Я хочу обиженно возразить, что вообще-то можно и без ресторанов обойтись, потому что я умею готовить и хорошо это делаю, но потом решаю, что это будет похоже на хвастовство, и просто молча складываю в корзину все, что мне понадобится.

Дима не глядя это все оплачивает, а потом небрежно бросает мне через плечо:

– Ночью привезут, я приму доставку. А тебе пора ложиться спать.

– С ума сошел? Еще рано!

– Ты после больницы, – жестко говорит он таким тоном, что становится ясно: возражения здесь не принимаются. – Так что марш в кровать.

– Я тебе что, ребенок, так со мной разговаривать? – возмущаюсь я.

Дима поворачивает голову и лениво проходится по мне взглядом. На губах появляется дразнящая усмешка.

– Ну нет, на ребенка ты совсем не похожа. Я успел заценить, что ты выросла.

Сначала я не понимаю, про что он, а потом вдруг перед глазами вспыхивает та сцена в ванной, и меня с ног до головы окатывает таким адским смущением, что я вся заливаюсь краской.

Даже ответить ничего не получается, поэтому я просто молча ухожу в зал, раскладываю там диван и стелю себе постель. Поколебавшись, достаю еще один комплект постельного белья и еще одно одеяло с подушкой. Надеваю наволочку, пододеяльник, бросаю это все вместе с простыней на кресло, возвращаюсь на кухню и сообщаю Диме, стараясь не смотреть на него.

– Постельное в комнате, матрас можешь взять на антресолях. Он жутко старый, но больше ничего нет.

– Мне хватит. Спасибо.

– Ну, я тогда пошла спать? – неуверенно спрашиваю я.

– Ага, давай, – он не отрывается от ноутбука, на котором я вижу таблицы с циферками. – Спокойной ночи.

– А ты? Не пойдешь? – неожиданно робко спрашиваю я.

– Я потом. Мне еще поработать надо. И доставку встретить. Иди.

Я иду в ванную чистить зубы, и меня одолевают смешанные чувства: смесь облегчения от того, что мне не надо будет смущаться, засыпая в одной комнате с Димой, и странного сожаления, что я не увижу, как он возвращается из душа и залезает под одеяло.

Я иду в зал, закрываю дверь, чтобы мне не мешал доносящийся с кухни стук клавиш, переодеваюсь в пижаму и ложусь. После больничных условий родной диван кажется просто раем, и я почти мгновенно засыпаю. Просыпаюсь только утром от того, что на лицо мне падает теплый солнечный луч. Я сначала пытаюсь от него спрятаться, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, но потом сдаюсь и сонно приоткрываю глаза.

Я привычно оглядываю комнату, собираясь вставать, но внезапно замираю, потому что мой взгляд натыкается на Диму. Он лежит на полу, одеяло у него валяется скомканное в ногах, поэтому хорошо видно и голый смуглый живот под задравшейся футболкой, и крепкие, покрытые темными волосками ноги в коротких черных трусах. Мне внезапно становится так жарко, что тоже хочется раскрыться. Я бросаю вороватый взгляд на лицо Димы: длинные темные ресницы закрыты, вечно нахмуренный лоб расслаблен, а грудь мерно вздымается.

Спит…

Он пока спит.

Я ничего не могу с собой поделать и снова смотрю туда, куда мне по-хорошему смотреть нельзя. На ту область, которая скрывается под трусами. На то, что так сильно натягивает темную ткань.

В горле пересыхает, и я судорожно сглатываю, продолжая туда смотреть. Нет, я не совсем ромашка, я пару раз видела то, что Кастет с Лешим достают из штанов, чтобы поссать. Но почему-то мне кажется, что у Димы там все не такое. Больше. Тверже. Взрослее.

В общем, мне просто любопытно! Не более того!

Исключительно из любопытства я пялюсь еще и на ноги, потом снова на то место, а потом машинально бросаю взгляд на Димино лицо и моментально подскакиваю на кровати. Сердце заходится от ужаса, потому что…

Потому что темно-серые глаза смотрят прямо на меня.

Он проснулся!

Черт… А давно?

– Доброе утро, – лепечу я, чувствуя, как позорно краснею.

– Доброе, – хрипло говорит Дима и усмехается уголком рта: – Лена-Лена! Тебя разве не учили, что подглядывать нехорошо?

– Я не подглядывала, – вспыхиваю я.

– А что ты делала? – хмыкает он.

– Я просто… ну… то есть…

От волнения я машинально начинаю теребить воротник пижамной кофты, оттягивая его ниже, и кусаю губы. Я всегда так делаю, когда нервничаю.

Внезапно Дима хмурится, отворачивается и резко говорит:

– На меня такие штучки не действуют. Можешь даже не пытаться.

– Какие штучки? – непонимающе спрашиваю я. – Дим, ты о чем?

– И невинность тоже изображать, блядь, не надо, – рявкает он. – Бесит.

Он тянется за штанами, которые валяются тут же, быстро их надевает и прямо так, без куртки, в одной футболке, уходит на балкон курить. А я остаюсь сидеть на кровати, растерянно глядя ему вслед.

Про что он вообще говорил? Про то, что я оправдывалась? Но я ведь ничего плохого не сделала! Ну посмотрела разок, ему-то от этого что? И при чем тут невинность? Зачем мне ее изображать, если у меня и правда нет особого опыта? Поцелуи с одноклассниками и один поцелуй с Лешим не считаются. Это было скорее смешно, чем приятно.

А Дима взял и зачем-то наорал на меня. На ровном месте буквально.

Становится жутко обидно. Как в детстве, когда ты не виноват, а тебя все равно наругали.

Вздыхая, я иду в ванную умываться и переодеваться, но на этот раз предусмотрительно закрываю задвижку на двери. Волосы собираю в высокий хвост, внимательно разглядываю свое лицо и с досадой замечаю несколько новых прыщей на щеках. Черт, ну вот откуда они берутся? По идее, пубертат у меня уже прошел, за кожей я ухаживаю хорошо – мажусь кремом и прочими штуками, которые мне дарит Мария, так что должно уже все быть в норме, не? Или я вхожу в тот процент особых счастливчиков, которые всю жизнь будут ходить в прыщах?

Кажется, природа прям основательно на мне отыгралась. Еще бы знать за что!

Из ванной я сразу иду на кухню, открываю холодильник и вижу, что все, что я заказывала, прибыло, вот только Дима распихал продукты по полкам абсолютно как попало. Поэтому я вытаскиваю все на стол и начинаю раскладывать так, как мне нужно: овощи в нижний ящик, молоко в боковую дверцу, сыр на эту полку, мясо на другую, а яйца в специальные ячейки.

– Тебе в душ не надо? – спрашивает хмуро Дима, появившись в дверях. От него пахнет холодом, свежестью и совсем немного сигаретным дымом. Он что, стоял все это время на балконе?

– Не надо, я уже там была, – сухо отвечаю я.

– Окей, – он делает шаг к ванной, а потом вдруг оборачивается: – Могу у тебя шампунь занять? Мой у Марии, а новый я не сообразил заказать. Куплю сегодня.

«Мылом хозяйственным мойся, придурок», – хочется мне сказать, но я все же не настолько злая.

– Бери, – роняю я.

– Спасибо.

Он поворачивается и уходит, а я вдруг вспоминаю, что у меня их два, и кричу:

– Тот, на котором гранат нарисован!

Хлопает дверь ванной, но я надеюсь, что он меня услышал. В конце концов, я достаточно громко кричала.

Закончив с раскладкой продуктов, я мстительно забираю последний кусок пиццы, грею его в микроволновке и наливаю себе чай. Вообще-то я хотела пожарить нам на завтрак яичницу с сосисками и помидорами, помню, что Дима ее любит, но теперь фиг ему! Раз такой грубый, пусть сам себе готовит! Или в ресторанах питается!

Но не успеваю я откусить первый кусочек, как вдруг по квартире проносится рык:

– ЛЕНА, БЛЯДЬ!

Я вздрагиваю и поворачиваю голову, и как раз в этот момент в дверном проеме вырастает Дима. Разъяренный, с голым торсом и в одних штанах, которые, кажется, он надел на мокрое тело, потому что они слишком облепляют его ноги. Я, приоткрыв рот, смотрю на его мокрую обнаженную грудь, смотрю, как с кончиков темных волос падают капли воды на широкие плечи и стекают вниз, к маленьким коричневым соскам, а потом еще ниже, на живот…

Меня так завораживает это зрелище, что я даже не сразу понимаю, почему Дима продолжает орать. И только когда он буквально под нос сует мне свои ладони, выкрашенные в ярко-розовый цвет, до меня наконец доходит.

И я начинаю громко, неприлично ржать.

– Ты специально? – рявкает Дима, злющий, как пиздец. – Специально, я тебя спрашиваю?

– Нет, – я задыхаюсь от смеха. – Я… я же сказала, чтобы ты взял шампунь с гра…ахах… с гранатом! А ты… Ты взял мой оттеночный! А им надо в перчатках мыть!

– Сука, у меня теперь и волосы розовые будут?

– Не, он красит только на обесцвеченных или очень светлых волосах, – объясняю я. – Типа как мои. Тебе он ничего не сделает, у тебя слишком темный цвет.

– Ну хоть что-то, блядь, – Дима рассматривает свои ярко-розовые руки. – А эта хуйня отмоется?

– Отмоется, – я усилием воли отвожу взгляд и стараюсь не пялиться на его голые плечи, а то опять разорется. – Лимонным соком или перекисью.

– Понял, – после паузы кивает Дима, а потом выдыхает и уже более спокойно спрашивает: – А нахрена тебе этот шампунь с краской? Ты же и так уже покрасилась?

– Краска быстро вымывается, – я старательно размешиваю чай ложечкой, хотя сахар там давным-давно растворился. – Я через раз моюсь этим шампунем, иначе цвет пропадает.

– Бля, нахрена? – хмурится Дима. – Я думал, ты просто на спор херанула розовый на всю голову, а теперь ждешь, пока отрастет, а ты специально?!

– Да, – с вызовом отвечаю я. – Потому что мне нравится так! Точно лучше, чем мои, я с ними, как альбиноска!

Я вру. На самом деле меня раздражает этот розовый цвет, но ничего лучше я пока не придумала. Мы как-то обсуждали с Марией цветотипы, и она говорила, что у меня внешность не самая удачная: бледная кожа и слишком светлые волосы. Все сливается, делает меня незаметной, и поэтому надо расставлять цветовые акценты: либо краситься ярко, либо цвет волос поменять. Я решила, что проще с цветом волос, потому что косметику я совсем не люблю. Ну вот и выбрала розовый. Рыжий не хотела, а темный мне бы совсем не пошел.

– Ты че, Лен?! – Дима смотрит на меня неожиданно удивленным взглядом. – У тебя всегда были охуенного цвета волосы. Мне нравилось.

Сердце пропускает удар.

– Правда? – еле слышно выдыхаю я.

– Нет, вру, блядь, – огрызается он, чем-то опять раздраженный. – Где перекись?

– Где всегда, – машинально отвечаю я.

Дима подходит к холодильнику, берет стоящую на нем металлическую коробку из-под печенья, достает оттуда бутылек с перекисью и уходит обратно в ванную. А я смотрю на уже холодную, совершенно невкусную пиццу и иду жарить яичницу. На двоих.

Руки совершают привычные действия: достают сковородку, режут помидоры, разбивают яйца, а в мыслях на репите его слова: «У тебя всегда были охуенного цвета волосы. Мне нравилось».