Кажется, я наконец-то поняла, чего хотела от меня Матти и что такое веселье. Именно его я испытывала сейчас, когда, вконец наплевав на последовательность движений, начала двигаться так, как хотела. Боковым зрением я заметила мельтешение за столами: кто-то всё-таки решил присоединиться к нам. Но, не обращая на других людей никакого внимания, я сосредоточилась лишь на Солярисе. На том, каким нежным было его касание, невзирая на сокрытую силу, и на том, как он сплетал свои пальцы с моими, когда вёл меня за собой, хотя я не помнила, чтобы танец предполагал столь тесные прикосновения.

– Что означала та твоя фраза «если ты снова забыл приготовить мне подарок»? – вдруг спросил Солярис, когда мы снова сцепили руки и закружились на месте. Его дыхание ничуть не сбилось за время танца, в отличие от моего. – Когда это я забывал про подарки?! Зимний Эсбат десять лет назад не считается! Ты сама не захотела его отмечать!

– Ах, значит, ты всё-таки приготовил мне что-то?

– Да. Планировал показать после праздника.

«После праздника…»

Я едва не спутала шаг, когда вспомнила о том, о чём должна была предупредить Соляриса сейчас, до того, как он узнает об этом сам и захочет перегрызть Дайре горло.

– Только если не будет слишком поздно, а то я хотела бы выспаться. Завтра меня ждёт одно дело…

– Дело? Что ещё за дело?

– Конная прогулка с ярлом Дайре. Кстати, я собираюсь пойти на неё одна, так что ты сможешь валяться в постели до вечера, если пожелаешь.

Ни одна мышца на лице Соляриса не дрогнула, когда он, снова отстраняясь от меня в танце, лаконично произнёс:

– Нет.

– Что значит «нет»? Я не разрешения у тебя спрашиваю.

– Всё равно нет.

– Я твоя госпожа…

– И моя ответственность. Ты ведь помнишь, что сказал твой отец, когда снимал с меня ошейник? – Я понадеялась, что это риторический вопрос, потому что в ту пору, о которой говорил Солярис, мне было пять лет и я мало что помнила, кроме своего исчезновения в Рубиновом лесу и бесчисленных кукол. – Оникс сказал, что отныне я отвечаю за тебя головой. Что отныне я твой сторожевой зверь. Именно поэтому я лично знаю всех ярлов твоего отца в лицо. Кроме одного. Кроме Дайре. Оникс назначил его недавно, так? А мне даже неизвестно, как он выглядит! Пока я не пойму, что он за человек, я не смогу доверить ему тебя. С чего тебе вообще пришла мысль идти куда-то без меня? Он что… – Солярис сморщился, как изюм, – понравился тебе?

– Вовсе нет! – фыркнула я. Тальхарпа почти затихла, но я твёрдо решила, что пока не закончу разговор с Солом, не закончу и танцевать. – Дайре слишком много болтает, и большая часть его болтовни показалась мне ужасно оскорбительной. Да, он симпатичный, но… чем ярче у змеи окрас, тем опаснее яд.

– Тогда зачем ты согласилась на прогулку?

– Дайре что-то знает. Он дал понять, что поделится со мной этими знаниями, только если я приду без тебя.

– Знаниями о Красном тумане?

Я нервно ухмыльнулась:

– Дайре, конечно, явный безумец, но не до такой степени. Говорить о тумане на Вознесении запрещено, ты же помнишь, что отец писал в приглашениях на пир…

– Тогда о чём?

– О королеве Дейрдре и болезни отца, – ответила я, сама не зная, почему не стала добавлять следом «и о Море». – Послушай, я не собираюсь отказываться от стражи или запрещать тебе следить за нами! Достаточно будет не показываться Дайре на глаза. Давай проведём его, а? В текущей ситуации, когда у нас каждый день становится на одну загадку больше, лишние сведения не помешают.

– Я не планировал завтра весь день играть в шпиона, у меня тоже одно личное дело есть. – Сол клацнул челюстью и произнёс раньше, чем я успела задать встречный вопрос: – Скажи, Рубин, ты понимаешь, сколько человек хотели бы убить тебя за то, что сделал твой отец?

– Прошло больше тридцати лет, Солярис. Мой отец…

– Покорил туаты, пролив реки крови, – перебил меня он. Сол был уже вторым за вечер, кто прямо называл моего отца убийцей, и пускай это было правдой, подобные слова всё равно резали меня, как любящую дочь, изнутри. – Оникс до последнего младенца вырезал семьи тех королей, которые отказались стать его ярлами и потерять независимость. Тех, кто присягнул ему и поддержал в завоеваниях, он пощадил, но ты правда думаешь, что никто не жаждет мести? Если ты пойдёшь завтра на конную прогулку с Дайре…

– То что? – с вызовом спросила я, потеряв терпение.

Солярис сжал губы в тонкую линию и навис надо мной, оказавшись так близко, как не предполагал ни один танец.

– То останешься без подарка!

Я так растерялась, что даже не нашла достойного ответа. Музыка окончательно стихла, и зал в мгновение ока наполнился смехом и рукоплесканиями, подбадривающими нас с Солом станцевать ещё раз. Но, судя по тому, как он, обогнув меня, вдруг направился к главным дверям, это был его последний танец в жизни. Недаром в «Памяти о пыли» написано, что дракон считается взрослым только по достижении пяти сотен лет: Солярис часто вёл себя как ребёнок. А ещё он напоминал мне стог сена – мягкий и уютный ровно до тех пор, пока не бросишь искру. Вспыхивает мгновенно.

– Гектор!

Пронзительный визг заглушил весёлый гвалт и старинную балладу о возведении гор Мела, начавшуюся сразу после «Лисьей свадьбы». Я резко обернулась, и даже Солярис, продирающийся через толпу к выходу, остановился.

У ножек королевского стола, прямо на полу, сидела Матти, держа на коленях голову Гектора. Вокруг валялось несколько перевёрнутых серебряных блюд и разлитых кубков, но никто, даже слуги, не думал помогать: все только посмеивались, полагая, что малец попросту налакался мёда, как это часто случается на пирах. Однако даже самый крепкий мёд вряд ли сделал бы Гектора столь мертвенно-бледным. И уж точно не мёд заставил его губы посереть в тон костюму, пальцы – конвульсивно дрожать, а глаза – закатываться в приступе.

– Я разберусь, – сказал мне Солярис, тут же бросившись в противоположную от дверей сторону, чтобы, добравшись до королевского стола и Матти, подобрать её обмякшего брата на руки и поспешно вынести из Медового зала на свежий воздух.

Я замешкалась, разрываясь между желанием помочь друзьям и беззвучными мольбами Гвидиона, машущего руками с дальнего конца зала. Гости тут же столпились вокруг, как по команде, видимо решив, что, пока я осталась одна, самое время распить со мной мёд на брудершафт и войти в доверие. Кто-то всё-таки принялся расспрашивать меня о Красном тумане, нарушив запрет, кто-то снова завёл речь о Солярисе и его происхождении, а кто-то начал настырно сватать мне своего старшего сына. Хватило всего трёх-четырёх таких бестактных вопросов, чтобы я, всё-таки не сдержавшись, стремглав покинула зал.

– Ты уже забыл, зачем взялся изучать сейд?

– Это вовсе не смертельно, в отличие от недуга, которым страдает истинный господин…

– И поэтому ты предпочёл его родному брату?

– Не переходи границы.

– Твоя работа, Ллеу, уже давно не…

– Моя работа касается лишь меня одного. Твоё же дело – ублажать драгоценную госпожу и высокородных господ. Нечего забивать свою прелестную головку серьёзными вещами. Я обязательно исцелю Гектора, просто всему своё время.

– Да неужели? Откуда же тебе узнать, как лечить сахарную болезнь, если ты вечно торчишь в своих катакомбах, играя с несчастными в бога? В последнее время ты ведёшь себя так, будто сама Волчья Госпожа снизошла до тебя и нарекла своим жрецом! Золото, золото, золото… Золото и власть! Думаешь, дорогие костюмы и лучшие инструменты компенсируют Гектору здоровье? Думаешь, я не вижу, во что ты превратился?!

Ещё в детстве история Оникса и двух его братьев научила меня тому, что даже кровные узы можно разрубить топором. Тем не менее, глядя на Матти и Ллеу, я всегда мечтала иметь брата или сестру. То, как они в детстве заботились и друг о друге, и о малыше Гекторе, вселило в меня робкую надежду, что всё-таки существуют семьи, которые крепче стали и человеческих пороков. Но с каждой новой ссорой Ллеу и Матти эта надежда умирала… И теперь она умерла окончательно, когда я, отойдя от дверей Медового зала, остановилась в конце коридора и услышала этот разговор за углом. А вместе с тем услышала и характерный шлепок, поселивший в коридоре мёртвую тишину.

– Я знаю своё место, – произнёс Ллеу спокойно. – А ты знай своё.

Отчего-то я оцепенела, не в силах дать знать о своём присутствии. Когда Ллеу завернул за угол и прошёл мимо меня, почтительно кивнув, я смогла лишь кивнуть в ответ, цепляясь взглядом за его лицо. Ни одна из щёк Ллеу не была красной.

Зато покраснела левая щека Матти.

– Он ударил тебя? – спросила я, тут же кинувшись к ней и ухватив за плечи. Матти стояла у резной арки, ведущей в соседнее крыло, и покачивалась из стороны в сторону, будто тоже перепила мёда. Серо-зелёные глаза её были совсем стеклянными, как у тех кукол, в которых мы играли в детстве.

– Нет, – соврала она так нелепо, будто считала меня круглой дурой, и, мягко отняв от себя мои руки, просто двинулась дальше. Когда она повернулась ко мне спиной, я заметила, что подол её платья покраснел от брусничного соуса: видимо, Матти испачкалась в еде, которую Гектор свалил со стола, когда падал. Жемчужные рукава тоже были заляпаны, а волнистые чёрные волосы спутались и упали ей на плечи, лишившись части украшений. – Возвращайтесь на праздник, драгоценная госпожа. Вы обещали мне веселиться.

– А ты куда?

– Надо проверить Гектора… Солярис отнёс его в спальню и сходил за Ллеу, чтобы тот принёс сыворотку, так что всё в порядке. Беспокоиться более не о чем. Гектор просто переволновался и забыл вовремя принять лекарство. Побывать в пятнадцать лет на Вознесении принцессы, в которую ты по уши влюблён, – у кого угодно сердце остановится! Он долго набирался смелости, чтобы подойти к королевскому столу, но, когда подошёл, тебя там не оказалось…

Я упрямо шагала следом за Матти, прекрасно зная, что она так быстро уходит только для того, чтобы выплакаться в одиночестве. Но от её слов у меня закололо где-то в подреберье, и я остановилась. Так ощущался стыд. Я ведь даже не додумалась подойти на пиру к Гектору, хотя прекрасно знала, сколь ценно для него даже моё мимолётное «здравствуй».

– Если бы ты подошла к нему, ничего бы не изменилось. Он бы только раньше в обморок свалился, – попыталась пошутить Матти, оглянувшись, будто прочитала мои мысли. – Извини. Мои слова, должно быть, прозвучали так, будто я упрекаю тебя. Это не так. Если ты хочешь проведать Гектора, – добавила она, заметив, что мы прошли уже половину пути до его комнаты, – он уже спит. Навестишь его завтра, а сейчас ступай на пир. Обещания нужно сдерживать.

– Хорошо, но учти, Маттиола: впредь я не спущу Ллеу с рук такое обращение с тобой. Если нечто подобное повторится, ты расскажешь мне. И это не просьба.

Матти слабо кивнула, потупив взор, и я скрепя сердце оставила её и вернулась в начало коридора.

Ллеу, должно быть, снова отправился в покои к моему отцу, чтобы наложить очередную мазь и присматривать за ним до тех пор, пока тому не полегчает. В Медовом зале же меня ждали негодующий Гвидион и толпа пьяных хускарлов с жёнами и дочерьми, так и норовящими влезть в очередной спор. Я хотела исполнить данное Матти обещание, но знала, что сегодня у меня больше не получится веселиться – настроение отсутствовало настолько, что было бесполезно искать его даже на дне кубка с мёдом. Поэтому, поколебавшись на перекресте коридоров лишь пару секунд, я проскочила мимо праздничных дверей и хускарлов, уже готовящихся открыть их для меня.

В башне Сола, как и всегда, стояла жара. Ничего не изменилось с тех пор, как я побывала здесь утром перед полётом в Лофорт: даже постель осталась незаправленной, напоминая птичье гнездо из подушек и одеял. Хлама и мебели вокруг было так много, что я не сразу заметила их хозяина, устроившегося на подоконнике.

– Я удивлён, – произнёс Солярис, листая лежащую на коленях замшелую книгу. Эмалевый пояс и кожаные ножны исчезли из его костюма, как и верхний слой туники. Не считая штанов, осталась лишь полупрозрачная рубашка из тончайшего голубого льна, сквозь которую прорезались острые ключицы. – Разве ты не собиралась лечь пораньше, чтобы выспаться перед свиданием с молодым ярлом?

– Ты помог Гектору, – сказала я вместо ответной издёвки. Пройдя до того же подоконника, я опустилась на другую его сторону, подмяв подол платья так, чтобы он образовал подстилку на холодном камне. Витражи окон тоже были ледяными, покрытые инеем извне, но лишь с моей стороны – там, где сидел Солярис, стёкла становились матовыми от жара и текли.

– Помог, – кивнул он, перелистывая страницу, но вслепую: он неотрывно смотрел мне в глаза из-под опущенных белоснежных ресниц.

– Я думала, ты его недолюбливаешь…

– И что? Это норма у людей – оставлять человека валяться на полу только потому, что недолюбливаешь его?

Я улыбнулась. В этом был весь Солярис – закрыт в словах, но открыт в поступках. Он продолжал листать книгу, насторожённо следя за каждым моим движением, словно я застала его врасплох своим визитом. Но моё скорое появление в башне было предсказуемо – Солу никогда не удавалось отделаться от меня так просто, особенно после таких дурацких перепалок, как та, что произошла в зале.

– Тебе следует вернуться на пир. Ещё не было первого луча рассвета, твой уход примут за слабость…

– Что это там?

– Нет-нет! Уйди!

Солярис рванулся с места, свалив книгу на пол, но я оказалась шустрее. На алтаре в северном углу, вечно пустующем из-за отрицания драконами каких-либо божеств, лежала квадратная деревянная доска карамельно-молочного цвета. Острые углы украшала резьба, а всю лицевую поверхность, лакированную густой смолой, покрывал знакомый узор из золотых и яшмовых клеток. Рядом, в сломанной шкатулке без верхней крышки, как раз лежали фигурки размером с мизинец. Одна половина фигурок была сделана из желтоватой моржовой кости, а вторая – из белоснежной китовой. И те и те – гладкие на ощупь, тоже отполированные и с тонкими гранями, да такими изящными, какие могли выточить лишь острейшие драконьи когти. Вместо привычных фигурок были фигурки различных драконов с открытыми пастями, и у меня не осталось сомнений.

– Ты сделал для меня шахматы? – прошептала я, очертив кончиками пальцев зазубренную корону ферзя. В каждой его детали чувствовался сам Солярис, та аккуратность и нежность, которые были присущи ему точно так же, как упрямство, вредность и страсть к сладкому.

Сол подозрительно долго молчал, и я, прижав ферзя к сердцу, обернулась. Он снова сидел на подоконнике, но с открытым ртом, а на его лице отражалось внутреннее противоборство – желание всё-таки лишить меня подарка против желания получить похвалу. Второе победило:

– Да. Нравится?

– Конечно! Я обожаю шахматы!

– Я знаю.

Последнее прозвучало горделиво. Я тут же смела все фигурки в охапку вместе с доской и, вернувшись на подоконник, принялась расставлять их по местам. Солярис наблюдал за мной с улыбкой – шахматы навевали ему те же приятные воспоминания, что и мне. Это была первая игра, в которую мы сыграли вместе по-настоящему, как только я обучила его азам. Конечно, не считая пряток, когда Солярис клятвенно заверял, что обязательно будет искать меня, а сам возвращался в замок и ложился спать.

– Готов проиграть в семьсот двадцать пятый раз? – поддразнила я, закончив расставлять пешки. – Этим подарком ты обрёк себя на вечные муки. Ты ведь ни разу за все годы меня не обыграл!

– Это я тоже знаю, – вздохнул он тяжко и, подвинув доску вплотную к оконной раме, поднёс руку к пешке, собираясь сделать первый ход, но почему-то передумал. – У меня есть для тебя ещё кое-что. Покажу, если пообещаешь, что никуда не пойдёшь завтра с Дайре.

– Солярис…

– Ладно, всё равно покажу. Но к теме о Дайре мы обязательно вернёмся!

Я скривилась, провожая Соляриса, помчавшегося к постели, вялым взмахом руки. Нагнувшись, он вытащил что-то из-под матраса – нечто длинное и шуршащее, как бумага. Лишь в свете канделябра, который Сол поставил на подоконник вместе со своим подарком, я узнала свёрнутое полотно. Судя по пятнам плесени и желтизны, полотно было очень старым, но тем не менее в приличном состоянии: даже не разворачивая его, я заметила по краям яркие краски. Раз не выцвели, значит, дорогие.

Королевская картина…

– Ллеу дорого берёт за проход в катакомбы. Даже того пузырька с туманом оказалось мало! Алчный человек, – хмыкнул Солярис, оперевшись руками на подоконник и нависнув вместе со мной над полотном, пока я бережно разворачивала его, боясь повредить краску или холст. – Только одну картину нашёл, хотя бродил там часов шесть…

Я почти сумела выпрямить свёрток, когда меня осенило. Подняв глаза к лицу Соляриса, с которым меня разделяло всего несколько дюймов, я заметила, как он нетерпеливо жуёт нижнюю губу, отчего над уголком его рта проступила очаровательная ямочка. Золотые глаза светились в полумраке комнаты. Казалось, Сол и сам вот-вот воспламенится от возбуждения, ведь…

– Ты поэтому опоздал на праздник? – спросила я растерянно. – Потому что всё это время копался в катакомбах? А я подумала…

– Что ты подумала? – Сол наклонил голову вбок, и жемчужные волосы, уставшие лежать в опрятной укладке, упали ему на лоб.

Я замялась, пытаясь подобрать слова, но, не сумев сделать это от усталости и мёда, выпалила как есть:

– Я знаю, что Виланда нашла тебя у Дикого Предела спустя несколько месяцев после Мора. Ты участвовал в сражении вместе с другими драконами, но ведь не просто так, верно? В каждый мой день рождения ты становишься особенно молчаливым, прячешься в башне и если приходишь на праздник, то лишь под конец. Мы никогда не говорили об этом, но, полагаю, ты тоже потерял кого-то в Мор, как я потеряла дядю Оберона. Вот я и решила, что в этот раз ты тоже… скорбишь.

Солярис издал странный гортанный звук, похожий на смешок, отчего я решила, что ляпнула какую-то глупость. Сделав вид, что шахматы целиком и полностью завладели моим вниманием, я задумчиво начала вертеть в пальцах пешку, пока вдруг не почувствовала дыхание Соляриса у себя на лбу – он наклонился ещё ниже.

– Нет, – произнёс Сол таким тоном, что я покрылась мурашками. – Я не скорблю. Твой день рождения – это твой день рождения, Руби. Один из лучших дней Колеса года. А теперь открой полотно. Это ведь она, да? Когда ты сказала о своём видении в Красном тумане, я сразу решил, что надо узнать наверняка.

Почти сразу после моего рождения отец спрятал все портреты королевы Неры. Причина была ясна как белый день – рассудок Оникса и так трещал по швам с самой юности, и в то время как появление моей матери в его жизни склеило эти трещины, её же смерть проломила в нём новые. Когда кубок креплёного вина развязывал Гвидиону язык, он нередко упоминал, что мне повезло уродиться ликом в Оникса, а не в Неру, ведь один её вид на полотнах и гобеленах причинял отцу такую боль, что приводил в неистовство. Смерть в родах казалась ему ничтожной, несправедливой для королевы, как, впрочем, и мне самой. Благодарная хотя бы за то, что ненависть к этой потере не породила у отца ненависть ко мне, я никогда не настаивала на том, чтобы увидеть маму.

Но это не значит, что я не хотела этого.

– Ну что? – спросил Солярис, когда я медленно развернула полотно. Он помогал мне, придерживая пальцами сворачивающиеся углы картины, пока я разглядывала изображённую женщину. Зелёные глаза, светлая-светлая кожа, вздёрнутый нос и волосы рыжие, как языки пламени. Даже здесь фибула с лунными ипостасями была при ней, выглядывая из-за затылка. – Это она?

– Королева Нера, – прошептала я, вспоминая видение и понимая, что мы только что решили одну загадку… и породили новую. – Да, я видела в Красном тумане свою мать.