II

Жизнь, которая меня ждала, была не очень радостна. Несколько недель мои родные по очереди ходили в больницу развлекать меня. Когда доктор, наконец, разрешил мне подняться, я понял, как я жалок. Я с трудом поднимался и почти не мог стоять. Самым стыдным и неприятным были походы в туалет. Здесь за мной ухаживал персонал, хотя и это было для меня невыносимо. Я не мог позволить себе, чтобы за мной еще и дома присматривали в туалете. Мне надо было твердо стоять на ногах. Но насколько бы ни сильна была моя воля, ее не хватит на то, чтобы быстро срастить кости, сухожилия, мышцы, кожу. Мне надо было постоянно работать над собой, чем я и занимался большую часть дня, когда вернулся домой. В моем расписании были разминка, упражнения, массаж, диета и процедуры, которые я должен был посещать пару раз в неделю. На процедуры меня возил отец. В одну из таких поездок он опять завел разговор на тему моего будущего.

– Ты думал о своей учебе? Школа уже окончена, попутешествовать сейчас, как ты хотел, тебе не придется как минимум год. Я предлагаю тебе пойти на подготовительные курсы учителей. Как раз год, который ты будешь восстанавливаться, сможешь попробовать что-то делать и подумаешь, чего ты хочешь. Потом поедешь, погуляешь. Только без подобного экстрима, – он посмотрел на мою ногу.

«Попробовать что-то делать» была папина любимая фраза. В начальной школе я пару месяцев работал в городе, где высаживал деревья. Потом я пробовал работать продавцом. Потом папа устроил меня к себе в институт, где я перекладывал бумаги. Теперь он меня опять хотел заманить к себе, по всей видимости, чтобы присматривать за мной. Я много раз пересматривал разные профессии, перепробовал с десяток лично, но не знал, чего я хочу, и даже не представлял, в какую сферу хочу попасть. Мне хотелось плыть на байдарке среди островов и ничего не делать, просто быть самими собой.

– Заедем сегодня к Дане, навестим их. У Сони недавно был день рождения, надо поздравить, – говорил отец, глядя в окно старенького автобуса, на котором мы добирались в город.

Дядя Даня папин друг детства. Они периодически ездят друг к другу и устраивают словесные баталии. Я ни разу не видел, чтобы дядя Даня и папа расстались раньше полуночи, потому день обещал быть долгим. Соня – дочка дяди Дани, младшая в семье, еще у него есть два сына, которые постоянно пропадают где-то на пляже. А Соня папина дочка и любимица, постоянно крутиться возле него. Ей недавно исполнилось тринадцать. Она, как и ее папа, постоянно рисует. Этот день не был исключением. После посещения процедуры, мы с папой отправились в художественный магазин купить ей подарок и весь вечер, пока наши отцы бурно обсуждали письмо Махты, Соня рисовала на моем гипсе, который был почти на всю ногу.

– Я не понимаю, как ты куда-то ездишь один, – говорила она, выбирая цвет краски. – Тебе не страшно? Не скучно? Не хочется с кем-нибудь поговорить? Сказать: смотри, как красиво! Это так странно. Почему ты не найдешь друзей?

– Дай инструкцию, как я должен их найти? – ухмыльнулся я.

Соня на меня не смотрела, она была очень занята наброском.

– Общаться, рассказывать кто ты, что тебе нравится, что не нравится. Люди будут слушать тебя, и с кем-то ты обязательно совпадешь.

У нее было такое серьезное лицо, когда она это говорила, что я не мог не смеяться.

– Хорошо. Завтра выйду на площадь, залезу на табуретку и начну рассказывать: здравствуйте, я Эмиль. До смерти люблю путешествовать. Месяц назад моя любовь чуть не прикончила меня, но когда я встану на ноги, я собираюсь повторить это снова. Кто хочет со мной дружить?

– Зря ты так, – вздохнула Соня, – ты же не один такой. Может, кто-то хочет плавать как и ты, среди островов, но ему не хватает смелости. А с тобой он смог бы это сделать. Я бы хотела поплыть, но я боюсь. И папа меня не отпустит. Прошлый раз, когда я просила покататься на байдарках, он отпустил меня поплавать у берега. Я потерла баланс и перевернулась. С тех пор папа не разрешает мне приближаться к ним.

– Чтобы держать баланс, нужно тренироваться. Я бы тебе показал, если бы… – я тяжело вздохнул и посмотрел на гипс. На нем уже вырисовывались острова и море. И байдарки. Там было много байдарок, штук десять.

– Когда ты выздоровеешь и опять поплывешь, у тебя будет много друзей. Мой папа говорит, что у человека не может быть много друзей. А я думаю, что может. Потому что если у тебя только один или два друга, то они смогут говорить с тобой только на темы, которые нравятся только им и тебе. Тогда, с одним другом ты только сможешь рисовать, но не сможешь ходить на танцы. Или сможешь ходить на танцы, но не сможешь есть любимые пирожные. Или сможешь есть любимые пирожные, но не сможешь раскрыть свои секреты. Потому что общих интересов у двух людей не так и много. А вот с несколькими друзьями уже можно будет узнать себя больше. Один друг – это как лучший друг. Как семья. С лучшими друзьями можно делиться секретами. А с остальными можно заниматься своими увлечениями, – рассказывала Соня, старательно работая над волнами.

– Ты уже такая взрослая, – смотрел я на нее.

– Папа тоже говорит, что я развита не по годам. А я говорю, это потому, что я постоянно общаюсь с ним или дядей Айзеком, а не со своими подружками. Вот если бы он чаще отпускал меня к подружкам, тогда я бы была развита по годам.

Я рассмеялся, Соня тоже улыбалась. Это действительно было смешно, особенно если услышать разговоры моего папы с дядей Даней. Когда они, наконец, закончили свою встречу, Соня окончила свой рисунок. С одной стороны гипса байдарки плыли среди островов по морю, с другой уже летали по воздуху. Теперь мой внушительный гипс был еще и произведением искусства.

– Я смотрю, вы хорошо провели время, – сказал мой папа, глядя на Сонину работу.

– Да, мы договорились с Соней, что поплывем с ней на байдарках в путешествие.

– Никогда, – разволновался дядя Даня, – никаких байдарок, даже не думай, – смотрел он на Соню. – Хватит нам одного загипсованного.

Соня хитро улыбалась, глядя на меня и дядю Даню.

– Зато я похож на произведение искусства, правда, Соня?

– Да, я могу взять тебя на выставку в роли экспоната.

– Думаю, не получиться. Папа уже придумал мне другую роль.

– Какую? – с интересом посмотрела она на моего папу.

– Пусть попробует себя в роли учителя.

– Учителя? А учителя чего? – смотрела на меня Соня.

– Учителя физической культуры. Я буду неплох в этом, – ответил я, поднимаясь на костыли. – Осталось выучить названия мышц и научиться пользоваться секундомером.

– Ну, удачи тебе, – провела меня взглядом Соня.

До начала учебного года был еще месяц и я даже думать о нем не хотел. Целыми днями я был занят упражнениями и картами, но мне становилось скучно. Иногда я выходил в беседку и наблюдал, чем заняты остальные. Я заметил, что мама с Верой постоянно куда-то ходят. Выходят из двора и пропадают на несколько часов.

– Они что, завели себе другую семью? – спросил я отца, сидящего рядом.

– Они ходят подыскивать себе экспериментальный участок, – пробормотал папа, не отрываясь от книг.

– Экспериментальный участок?

– Да. Они ищут участок с плодородной землей, чтобы изучить его. У них новая идея фикс – выращивание плодородной земли. Ты же видишь наш двор – сплошной песок. Землю приходится завозить. Вот они и решили, почему бы ее не выращивать самим?

– Каким образом? – недоумевал я. Отец посмотрел на меня с приподнятыми бровями.

– Спроси у них, они в этом лучше разбираются.

Я сидел, пытаясь понять, что я вообще сейчас услышал. Я знаю, что можно выращивать семена и цыплят. Даже знаю, что можно выращивать минералы. Но выращивать почву? Похоже, я недооценивал амбиции женской половины нашего семейства. Я с нетерпением ждал, когда они вернуться, чтобы выяснить подробности, но их не было долго. Я начал рассматривать книги, которые лежали на столе и которыми был так занят отец. «Корни души», «Рождение сознания», «Борьба со страхами», «Влияние окружающей среды на психику человека», «Тайные желания». Все книги были разного качества, от серьезных трудов ученых мужей до читалок-однодневок, над которыми никто особо не заморачивался. Но отец читал их все, глядя на издательство и фамилии авторов чисто для заметок.

– «Тайны младенчества: вспомнить все», – зачитал я вслух название одной книги, – серьезно? Ты никак не оставишь эту затею узнать, откуда берутся желания? – посмотрел я на отца.

Это была папина идея фикс, узнать, откуда берутся желания, мечты и страхи. У него уже исписано множество блокнотов той информацией, которою он находил и которая ему казалось, была стоящей. Он пытался вывести что-то типа закона или правила, по которому человек начинает что-то хотеть или чего-то бояться. Он обращался ко всему, от науки до магии, от математики до астрологии, от передовых достижений до дремучей древности, лишь бы выудить хоть какую-то информацию. Но все ему казалось мишурой, а суть была скрыта где-то внутри. Только вот внутри чего?

– Да, – ответил он, – «Тайны младенчества». В отличие от взрослого, младенца опросить невозможно. Но все время, пока человек растет, он получает информацию. И в младенчестве этой информации немыслимое количество, потому что вся она новая для тела, для мозга, для нервной системы.

– Старая, – перебил я. – Она одна и та же для всех детей. Скажи «мама», понюхай цветочек, покушай, покакай, скажи «пока-пока». Мы в детстве все как мартышки.

– Не только в детстве. Всегда. Мы имитаторы по своей сути, Эмиль. Часто, даже в своих желаниях и страхах. Но, похоже, не всегда, и не все. По крайней мере, опыты говорят о том, что не все копируют одни и те же модели поведения. Некоторые вовсе не копируют. Некоторые делают выбор в пользу противоположного поведения. Но вот как они делают этот выбор?

В этот момент открылась калитка и вернулась наша ботаническая половина семьи с отростком. Вера была со своей подругой Сашей, жуткой занудой, хотя и милой в своей наивности.

– Мы его нашли, – сказала мама, усаживаясь в беседку.

– Он умен и галантен? – острил папа.

– Он мохнат, дремуч и достаточно сырой, чтобы мы могли там что-то найти, – ответила мама, отодвигая «Тайны младенчества».

– Звучит не очень. Надеюсь, это не будут клещи и клопы, – смотрел папа на маму.

– Надейся, – ответила она, – девочки сегодня переписали около ста видов растений, и это далеко не все.

– Вы захватили какой-то остров? – в удивлении приподнялся папа с кресла.

– Я же тебе говорила, нам нужен хороший участок с плодородной почвой. На плодородной почве должно быть много растений. Мы его нашли.

– Саша, на участке есть клещи? – спросил я Верину подружку.

Это была нескладная девушка Вериного возраста, с большими васильковыми глазами и двумя косичками. Она постоянно ходила в широкой тунике, широких штанах и мокасинах. На ее плече постоянно болталась большая сумка с увесистой книгой. Саша брезгливо поморщила свой нос с десятком конопушек на нем и ответила:

– Нет, такой живности на участке мы не заметили. Но поскольку клещи очень маленькие создания, то возможно в каком-то секторе участка они имеются.

Сашиными любимыми выражениями были «нет, но…» и «да, но…». Вообще, всю жизнь она могла свести к одному большому «НО». Я смотрел на нее и вспоминал то, о чем мне говорила Соня. С друзьями ты говоришь о своих интересах, узнаешь себя. С Сашей конечно же можно было говорить о своих интересах и узнавать себя, но… В этот момент я заулыбался. Мне стало смешно от моей мысли. Саша видимо восприняла это по-своему, покраснела и отвернулась.

– Ты видела, как Соня разрисовала ему гипс? – вдруг вспомнила Вера о моей ноге. – Посмотри.

– Угу, я видела, – прятала свое лицо Саша, уткнувшись в тетрадку, в которую они записывали названия растений.

– Оставь ее, потом посмотрим, – тянула ее за руку Вера. Саше пришлось сдаться и повернуться на мой гипс.

– Посмотри как здорово, – лепетала Вера, – видишь, сколько байдарок. Когда Эмиль выздоровеет, мы все поплывем с ним кататься на байдарках, да? – пихнула она локтем Сашу, Саша опять раскраснелась.

– Поехали, Саша, там на островах много растений, тебе понравиться, – смотрел я внимательно на нее.

– Да, это хорошо. Но мне нравятся не только растения, – ответила она.

Я с трудом сдерживал смех, Саша опять прятала свое покрасневшее лицо. Вера ткнула меня пальцем в больную пятку и погрозила кулаком.

– Ай, ты что творишь? – рявкнул я на нее.

– Знаешь, Эмиль, ты хороший парень, но иногда ты такой вредный, – улыбнулась мне Вера, я улыбнулся ей в ответ.

– Пойдем ко мне в комнату, будем сортировать растения, – потащила она за собой Сашу.

Когда они уши, я заметил, как смотрит на меня папа.

– Что? – спросил я.

– Бессовестный, – сказал он.

– В смысле?

– В прямом.

– Я тебя не понимаю.

– Зачем ты обижаешь девушку?

– Я ее не трогал.

Я уже понял к чему идет разговор, потому быстро нащупал костыли.

– Сбегаешь, трус? – не отставал от меня папа.

– Да в чем проблема?

– Ты ее постоянно дразнишь. Как только она приходит, в тебя вселяется невыносимый грубиян.

– Я ей не грубил.

– Насмехался.

– Нет.

– Хромуша.

– Ну, знаешь…

Я поднялся на костыли и собрался уходить.

– Красивая девочка, правда?

– Я с тобой не разговариваю.

– Милая и застенчивая.

– «Тайны младенчества: вспомнить все», – буркнул я, в надежде на то, что он отвлечется на свое занятие, и вышел из беседки.

– Хорошо, что в младенчестве у тебя была своя комната.

– О нет, остановись, прекрати, это уже перебор, – говорил я.

– У тебя правда была своя комната в младенчестве, – задумчиво сказала мама.

– И ты туда же?

Я шел в свою комнату и слышал отвратительное хихиканье родителей за моей спиной.

– Не травмируй ребенка, – слышал я мамин голос.

– Больше не буду. Он теперь сам себя может травмировать.

Я не знаю, зачем они делали это, но кажется, это из забавляло. Меня же не особо, тем более, что мне приходилось сбегать на костылях. Около недели мне вообще приходилось по большей части сидеть в доме, потому что Вера весь день просиживала с Сашей в беседке, сортируя растения с участка. Даже если бы я ничего не говорил про Сашу, мои родители все равно бы напомнили мне о ней.

Месяц до учебы, который мне сначала казался вечностью, прошел будто несколько дней. Я уже почти летал на костылях и мог обходиться без помощников. Институт, в котором я должен был учиться, находился на соседнем острове. Там работал и мой отец, но появился он там раз в месяц, в основном, чтобы сдать отчеты. Свои лекции он вел через сеть из своего кабинета дома. Так же он занимался и своей научной деятельностью. В его обязанности входило облегчение жизни студентам, а точнее, разработка разного рода планов и методик, которые могут сократить сроки обучения. Чаще всего такие заказы делали разного рода предприятия институту, а институт уже раздавал задания своим сотрудникам. Я, как ученик, в институте должен был появляться несколько раз в неделю, чтобы брать задания, отрабатывать практику и сдавать контрольные работы. Поскольку я не шел учиться на конкретного преподавателя, а только на годовые курсы учителя, программа обучения у меня отличалась. По идее, те, кто оканчивал этот курс, должны были быть связующими между институтом и предприятиями. Они как бы объясняли предприятиям, в чем суть проделанной работы и должны были обучать сотрудников. Потому у нас не было особой специализации. Мы должны были сами быстро обучаться тому, чему должны были учить других. Для меня это было странно, непонятно, и невообразимо. Невообразимо это для меня было потому, что основной моей задачей в учебе было научиться быстро объяснять информацию разным типам людей. Мне надо было научиться коммуницировать. Мне. Тому, кто не любит людей, не хочет с ними общаться и даже не желает с ними знакомиться. Мне, кому самым главным другом был попутный ветер. Мне, человеку без малейшего желания выходить к людям, дали класс подопытных мышей для того, чтобы я на них тренировался. В конце первой недели, когда мне доходчиво объяснили, что из меня собираются лепить, мне сообщили, что я должен направиться в школу номер 243, которую содержал торговый порт. Это была школа для детей, в основном из бедных семей, которые получали усредненное образование. Я понимал, куда я иду. Я учился именно в такой школе, где учились и те, кто хотел учиться, и те, кто не хотел, но мешал это делать остальным. Я посещал школу только для того, чтобы знать, что там происходит. Образование же я получал дома, где мне помогали родители. Мне дали класс с пятнадцатилетними мальчиками-переростками. Я даже не сомневался в том, что я там увижу. Каждую неделю у меня с ними было одно занятие под названием «Воспитательные беседы». Мне разрешалось говорить с ними о чем угодно, лишь бы это воспитывало в них созидательные склонности.

– Ты можешь говорить с ними о добре, чести и достоинстве, сочувствии, самообладании. Чем угодно, что воспитает в них достойных членов общества, – рассказывал мой руководитель, давая мне направление.

– Вы серьезно? – с удивлением посмотрел на него я.

– От этого зависит твоя учеба. Ты должен научится вдалбливать в мозг людям что-угодно. Любым людям любую информацию. Это твоя учебная задача.

– Им по пятнадцать. Я на два года старше них, а выгляжу младше некоторых из них. Я им даже не авторитет, – держал я в руках бумажку, которая давала мне право строить по линейке двадцать рослых ребятишек.

– Так стань им. Тебя будут обучать, а ты применяй полученные знания на практике. Это полезно, Эмиль, работать над собой.

Он хлопнул меня по плечу и удалился. Я стоял посреди коридора и тупо смотрел в бумажку без единой мысли. Это было плохо. Хуже, чем перекладывать бумаги или быть продавцом. Я посмотрел в окно, из него было видно море. Волны манили меня к себе, я готов был бросить все, прыгнуть в байдарку и помчаться навстречу скалам. Помчаться мне не давали костыли и тяжелый гипс, который обещали снять возможно через месяц, а возможно и невозможно, в зависимости от состояния моей ноги, которая, как мне кажется, стала худее, чем была. Настроение у меня было паршивое. Я поехал в школу, отдал бумажку и через пару часов пошел на свой первый урок «Воспитательных бесед». Я зашел в класс, в котором все орали, сел на стул, а на другой стул водрузил свою загипсованную ногу и стал смотреть в окно, из которого так же, как и в коридоре института было видно море. Через несколько минут я услышал первый звук из класса в свою сторону.

– Классный гипс, – рявкнул кто-то.

Все засмеялись. Я посмотрел на них, они смотрели на меня и хихикали. Потом все замолчали и стали периодически переглядываться друг с другом, ожидая от меня представление. Я молчал, глядя на них.

– А где вы ногу сломали? – опять послышался тот же голос и то же хихиканье в классе.

– В море, – ответил я, внимательно глядя на лица учеников.

– Типа акула укусила?

В классе опять был смех. Я, наконец, увидел, кто это так всех развлекал. Это был рослый пухляш, даже сидя за партой его рост выделялся. На его лице был яркий красный румянец.

– Ударился об скалу, – ответил я, глядя на пухляша.

– А это вы сами на гипсе рисунок нарисовали? – продолжал он, глядя на меня. Его глаза сверкали.

– Знакомая нарисовала.