она начала вытаскивать нетронутый засов, который тяжело ей поддавался. Выскочив на улицу