IX
Versipellis

Трость с трудом выдерживала ее поступь. С каждым днем она все больше переносила на нее свой вес, все больше опиралась, не в силах ступать самостоятельно. Иссушенные болезнью пальцы, поредевшие волосы и потухшие глаза. Но живой в ней осталась чуткая материнская улыбка.

– Что бы я без тебя делала, – сказала она Рэйчел, придерживающей ее фарфоровую чашку, пока она медленно отхлебывала из нее горячий чай.

– Пила бы безвкусный «Lipton» вместо наваристого сбитня из клюквы? – ухмыльнулась Рэйчел, убирая с лица Виктории волосы. Ее глаза были красными от бессонных ночей.

Виктория обняла свою атташе, вернув кружку на блюдце, и обернулась, будто только сейчас заметила мое присутствие.

– Спасибо, Рашель. Не оставишь нас одних на пару минут? – попросила она, и Рэйчел, усмирив свой инстинкт опекать, кивнула, скрываясь в спальне. Проходя мимо, она ободряюще погладила меня по спине.

– Я горжусь тобой, – произнесла мама, когда обе мы замерли на краю балкона, любуясь садом и шелковыми волнами озера, простирающегося за ним.

– Мам, не нужно…

– Быть самой юной Верховной будет непросто, – продолжила она, не слушая. – Многие поставят твой авторитет под сомнение – и внутри ковена, и за его пределами, – но ты справишься. За моей спиной стоят десятки женщин нашего рода – Верховные, что были до меня. А скоро они будут стоять и за твоей спиной. Я пополню их ряды. Оборачиваясь, вспоминай, что ты никогда не останешься одинока. Дочери твоих дочерей не должны забывать об этом тоже. Обязательно расскажи им, как сейчас я рассказываю тебе, ладно?

Виктория подошла ближе и прижалась ко мне. Я могла слышать, как удушливо хрипит мокротой ее дыхание, распирая пораженные метастазами легкие. Из последних сил она улыбнулась и привычным жестом пригладила мои волосы, забранные в длинную косу, от которой с каждым годом все сильнее ныл затылок.

– Почти двести лет назад я связалась с Верховным ведьмаком из другого ковена, – вдруг заговорила она меланхолично. – И забеременела. Он не желал объединения наших родов, но страстно мечтал о наследнике. Узрев какое-то дурацкое знамение в тот день, ведьмак выкрал мое дитя, едва оно появилось на свет и разразилось плачем. Только ведьмак ошибся: ребенок оказался вовсе не Верховным… Разочаровавшись, он избавился от этого дитя раньше, чем я успела найти их. Я даже не узнала, кто это был – мальчик или девочка.

– Боже, – выдохнула я, парализованная от ужаса. – Зачем ты говоришь мне все это?

Виктория грустно взглянула на меня и нежно потерла большим пальцем мою скулу, вмиг утратившую румянец.

– Затем, чтобы ты знала, что каждый мудрец когда-то был глупцом. И затем, чтобы сказать тебе: того ведьмака зовут Марк Сайфер и он поныне жив. Его ковен располагается в Монтане. Держись от него подальше, как и от Авроры Эдлер. Запомнила?

Я кивнула, и Виктория нахмурилась так, будто судорожно вспоминала, что еще должна успеть поведать мне перед своим уходом. Это отдавалось ноющей болью под ребрами, будто от давнего синяка. Я должна была внимать последним словам матери, чтобы облегчить ее страдания… Чтобы занять трон и стать достойной ее.

– После того случая я надолго отказалась от идеи вступать в брак, а потому так поздно завела детей. Все изменилось благодаря встрече с твоим отцом, – продолжила Виктория, неотрывно смотря на закат. – У меня ушла сотня лет на то, чтобы укрепить ковен и окрепнуть самой, оправиться, а теперь… Мне жаль. Возможно, роди я вас раньше, мы бы провели больше времени вместе.

Я пересилила себя и взяла ее за руку, отчего Виктория посмотрела на меня с благодарностью.

– Я стольким еще не поделилась с тобой, – прошептала она, и губы ее дрожали, как и серая радужка зрачков, блестящая от слез. – Стольким вещам тебя не научила. Столько любви недодала… Я…

Мама пошатнулась, отстраняясь от меня и от края балкона, чтобы опереться на скрюченную рукоять своей трости.

– Рэйчел! – воскликнула я, и от паники у меня пересохло во рту, когда мама вдруг низко наклонилась.

Трость надломилась, не выдержав. Не выдержала и я: упала на пол, содрогаясь в рыданиях.

– Рашель сделает это за меня, – хрипло произнесла Виктория, ласково сжав мою ладонь в своей, похолодевшей. – Она проследит за вами, а ты проследи за братом. Не как Верховная, а как его близнец. Ему нужна твоя помощь. Джулиан не злой…

– Что? Мама, никто не считает Джулиана злым…

– Он не злой, – повторила мама надрывным шепотом, сквозь забвение и лихорадку, и ее глаза закатились прежде, чем на балкон ворвалась Рэйчел, неся флакон со снотворным и обезболивающим, в котором Виктория больше не нуждалась. – Мой мальчик не злой…

Но она ошибалась.

* * *

– Свиной чертополох!

От неожиданности Коул дернул ручкой, перечеркнув почти законченный рапорт, и гневно сузил глаза. Вскинув голову и отлепив ото лба скрепки, я зевнула, с хрустом потягиваясь.

– Ненавижу понедельники. Вдобавок здесь так скучно, что я умудрилась заснуть.

– Не ты одна, – заметил он, кивая на своих коллег, некоторые из которых клевали носом компьютерную клавиатуру. – Но, в отличие от них, нам повезло больше: только что мне написал Сэм. Есть одно интересное дельце…

– Какое?!

От возбуждения я подпрыгнула, нетерпеливо потирая руки, и побежала за Коулом. Выхватив из рук проходящего мимо стажера толстую папку, он пролистал ее до нужной страницы и завернул в служебный коридор.

– Это допросная комната. Вчера Сэму дали новое расследование, раз уж с жертвоприношениями мы в тупике. Подозрение в предумышленном убийстве, – Коул потряс папкой у меня перед носом. – Ганс Хармонд. Непримечательный старьевщик, ремонтирует антиквариат. Соседи пожаловались на шум, доносящийся из его дома, а когда полиция приехала, жена Ганса была уже мертва. Она упала с крыши, сломала спину и скончалась до приезда «Скорой». Старые добрые бытовые убийства на почве семейных скандалов! Что бодрит с утра лучше?

– Кофе, – мрачно ответила я, когда Коул открыл служебной картой магнитный замок на двери. – Однозначно кофе бодрит лучше.

Коул явно был со мной не согласен. Он пропустил меня вперед, и мы очутились в небольшом отсеке, застекленном со всех сторон, со множеством мониторов. За ними развалился полицейский, уминая сдобную выпечку.

– Привет, Ричи, – бросил ему Коул бодро. – Мы зашли посмотреть, ты не против?

Полицейский пожал плечами и откатился на стуле к другой панели, предоставляя нам возможность подойти поближе к стеклу. За ним, среди четырех выбеленных стен, стоял лишь стол и два стула. Напротив друг друга сидели двое – Сэм в зеленом свитере, снова забывший об утреннем бритье, и рослый мужчина со светлыми волосами, как пшеница, и голубыми глазами, как небо над ее полями.

Я смотрела на подозреваемого и чувствовала то, что не поддавалось логике и рациональному объяснению, – первобытный ужас, кричащий спрятаться. Что-то дикое и древнее, как сам инстинкт самосохранения, срабатывающий перед оскаленной пастью хищника. Впрочем, мужчина и внешне походил на зверя: массивная челюсть, объятая густой растительностью, сведенные вместе брови, грузное тело. Однако взгляд его был абсолютным контрастом – широко распахнутый и невинный, помутневший от слез, склеивших длинные ресницы.

– Я бы никогда не убил свою жену, – глухо произнес он, и Сэм сделал еще одну пометку в блокноте. – Мы поженились еще в колледже. Я любил Анну!

– Несомненно, мистер Хармонд, – равнодушно отозвался Сэм, поглядывая на папку, раскрытую перед мужчиной. – Должно быть, вы еще и счастливы вместе были?

– Разумеется!

– Я, конечно, не гуру отношений, но одно знаю точно: женщины не режут себя от счастья, – отчеканил Сэм, и я приблизилась к стеклу, разглядев на одной из фотографий перед подозреваемым изображение женских запястий, покрытых старыми бледными шрамами. – И часто она пыталась покончить с собой?

Ганс со свистом вздохнул.

– У нее была затяжная депрессия на фоне автокатастрофы, в которой погибли ее братья, но это было много лет назад. Анна наблюдалась у психиатра. Думаю, у нее случилось обострение… Не знаю, как я не заметил этого сразу.

– Ясно, – Сэм со скрипом отодвинул металлический стул и закинул ногу на ногу. – Где во время инцидента находилась ваша дочь?

– У себя в комнате.

– Соседи сказали, что слышали шум незадолго до самоубийства Анны. Вы ссорились?

Ганс запнулся, тщательно подбирая слова.

– Все супружеские пары иногда ссорятся. Это нормально.

– Знаете, что ненормально? Когда после обычной ссоры один из супругов идет прыгать с крыши, – хмыкнул Сэм, тарабаня костяшками пальцев по столу. – Итак, проговорим все события еще раз. Вы с женой повздорили. Перевернутый стол, разбитая посуда, упавший шкаф… Этот конфликт явно был очень бурным. После ваша жена, не выдержав обиды, поднялась к себе в комнату, вылезла на карниз и, забравшись по нему на крышу, сиганула вниз с десяти метров. Так, выходит? И вы что, даже не пытались ее остановить?

– Я…

– Разве что Анна полезла на крышу не для того, чтобы спрыгнуть с нее, а чтобы спастись от вас. Тогда это все равно непредумышленное убийство…

– Что за бред?! – Ганс дернулся, едва не перевернув стол. – Я не преследовал Анну! И я не загонял ее на крышу! После ссоры мы…

– Ну? Что же вы сделали сразу после ссоры, Ганс?

– Я не помню.

– Чего именно вы не помните?

– Всего, – Ганс пристально посмотрел на Сэма, таранящего его детективными нападками. – Я помню лишь, что мы опять поссорились, когда сели ужинать. Времена в семье были нелегкие: задержка зарплаты, неврозы жены… Мы начали кричать друг на друга, а потом я очнулся рядом с ее телом.

– То есть вы стояли внизу, на земле, когда она упала? – уточнил Сэм, и Ганс мотнул головой.

– Нет, я тоже был на крыше. Стоял и смотрел сверху, как… Как она истекает кровью. Меня будто парализовало и… Затем я вызвал «Скорую», ну а дальше вы в курсе. Я не знаю, как она очутилась на крыше, зачем вылезла из окна, и не помню, как пытался остановить ее, но уверен, что пытался. Я не толкал Анну и уж точно не вынуждал ее спрыгнуть!

Сэм замолчал, пораженный открывшимися деталями, как и я, наблюдающая по ту сторону зеркала. Был поражен даже полицейский за мониторами, забывший про остывающий пончик в руке, но только не Коул: тот, задумчиво почесав подбородок, многозначительно замычал.

– Сэм, – позвал напарника он, наклонившись к микрофону. – Выйди, пожалуйста.

Сэм глянул в камеру, прикрепленную под потолком в углу кабинета, поднялся и открыл дверь. Ганс остался сидеть, давясь слезами, которые старался стереть рукавом свитера.

– Что ты здесь забыл? – гаркнул Сэм на Коула в тот же миг, как переступил порог комнаты. – Ты вроде бы должен заниматься делом ритуального убийцы, а не соваться в мое расследование.

– Это наше расследование, – тактично поправил его Коул. – Мы напарники.

Сэм наверняка уже слепил в голове язвительную остроту на этот счет, но вдруг заметил меня и стушевался, спрятав сжатые кулаки в карманах.

– А она?

– А она смотрит и набирается опыта, – сказал Коул, закатывая рукава черного свитера, а затем вошел в допросную комнату, занимая место Сэма. – Мой черед.

Ганс сразу вскинул голову, взирая на незнакомого ему человека. Я переступила с ноги на ногу в предвкушении: прежде мне никогда не доводилось видеть, как Коул проводит допросы. Его резкая заинтересованность в этом расследовании осталась для меня загадкой, и я только послушно прильнула к прозрачной стене: жертва и хищник лицом к лицу. Только кто из них кто?

Сэм пристроился рядом, сложив руки на груди.

– Вы тоже будете допрашивать меня? – спросил Ганс, и Коул остановился перед столом, не собираясь садиться. Подобрав несколько фотографий, он раскрыл их веером перед лицом. – Я уже все рассказал тому рыжему, с запахом перегара. Что, второй раунд?

Звук с той стороны доносился эхом через динамики, немного смазанный, но громкий, позволяя расслышать даже тяжелое дыхание Ганса и его всхлипы.

– И часто ваша жена просила вас быть с ней погрубее?

– Что?

Рот у меня невольно приоткрылся. Я уставилась на Коула, перебирающего фотографии с места преступления с таким отстраненным видом, будто крупные кадры тела с выкрученными суставами и раздробленной головой нагоняли на него тоску.

– Я спрашиваю, – медленно заговорил Коул и, швырнув фото на стол, повысил голос так, что вздрогнул даже Сэм: – Как часто ваша жена любила погрубее?

– Я не понимаю…

– Вот это, – Коул хлопнул ладонью по разбросанным снимкам жертвы: лиловые синяки на запястьях, совсем свежие, и такие же на бедрах, только зеленее. – Вы били свою жену или практиковали БДСМ?

Сэм усмехнулся, а я нет. Резкая смена в характере Коула устрашала. Не проживи я с ним больше месяца, после такого я бы ни за что не приблизилась к нему и на метр: железный, бесчувственный и саркастичный. Коул просто не мог быть таким. Его новое амплуа отражало сугубый профессионализм – рабочая трезвость и беспощадность, природа которых была такой же звериной, как и его карие глаза.

– Что он делает? – спросила я у Сэма, чувствуя себя крайне глупо и неловко от собственного негодования.

Сэм пожал плечами.

– Работает.

Коул со вздохом уселся на стул и пристально посмотрел на Ганса, побагровевшего от злости.

– Я ни разу не поднял на свою жену руку! – прошипел он. – Следите за своим языком, офицер.

– Сержант, – сухо поправил его Коул и придвинулся к Гансу вплотную. – Только полные неудачники и ничтожества бьют женщин.

– Я же сказал, что никого никогда не бил!

– А судя по этому, – он снова ткнул пальцем в фото, не слушая, – вы полное ничтожество.

– Хватит!

– Хотите расскажу, что на самом деле случилось с вашей женой? – спросил Коул настырно, не замечая криков Ганса. – Вы поссорились. Опять. Ваш брак трещал по швам. Вас так достала хандра Анны, ее апатия, что вы вспылили и начали хватать ее за руки. Она оттолкнула вас и, напуганная, побежала наверх, чтобы укрыться в спальне. Дверь ведь была выбита с той стороны…

– Да! Потому что я боялся, что она наложит на себя руки, вот и пытался попасть в комнату.

– Вы ведь только что сказали моему напарнику, что ничего не помните о том инциденте, – подловил его Коул, и Ганс сдался, всплеснув руками.

– Не помню, но уверен, что так и было. Я бы все сделал, лишь бы остановить ее и не позволить Анне лишить нашу дочь любимой матери!

– А я уверен, что вы выломали дверь в спальню, потому что у вас сдали нервы и вы хотели избить свою жену. В очередной раз. Потому она и вылезла из окна на крышу, с которой затем нечаянно сорвалась, когда вы попытались достать ее оттуда. Вы убийца, Ганс Хармонд.

– Я не убивал Анну!

Ганс взревел так громко, так отчаянно, что, казалось, дрогнули стены. Он подскочил со стула, нависая над Коулом и сотрясаясь в крупной дрожи, но тот не пошевелился. Гансу сделалось дурно: побелевшие щеки, выступившие желваки и вены на руках, пульсирующие в такт тому, как от бешенства клацали его зубы. Топазовые глаза потемнели и окрасились в… Желтый?

Я замерла. Коул закрыл папку и поднялся.

– Если не ошибаюсь, вашу дочь зовут Марта, – сказал он. – И она ждет вас с няней дома. Езжайте к ней. Малышке сейчас как никогда нужен отец. Ваше присутствие в участке нам больше не требуется, спасибо.

Друг за другом они покинули камеру, и, проходя мимо меня, Ганс обернулся. Его глаза действительно были лазурного цвета, вовсе не такие, как минуту назад, когда он кричал на Коула, но и не такие, как прежде, – теперь отчужденные, пустые. Ганс отвернулся и быстро скрылся в коридоре, после чего Сэм зааплодировал.

– Иногда мне кажется, что у тебя уже две причины посетить психиатра, – сообщил он Коулу. – И это еще я, по мнению Манфреда, люблю перегибать палку! Что же, молодец. Это было круто. Не так круто, как мог бы я, но все же, – добавил он, побоявшись перехвалить Коула. – Ты прав.

– Прав в чем? – уточнила я, не понимая, но Сэм проигнорировал меня и весело бросил, прежде чем вылететь в коридор:

– Я понаблюдаю за Гансом. Уверен, скоро что-нибудь да всплывет!

Коул спустил рукава свитера и озарил меня улыбкой.

– Пообедаем? – предложил он беззаботно. – Я бы не отказался от пиццы.

Коул взял меня за руку и вытянул из кабинета. До самой пиццерии я покорно внимала его отвлеченной болтовне, переваривая увиденное. Это продолжалось, пока мы не устроились за свободным столиком с коробкой «Маргариты» и я наконец не прервала рассказ Коула о новом диетическом корме для Штруделя взмахом руки.

– Ты всегда ведешь себя так с подозреваемыми? – осторожно начала я, отклеивая от теста запеченные дольки маслин, которые на дух не переносила.

– Как «так»? – спросил Коул с набитым ртом, подъедая за мной те самые маслины.

– Грубо. Я никогда не видела, чтобы ты ругался.

– Я и не ругался.

– Но ты хамил ему…

– Чтобы прощупать границы. Сэм решил, что у Ганса просто нестабильная психика, но я уверен, что его проблема несколько… деликатнее. Наш вспыльчивый муженек – оборотень, Одри, – изрек Коул, отодвинув от себя быстро опустевшую коробку от пиццы. – И мне нужно было понять, насколько хорошо он контролирует себя, потому что это прямой ответ на вопрос, способен ли он убить свою любимую жену.

Оборотень. Одно слово мигом расставило все по своим местам: и мой первобытный инстинкт самосохранения, работающий даже в неведении как часы, и поведение Коула, и даже голубые глаза мужчины, наливающиеся янтарем.

– Похоже, мне надо откалибровать свое ведьмовское чутье, – сказала я, отхлебывая чай из бумажного стаканчика. – Гляди, тебе и зеркало не понадобилось! Браво.

– Это он сделал, Одри, – вдруг заявил Коул без тени сочувствия, но мне все же показалось, что в глубине души ему сделалось грустно. – Ганс убил свою жену. Очевидно, он обратился в приступе злости, поэтому ничего и не помнит.

– Ганс показался мне хорошим человеком…

– Хороший человек и хороший оборотень – не одно и то же, Одри.

– Я почти ничего не знаю об оборотнях, – я посмотрела на Коула, грея руки о горячий стакан. – Кроме того, что они прокляты.

– Новички страдают провалами в памяти в моменты обращения, – принялся рассказывать он поучительно. – Злость – вот настоящий триггер, а не полнолуние. Ее сложно контролировать, поэтому на счету оборотней, как правило, много непреднамеренных убийств. Очевидно, в случае Ганса это не родовое проклятие, иначе бы оно проявилось гораздо раньше, а не в сорок лет… Ему вообще повезло, что он выжил. Зачастую те, кто были прокляты, а не унаследовали это проклятие от родителей, не переживают первое обращение. Наверняка Ганс насолил какой-нибудь вредной ведьмочке, – усмехнулся Коул, поведя бровью, и я закатила глаза.

– И что ты планируешь делать?

– Поехать и купить то, что помешает Гансу свести в могилу следом за женой еще и дочь, – ответил Коул мрачно, а затем вдруг радостно добавил, выкидывая черствые корешки пиццы в урну вместе с коробкой: – А ты поедешь со мной. Твоя красота поддерживает мой боевой дух.

– Ух ты, – восхитилась я. – Сделал комплимент и даже не покраснел!