– Ты и кота с собой притащил, – скривился Гидеон, прислонившись к косяку кухонной двери и брезгливо оглядывая Штруделя, обнюхивающего его обувь.

– Он идет со мной в комплекте, – буркнул Коул, расстегивая пальто. – Как Бакс идет в комплекте с тобой. Я же тебе не указываю, каких домашних животных заводить.

Гидеон хмыкнул, и лишь повесив на вешалку свой шарф и верхнюю одежду, я заметила, что он не сводит с меня глаз. Тяжесть непрошеного внимания легла на плечи, как якорь, и я судорожно оглядела себя в зеркальном столике в прихожей, якобы ненароком поправляя взлохмаченные волосы и макияж.

– Поговорим? – предложил Коулу Гидеон бесстрастным тоном, а затем красноречиво добавил: – Наедине.

– Нет, – отрезал Коул так небрежно, будто отказывался от лишней порции пирога.

Гидеон оскорбился.

– Что значит «нет»?!

– Разве мы не должны сначала показать Одри дом?

Если бы взглядом можно было убить, Гидеон не оставил бы от меня и мокрого места. Он сдержанно кивнул, открывая проход на кухню и обводя рукой лестницу, а затем прилегающие к ней комнаты.

– Пожалуйста.

Дом, в меру большой и сложенный из цельных блоков дерева, пах смолой и жаром огня из раскочегаренного камина. Здесь не было ничего лишнего: чистота и порядок, как и в доме Коула, охотничий реквизит на стенах и свежие фрукты в вазочках. Мое внимание привлекли семейные фотографии на стенах, и я улыбнулась, задержавшись перед изображением маленького Коула в тех самых красных башмачках в обнимку со старшим братом. В детстве они выглядели практически одинаково, разве что Гидеон был крупнее и выше, старше Коула примерно лет на пять.

– Ух ты! Почему я не видела эту прелесть раньше? – протянула я со смешком. – Пыталась найти у Коула хоть один фотоальбом дома, но… Теперь понятно, что все их он отдал тебе. Столько фотографий!

Гидеон встрял между мной и коллажем.

– Как это нет альбома?! Подожди, а ты вообще знала о моем существовании? – уточнил он, и я втянула голову в плечи, по умоляющему взору Коула поняв, что накликала на него беду. – Серьезно? Куда ты дел наши фото, дурень?!

– Убрал, – промямлил Коул. – На всех фотографиях мы обнимаемся, как два идиота, а ко мне иногда друзья заходят…

– Не ври! У тебя нет друзей.

– А откуда им взяться, когда ты всю мою квартиру детскими фотками обклеил?!

Я отодвинулась от них, переместившись в гостиную и подставив замерзшие ладони к пламени. Танцующее, оно убаюкивало, и меня стало клонить в сон после долгой поездки и тренировки заклятий, пока два брата ссорились за моей спиной.

Игнорируя громкую ругань, я обошла почти весь нижний этаж, когда рядом с моим плечом вырос Коул. На стенах дома была запечатлена вся история братьев Гастингс, и мой взгляд прилип к огромному семейному портрету: мужчина и женщина с двумя озорными мальчишками на руках.

– Это твои родители? – догадалась я. – Они выглядят счастливыми.

Похоже, так оно и было: женщина с лучезарной улыбкой и карими глазами Коула, а рядом зеленоглазый мужчина, веснушчатый, с непослушными темными кудрями. Оба казались совсем юными на изображении – наверно, мои ровесники.

– Почему ты не живешь вместе с Гидеоном? – спросила я приглушенно. – Кажется, в детстве вы были очень дружны.

– Наши пути давно разошлись. Мы оба выросли, но мой брат считает, что взросление коснулось его одного, – пробормотал Коул угрюмо, воровато озираясь. – Он работает на производстве кленового сиропа. Иногда мне кажется, что этот сироп склеил ему мозги.

Я покосилась на Гидеона, мешающего кочергой угли в камине и упрямо делающего вид, что он ничуть не подслушивает наш разговор.

– Просто не кради у него ничего. И не колдуй, – предупредил меня напоследок Коул. – Это всего на одну ночь. Притворись… нормальной, ладно?

Я закатила глаза, и Коул отошел от меня.

– Вы устали, – произнес Гидеон заботливо, по-хозяйски складывая разбросанные по дивану книги. – И наверняка голодны. Я как раз готовил ужин. Поможете мне с…

– Ой, совсем забыл навестить Меркурио!

Гидеон не успел договорить, потому что Коул, взбудоражившись, уже умчался на улицу с воплем, как сильно он скучал по своему любимцу в конюшне. Оставив меня наедине со своим старшим братом, Коул не учел то напряжение, природу которого я никак не могла разгадать. Гидеон будто возненавидел меня с первой секунды, и это ощущение отнюдь не развеялось чудесным образом, но, благо, примялось, как матрас, когда он осознал, что от моего общества сегодня никуда не деться. Гидеон вымученно улыбнулся:

– Хм, что же… Одри, может, тогда хоть ты составишь мне компанию на кухне?

– Да, с удовольствием.

Маринуя утку, которую Гидеон достал в честь нашего визита, я наблюдала в зашторенное кружевами окно, как Коул играется с псом Баксом, пытаясь отнять у него здоровенную кость. Он выглядел по-настоящему веселым, беззаботным, и я задалась вопросом: он такой всегда, когда ему доводится провести время в зверинце? Или же дело в братском прибежище, по которому он тосковал в глубине души? Я улыбнулась, когда Бакс, отряхнувшись от грязи, забрызгал Коула и от крупиц земли родинок на его лице будто сделалось вдвое больше.

– Он всегда любил животных, – проследив за моим взглядом, поведал Гидеон. – Только ради него я держу лошадей. Раньше он приезжал каждый месяц, проводил здесь выходные…

– На него и впрямь много работы свалилось в последнее время, – решилась встать на защиту Коула я.

– Вы с ним давно знакомы? – спросил Гидеон, осторожно отпихивая ногой мяукающего Штруделя, выпрашивающего ломтик сырого мяса.

Я замялась, придумывая ответ. Коул не предупреждал меня, как надо вести себя с Гидеоном, но то, что стоило прятать свое прошлое и магию, было ясно и так. В конце концов, правилам притворства со смертными Рэйчел обучала меня с пеленок.

– Месяц, – ответила я, не желая врать. – Мы познакомились в Новом Орлеане. Он… подбросил меня до отеля, когда началась буря.

Нет, все-таки без вранья никуда.

Гидеон скептично сощурился, перемешивая сладкий яблочный соус.

– Вы с Коулом вместе? – спросил он в лоб, и я едва не расплескала весь маринад. – Очевидно, вы встречаетесь, раз ты из Нового Орлеана потащилась за моим братом в Бёрлингтон… Ты ведь точно не оттуда родом. Таких совпадений не бывает.

Я взглянула на Гидеона.

«Если бы ты только знал, на какие совпадения горазда моя жизнь».

– Мы друзья, – ответила я деликатно. – Очень хорошие друзья. Мы быстро сблизились и… Я его стажер в полицейском участке. Коул чудесный… В смысле, чудесный детектив.

Гидеон промолчал, ворочая на сковороде подрумяненное филе. Я закусила губу, уткнувшись в разделочную доску.

– Вы переехали из Северной Каролины, верно?

– Верно. Нас растила бабушка, – сказал Гидеон, заправляя салат. – Коул хотел работать в полиции, а я просто хотел быть рядом, как и положено семье. У тебя ведь есть семья?

Я тряхнула головой, фокусируясь, и снова взялась за резку овощей.

– Нет, я сирота.

Гидеон замер, но, быстро преодолев неловкость, возвратился к готовке.

– Поставь вот этот противень в духовку, – велел он мне. – Я сейчас вернусь.

Я кивнула, послушно оборачивая противень фольгой и засовывая внутрь. Гидеон покинул меня как никогда вовремя: отчего-то мне нестерпимо захотелось плакать – крайне нечастое явление у ведьмы, привыкшей к лишениям и отшельничеству. Я невольно вспомнила праздничные ужины, которые мы готовили всем ковеном на одной кухне, и своего отца, доброго, сильного и честного, с голубыми глазами и густой темной бородой. Он учил меня готовить бисквитный торт, а всего через год умер. На тот момент Ноа было всего пару месяцев от роду. Магия отца увяла, как цветок, что случается с каждым ведьмаком и ведьмой, когда тем переваливает за три сотни лет. Валентин Эбигнейл. Вряд ли он бы стал тогда учить меня готовить бисквит, если бы знал правду.

Прошло больше пяти минут, когда я заподозрила неладное. Оглянувшись на шорох в коридоре, где Коул сбросил наши сумки, я протерла руки полотенцем и выглянула из кухни.

Гидеон расстегнул молнию на моем рюкзаке и, роясь в нем, почти вытянул на свет гримуар.

– Что ты делаешь?! – воскликнула я, вырывая у него из рук рюкзак и прижимая к себе.

Гидеон растерянно заморгал, выпрямляясь, и невозмутимо пожал плечами.

– Я просто хотел отнести ваши вещи наверх.

– Нет, ты в них копался! – воскликнула я, разгневанная.

– Что? Одри, тебе показалось… Штрудель свалил рюкзак, и все высыпалось. Молния разъехалась…

Я не успела распалиться, яростно доказывая вину Гидеона, как дверь отворилась, впуская внутрь дома грязного Коула с не менее грязной собакой на руках. Оба были облеплены сухими листьями, застрявшими даже в волосах, но выглядели абсолютно счастливыми.

– Как ты можешь держать Бакса в такой холод на улице?! – ужаснулся Коул. – Сердце кровью обливается! Сегодня он ночует с нами.

Коул поставил довольного пса на пол и лишь после заметил, что в его отсутствие что-то пошло не так. Этого по-прежнему не признавал только Гидеон: с отстраненной улыбкой он смотрел то на меня, то на брата и действительно выглядел так, будто ничего не произошло. За все годы бегства я не встречала того, кто бы сравнился со мной в искусстве лжи, но, видя сейчас ледяное спокойствие в зеленых глазах и подвергая сомнению трезвость собственного рассудка, я вдруг поняла, что впервые встретила такого же лжеца, как я.

– Ты вернулся как раз вовремя. Ужин уже готов, – объявил Гидеон.

Скользкий момент так и остался просто скользким моментом. Мы уселись за стол, который любовно накрыл Коул после того, как отмылся от грязи. Гидеон же заставил всю скатерть блюдами и тарелками, полными еды, и от этого сочного масляного аромата я и впрямь была готова зарыть топор нашей войны. Разлив по бокалам глинтвейн, от которого Коул категорически отказался, заменив его крепким чаем с тремя ложками сахара, Гидеон поочередно положил в тарелку каждому утку с печеным картофелем.

– Еще салата, Одри? – любезно предложил он, и я закивала головой, охотно доедая предыдущую порцию, пускай тишина за столом и не располагала к аппетиту. – А ты почему не ешь, Коул?

Коул отодвинул от себя тарелку, довольствуясь чаем. От одного лишь запаха утки его передергивало, и я посочувствовала его горю.

– Я отравился утром, – рассказал Коул, морщась. – Не уверен, что вообще захочу есть в ближайшие десять лет.

На лице Гидеона пролегла глубокая тень, и он странно посмотрел на меня. Я невинно улыбнулась, пожав плечами, и положила себе еще початок отварной кукурузы, сдобренный солью.

– Вы останетесь? – спросил Гидеон. – До понедельника.

– Нет, мы едем в отцовский коттедж, – сказал Коул, поглаживая холку Штруделя, свернувшегося у него на коленях. – Отдохнем пару дней и вернемся в Бёрлингтон. Может, во вторник, если Сэм согласится махнуться сменами…

– А почему не провести уикенд здесь? Второй этаж в вашем распоряжении. Мне на работу к девяти, так что дом пустует сутками и… Эй, помнишь, как я учил тебя верховой езде? – заулыбался Гидеон ностальгически. – Мы могли бы прокатиться завтра. Давно никто не седлал Меркурио…

– Кстати, о втором этаже! – встрял Коул, будто это было единственное, что он услышал. – Перетащу-ка я туда наши вещи. Спасибо за ужин, все было потрясающе, Гидеон.

Тот даже не успел предложить чаю с вишневым пирогом, как Коул уже поставил свою тарелку в раковину и скрылся в коридоре.

Гидеон тяжко вздохнул, и мне вдруг стало его жалко. Проводив Коула тоскливым взглядом, он налил себе еще глинтвейна и залпом осушил глиняную кружку. Мне не следовало лезть в их братские отношения, но кое-что в родственных связях я все же смыслила (как бы оптимистично это ни звучало из уст той, чей близнец оказался убийцей). Гидеон выглядел как самый любящий брат на свете, а Коул – как самый ершистый и отстраненный. Типичная градация между «старшим» и «младшим», которая проходит сама по себе с возрастом, но… Это правило явно не сработало в семье Гастингс. У них вообще никакие правила не работали.

– Давай я помою посуду, – вежливо предложила я, вставая из-за стола и направляясь к пирамидке из грязных тарелок.

– Не стоит, – сказал Гидеон, отодвигая стул и вешая полотенце на крючок. – Ты здесь гостья, пускай и незваная. Да, порой я бываю чересчур резок… Просто не ожидал, что Коул приведет к нам в дом постороннего человека. Впрочем, это слишком громко сказано, ведь по факту винить его не в чем – человека он с собой и не приводил.

Моя рука уже сжала моющую губку, когда грубый рывок отшвырнул меня к шкафу. Звон тарелок заглушил шум воды. Пар клубился над перевернутыми стаканами, оставшимися лежать на дне раковины. Я же оказалась прижата к стене, испуганно царапая пальцы Гидеона, сомкнутые вокруг моей шеи. Они вот-вот могли соединиться, переломив ее пополам.

– Больше, чем незваных гостей, я ненавижу разве что ведьм, – прошипел он мне в лицо. – И уж точно я выхожу из себя, когда одна из ведьм манипулирует моим младшим братом!

То, что в руках Гидеона я до этого принимала за десертную ложку, вдруг оказалось разделочным ножом, наточенным и отшлифованным до слепящего блеска. Нож прижался к моему горлу. Острие показательно прошлось по гортани и остановилась у сонной артерии. Я бы вздрогнула, если бы не боялась даже сглотнуть: при малейшем движении нож мог вонзиться в меня.

– Зачем ты здесь? – спросил Гидеон тихо, и зеленые глаза, прежде напоминающие мне о весенних полях из розмарина и мяты, потемнели. – Как долго ты используешь Коула? Что тебе понадобилось от него, ведьма?!

Нож болезненно надавил, но отстранился, чтобы я смогла ответить. Застигнутая врасплох и оцепеневшая, я лишь задушенно промычала:

– Он мой друг.

– Друг? – Гидеон разразился нервным смехом и, стиснув зубы, снова приставил острие ножа к прежнему месту – артерия пульсировала в такт моему бешено колотящемуся сердцу. – У Коула нет друзей! Ведьма, пользующаяся доверчивостью моего ничего не подозревающего брата, тем более не имеет права называть себя его другом. Ты должна понять, – он глубоко вздохнул и, вернув себе самообладание, заговорил медленнее: – Мы двое – все, что у нас есть. Коул – самое важное в моей жизни, и я не намерен терять его только из-за того, что какой-то одинокой ведьмочке захотелось поиграться со смертным, напоив его приворотным зельем. Не думай, что я не заметил! Он ничего не ест. Как давно ты поишь его этой дрянью?!

Объяснять, что в голодовке Коула виновата отнюдь не передозировка зельем, а просроченный сэндвич, было невозможно. Я пялилась на Гидеона, пытаясь поверить, что уникальный дар Коула был вовсе не уникален: все это время Гидеон знал, кто я такая.

– Оставь моего брата в покое, Одри! – прошептал он. – У тебя всего один шанс. Ты сию же минуту поднимешься наверх, заберешь свой рюкзак и, ничего не объясняя, уедешь отсюда к чертям собачьим. Ты больше никогда не появишься в жизни Коула. Мы поняли друг друга?

– Лично я понял тебя предельно ясно, братец.

Я бы поперхнулась, если бы не помнила о лезвии ножа под горлом. Гидеон повернулся, и я взглядом последовала за ним: Коул стоял в дверях. Смерив ледяным взглядом кухонное оружие брата, мешающее мне двигаться, он спокойно приказал:

– Положи на стол.

Гидеон поджал губы, но подчинился: рука с ножом опустилась, и меня накрыло ватной волной облегчения. Кинув нож на грязную разделочную доску, он отошел от меня и недовольно посмотрел на Коула.

– Так ты знаешь, – понял он, и Коул кивнул.

– Я знаю больше, чем ты думаешь. Может быть, знаю даже больше тебя самого.

– Ох, ну это ты уже перегнул палку. Знать, что твоя новая подружка ведьма, – не то же самое, что…

– Я знаю о ковенах, культах, мессах, демонах, – перебил его Коул, закатив глаза, и их перебранка вдруг напомнила мне спор двух школьников, меряющихся оценками по алгебре. – О ритуалах, заклятиях, проклятых – волках и бессмертных. Я даже подозреваю о существовании фейри…

Гидеон хмыкнул, и я была готова поспорить, что он пытался скрыть изумление и даже кое-что больше… Разочарование.

– Откуда?.. Ты ведь говорил, что работаешь детективом, – процедил Гидеон, и в его голосе назревала целая буря, которую он едва сдерживал, стискивая кулаки до белых костяшек.

– Так и есть.

– Да ну?! Ты должен был просто заполнять кипы отчетов и защищать людей! – не выдержал Гидеон, взорвавшись криком. – А чем же ты занимаешься на самом деле?!

– Я и защищаю их! – воскликнул Коул в ответ. – От всего! Не только от наркомана с перочинным ножиком в подворотне, но и от того, что живет в тени.

– Ты должен был…

– Не смей говорить мне, что я должен! – рявкнул Коул, и даже я, все еще немая и парализованная, дернулась одновременно с Гидеоном от его неистовой ярости. – Если я могу кому-то помочь – я помогаю. Это и значит защищать! Я не виноват, раз вижу то, чего другие не видят, и поэтому могу предотвратить то, что никогда в жизни не предотвратит кто-то другой. Вижу не педофила, а низшего инкуба, крадущегося за ребенком… Вижу, что прячется в окне дома пожилого сантехника, который должен умереть сразу же, как пересечет порог собственного дома. Я вижу! – Коул почти ударил себя по груди, и я увидела, какими завораживающими могут быть его тигриные глаза, когда блестят от слез. – И ты их тоже видишь! Теперь я знаю. Почему ты врал мне, Гидеон?!

Гидеон задохнулся от горечи, заполнившей рот вместо слюны и слов, и пристыженно опустил глаза. Коул почти плакал, стоя напротив, а я смогла лишь запрятаться в угол кухни и вытянуть руки по швам, хотя они и тянулись к его кудрявым волосам в утешительном жесте. Я не имела никакого отношения к этой семье. Поэтому все, на что имела право сейчас, – молчаливо наблюдать, пока Коул кричал, не успокаиваясь:

– Столько лет… Столько лет мы врали друг другу! Зачем? Почему? Смотри мне в глаза, Гидеон!

– Я заботился о тебе, – прошептал он спокойно, хотя дрожь и сотрясала его спину. – Я хотел, чтобы ты жил нормальной жизнью.

– Нормальной жизнью?! Да я же аутист! Я априори не способен вести нормальную жизнь! Представь, если бы у меня не было нашего дара, благодаря которому я сумел найти свое место в жизни… Как много ты знаешь подобных мне, кто пригодился современному обществу? Таких, кто тоже болен…

– Не говори так…

– Синдром Аспергера – это болезнь, Гидеон. Признай ты уже, наконец, что мы с тобой непохожи!

– Ты не болен! – закричал Гидеон, не стерпев давления Коула, и голос его сорвался. Карие глаза широко распахнулись в смятении от услышанного: – Нет у тебя никакого Аспергера! Ты охотник. То, что ты считаешь аутизмом, – это инстинкт!

Тишиной, что повисла на кухне, можно было заколачивать гвозди. Тяжелая, душная, она придавила меня, и я осела на край стола, переводя дыхание, потому что услышанное ударило под дых не только Коулу. Ведьма никогда не должна слышать такие слова, а если она их вдруг слышит, должна бежать со всех ног, не оглядываясь.

– Сколько у меня ресниц? – вдруг спросил Гидеон серьезно, и Коул выпалил быстрее, чем я успела посмотреть на его веки:

– Двести три.

Гидеон удовлетворенно кивнул.

– А у тебя двести девятнадцать.

– К чему ты это вообще? – едва слышно сказал Коул, охрипнув.

– Мы охотники на ведьм, – повторил Гидеон вкрадчивым тоном, скрестив руки на груди, будто пытаясь свернуться в кокон. – То, что ты считаешь симптомами болезни, является залогом для выживания каждого охотника. Сводящая с ума внимательность, скрупулезность, эйдетизм, зациклинность на деле – это твоя гарантия на охоте, что ты сумеешь отличить мишень от жертвы и не будешь застигнут врасплох. Чувствительность к шуму и прикосновениям, ярко выраженное собственничество к вещам – это тоже рефлексы. Элементарный инстинкт самосохранения от нечисти.

– Он мешает жить, – попытался оспорить Коул.