Цитаты из книг автора «Анастасия Гор»

Его дом любит чай с мятой, жемчужные шляпки и демонических котов.

Alle Gewässer fließen ins Meer

А ты можешь заткнуться, – фыркнула она, выдергивая шнурок из руки Диего. – Только давай без розовых соплей, а то я передумаю. Я ошарашенно следила за тем, как она связывает им наши ладони, лежащие друг на друге. Тронутая до глубины души, я едва сдержалась, чтобы не задушить ее в порыве нежности – своего нового друга и члена семьи, которым она в этот раз добровольно согласилась стать. Следом за ней встрепенулись Морган и Диего: оба просунули свои руки под шнурок. Четверо ведьм, связанные им точно так же, как и ковенантом. – Ты знаешь, кто ты есть, – сказала я Морган, остановив ее. – Эхоидун не вступает в ковен – она создает свой… – В таком случае я не хочу быть Эхоидун, – заявила Морган без тени сомнений, и ее пальцы сплелись с пальцами Диего, улыбнувшегося уголком губ. – Я хочу быть ведьмой ковена Шамплейн. С этого вздоха и до последнего. Мы переглянулись и, стиснув руки друг друга, почувствовали трепет магии, соединяющей нас. Все трое произнесли: – Supremi venefica Audrey Defoe. Аллилуйя, сестра!

«Мы – дети, пока живы наши родители»

«Нет». Таким было любимое слово Соляриса. Иногда мне и впрямь казалось, что я слышу его чаще, чем собственное имя. «Нет, Рубин, мы не будем использовать мой хвост в качестве приманки, чтобы поймать этих рыб». «Нет, Рубин, ты не можешь макать меня лицом в снег, потому что так могу делать только я». «Нет, Рубин, ты не примешь приглашение этого хирдмана, потому что… Потому!» И вот опять.

Оказывается, я была права – его губы только выглядели жёсткими, как и он сам, но на деле оказались мягкими и упругими. Они были горячими, такими же, как и вся его кожа. Несмотря на то, как нежно Солярис целовал меня, как останавливался каждую секунду и прислушивался ко мне, в какой-то момент я наконец-то почувствовала острые зубы под кончиком своего языка. К нему тут же присоединился язык Соляриса, неся с собой привкус мёда и чего-то дымного, металлического, будто бы то действительно был вкус огня. – Тебе не мерзко? – спросил Солярис едва слышно, и, даже не открывая глаз, я чувствовала, как он смотрит на меня. Его глаза – солнце, его взгляд – тепло. – Нет, ничуть, – с трудом ответила я, не замечая, что мои руки так и висят вдоль тела, обмякшие, в то время как Солярис держит моё лицо в своих ладонях. Агатовые когти гладили щёки, цеплялись за убранные заколками пряди и мягко привлекали к себе, ближе, теснее. Я чувствовала грудью, как быстро и гулко бьётся сердце Соляриса – даже быстрее, чем у меня самой. Когда я всё-таки осмелилась приоткрыть глаза, то увидела, что Солярис действительно наблюдает за мной из-под опущенных ресниц, похожих на снег, что садится на щёки в месяц воя. В тот момент его губы замерли, соединённые с моими, и я, боясь, что он остановится в такой неподходящий момент, наконец-то подчинила себе ватные руки и накрыла ими его жемчужный затылок. Под пальцами смялись не только локоны, но и цветочные лепестки, запутавшиеся в них. Эти лепестки были повсюду: кружились над нами, танцуя в воздухе, медленно застилали землю ковром. Казалось, они летят со всех сторон сразу – сыплются, сыплются, сыплются. Лишь когда один из лепестков нечаянно попал мне в глаз, а волосы Сола полностью покрылись ими, превратившись в фиолетовую шапку, он отстранился и оглянулся вокруг, сверкнув глазами на деревья, которые неестественно дрожали и тряслись. – Ми’шилин приа! Кыш! Растерянно отряхиваясь от цветов, я запрокинула голову и увидела, как с самых высоких скрюченных ветвей, изгибающихся подобно змеям, резво спрыгивает стайка детей. Звонко смеясь и спотыкаясь о хвосты друг друга, они бросились врассыпную, пока не скрылись за углом пещеры. – И так с рассвета и до заката. Вечно они преследуют меня, негодники, – вздохнул Сол тяжко, но на губах его, неестественно красных и немного искусанных, цвела несвойственная ему улыбка. – У сородичей есть поговорка: «Детёныши как плоды на ветвях нектарного древа: делают твою жизнь слаще, но иногда падают прямо на голову». Вот уж точно…

Тем не менее моё следующее воспоминание не было отравлено его злостью – оно было светлым, как весеннее солнце, и согревающим, как кроличья шубка. В нём я уже сидела у Соляриса на коленях, а он жадно вгрызался в черничную тарталетку, соскучившись по сладкому за те несколько лет, что провёл на воде и хлебе. Его волосы, пусть и сальные, были такими мягкими на ощупь, что меня начало клонить в сон, пока я играла с ними короткими толстыми пальчиками, перемазанными в черничном варенье. В тот момент Солярису было достаточно взмахнуть рукой – той самой, в которой он держал крошащуюся тарталетку, – чтобы агатовые когти оставили меня без лица или шеи. Но он это не сделал – ни тогда, ни после.

Некоторые дети помнят себя с тех пор, как научились ходить или сказали первое слово. Мои же воспоминания начинались с Соляриса, и в самом раннем из них он сидел на стоге сена, истекая кровью, а я протягивала ему тарталетку со спелой черникой. Лицо бледное, словно покрытое слоем мела, а глаза тусклые-тусклые – совсем не то золото, что сейчас. В уголках рта – запёкшаяся кровь, на губах – сухие трещины, а на щеке – гематома, расплывшаяся багрово-лиловыми кольцами до самого виска. Грязь на оборванной одежде и такая же грязь в волосах, осквернившая безупречный жемчуг. Там же в прядях застряла солома, застряли пыль и сажа, застряли сгустки его собственной крови. Но Солярис продолжает сидеть, привалившись спиной к стене стойла, и даже не пытается вытереться. Зачем приводить себя в порядок, когда уже завтра это повторится вновь? Оникс не просто избивает пленника – он затравливает дикого зверя потехи ради. Ломает его, бросает об пол, как игрушку. Как свою собственность. Но Солярис ведь принадлежит совсем не ему. – Чего тебе, рыбья кость? С улицы дует северный ветер, и даже лошади в соседних стойлах цокают копытами и разражаются возмущённым ржанием, прося тепла. Мне же холодно и подавно – колючие лапы мороза забираются под ночную рубаху, превращая нежную детскую кожу в гусиную. Жаль, я не помню, кто именно помог мне пробраться туда – вряд ли трёхлетнему ребёнку, каким бы юрким он ни был, под силу так просто сбежать из замка, – но зато я помню запах железа и огня, которым в конюшне было не место, как и дракону. Самое тесное стойло вдали от источников света, неприбранное, зато с животной поилкой, наполненной застоявшейся и зацветшей водой, – вот такой была спальня Сола. И таким был он – озлобленным, напуганным, одиноким, действительно как дикий зверь, чьё тело покрывали синяки и мокнущие раны под ошейником из чёрного серебра.

Ах, так вот почему вдруг цветочным полем повеяло… Принцесса! Не иначе как я уже умер и попал в сид! Голос единственного пленника королевской темницы и впрямь звучал заупокойно, булькающий и скрипящий. Сначала я даже не поверила своим ушам, а потому сняла со стены один из факелов и, сжимая в другой руке связку ключей, подошла к решётке. От сердца у меня отлегло – нет, не Йоки. И даже не его дружки. Всё это время я размышляла, как Солярис мог пропустить кого-то, не добить, когда буквально рвал их всех на части… Случись Солу оказаться таким невнимательным, это можно было бы назвать чудом. Хотя чем не чудо то, что я видела сейчас? Ведь человек, сидящий в темнице, тоже не должен был выжить – ему перерезали горло у меня на глазах. – В сид попадают только короли и герои, – сказала я, глядя на Кочевника. – Не думаю, что ты один из них. Он ухмыльнулся, и от этого трещины на его пересохших губах закровоточили. Серое лицо почти сливалось с такими же серыми стенами, на лбу блестела лихорадочная испарина, а голубые глаза будто провалились глубже в глазницы. Но Кочевник всё-таки был жив. Волосы, распущенные, закрывали от меня татуировки Талиесина на его голове, зато узор на лице, пусть и смазанный, остался узнаваем – красные полосы, пересекающие лицо крестом, и по три точки на каждой щеке. А вот его шея… Заметив, куда я смотрю, Кочевник поправил плотный слой ткани, обмотанный вокруг неё. На тряпке проступали засохшие пятна крови. Неужели именно эта повязка спасла ему в неметоне жизнь? Он смог сам наложить её? Смог остановить кровь, хлещущую водопадом?! Немыслимо!.. – Меня не так-то просто убить, – осклабился Кочевник с неуместной для его положения гордостью. – Я побратим самого Медвежьего Стража! Силён, как он, и так же вынослив! Покуда я блюду свой гейс, его блюдёт и Страж. Какой-то там зверёныш не положит могучего Кочевника!

– Как же много в тебе ярости! Я вопросительно посмотрела на Коула, приняв это за нелепую попытку сострить, но он остался серьезным. Тогда я фыркнула, но на языке вертелись слова, которые я очень постаралась не прокричать ему в лицо: «Да, ты прав. Я постоянно зла, и это сводит меня с ума».