И вот я уже стояла перед входом в технический отдел парка, оборудованный под лабораторию, и сгорала под многозначительным взглядом Флейты, оставшейся сидеть у костра. Нелепая и податливая на любые уговоры Криса. Что же со мной не так? Вздохнув и сжав тарелку с ужином, я переступила порог обветшалого здания.

Лаборатория была единственным местом, сделанным из камня и штукатурки, а не из ткани. Она же служила хранилищем топлива и снабжала лагерь электроэнергией. От входа тянулся длинный узкий коридор, а в конце он разветвлялся на несколько комнат. Одна дверь была приоткрыта, и я заглянула туда, щурясь от фосфорного света.

– Эй, есть тут кто-нибудь?

За гудением вентиляции и странных машин я вряд ли бы расслышала ответ. Пройдя до единственного стола между ними, заставленного грязными колбами и проводами, я поставила пластиковую тарелку.

Я мимолетно осмотрела схемы и чертежи, которыми были обклеены все стены, и поспешила к двери. Когда я вошла, она, видимо, захлопнулась, потому что, дергая ручку, я не выбила из нее даже скрипа.

– Боже, ну не надо, – взмолилась я, снова дернув на себя дверь, но та упрямо не поддавалась. Меня бросило в жар. Я кинулась к заколоченному окну, надеясь дозваться кого-то из сторожей, но доски были прибиты намертво.

– Кто здесь? – охрипнув, спросила я, резко обернувшись на шорохи, раздавшиеся со всех сторон сразу.

Фосфорные лампы замигали. Их белый свет угнетал: все под ним казалось каким-то неестественным и уродливым. Помимо техники и пробирок в углу был сложен мусор, забитый в черные целлофановые пакеты и накрытый сверху шерстяным одеялом. Шорох повторился. Прямо оттуда. Я наверняка пожалею об этом, но…

Медленно подойдя к мешкам, я ухватилась за бахрому и рывком сдернула одеяло.

На мусоре лежал юноша, свернувшись клубком. Грязно-серый халат, бледные шрамы по тощим запястьям и причудливая родинка на самом кончике носа. А еще остекленевшие темно-карие глаза, открытые и не моргающие.

Я думала, что не смогу перекричать гудение приборов, но ошибалась – мой визг, пожалуй, можно было услышать даже в Фэрбенксе. И в тот момент безжизненное тело снова зашуршало.

Зрачки забегали из стороны в сторону, завертелись, а их обладатель, рассыпаясь в бесчинных ругательствах, упал с мусорных пакетов, запутавшись в них.

– Пожалуйста, замолчи! – воскликнул он, с хрустом выпрямляясь и разминая спину. Узкое лицо, залитое жемчужным светом, сморщилось в недовольстве. – Как у меня все затекло! Сделаешь массаж?

– Ты… – проблеяла я, едва ворочая онемевшим языком. – Я решила, что ты мертв!

– Не понял?

Юноша нахмурился, подхватил с тумбы надколотую кружку с давно остывшим черным кофе и залпом его осушил.

– Ты лежал здесь, в мусоре, с открытыми глазами, и я решила…

– Во-первых, – он закатил глаза и вытер испачканный рот грязным рукавом халата, – это не мусор, а мешки с производственным сырьем. Спать на них очень полезно при остеохондрозе. Во-вторых… – долговязый и почти двухметровый, юноша двинулся вдоль стеллажей, шаркая по полу пушистыми тапками-кроликами. – Я всегда сплю с открытыми глазами. Особенность такая. Так зачем ты пришла? И да, кто ты вообще?

Я безвольно хлопала ртом и, кажется, даже сама забыла, что именно тут делаю. Худой, с медно-рыжими волосами, в детских тапочках и с совсем еще детским лицом… На нем были тканевые бриджи, обтягивающие острые коленки, а за ухом уже торчал огрызок карандаша.

Посмотрев на тарелку с остывающим рагу, я вздохнула.

– Крис… То есть Роуз попросил меня принести тебе ужин. Меня зовут Джейми.

– Ага, – протянул парень. – Ладно, спасибо за завтрак.

– Ужин.

– Я так и сказал. Завтрак.

Местный ученый не был ученым вовсе. Он был скорее подростком, пытающимся произвести впечатление, или комиксным гиком. Но он все равно казался занятным.

– Ты не представился, – заметила я, подходя ближе.

– А ты не просила, – ответил он, разглядывая через микроскоп стеклышко с вязкой, розовой жижей, похожей на жвачку.

Я закатила глаза.

– Ну и как тебя зовут?

– Франки. Сокращенно от Франкенштейна.

– Ох, – я ухмыльнулась и обвела взглядом комнату. – Почему-то я не удивлена.

– К слову, Виктор Франкенштейн был реальной фигурой. За его прототип Мэри Шелли взяла Иоганна Диппеля, проживавшего в замке под названием «Франкенштейн» в восемнадцатом веке, а еще…

– Франки! – прервала его я, пока он совсем не заболтался, и кивнула на тарелку. – Ужин стынет.

Франки смущенно потупился, закусил тонкую нижнюю губу и понимающе кивнул.

– Извини. Я так редко выбираюсь наружу, что разучился общаться с людьми. Хотя чего ради мне эти люди… У меня ведь есть видеокамера.

Когда Франки показал ее мне, все внутри меня сжалось. Не считая сферы объектива, эта камера до чертиков напоминала мне старый диктофон, на который я каждый день записывала «послание в никуда». Такая же марка, такой же цвет… И, главное, такой же смысл – не сойти с ума. В этот момент я взглянула на Франки совсем по-другому.

– Так что, – заговорила я и, обойдя стол Франки, уселась на запакованные коробки, удобно вытянув ноги под его вопросительным взглядом. – Расскажешь про Виктора Франкенштейна?

Уже спустя полчаса я чувствовала себя так, словно заявилась домой к старому приятелю, и не хотела уходить.

– Знаешь, – пробормотала я, дожевывая сырные палочки, которые Франки достал из своей заначки вместе с термосом чая. Тогда беседа разгорелась с новой силой. – Роуз так и не успел рассказать, чем ты здесь занимаешься.

– Не успел?.. Охо-хо! – Франки подорвался от воодушевления и, бросив на стол карандаш, схватил из миски лакричную палочку. – Тогда слушай и поражайся, дорогуша.

– Дорогуша?..

– Видишь это? – И, зажевав всю палочку целиком, Франки ткнул облизанным пальцем в сторону жужжащей техники. – Половину я собрал из запчастей со свалок металлолома. На четвертом курсе у нас был профессор, двинутый на роботостроении. Я очень хотел, чтобы он стал моим научным руководителем, так что в программировании я мастер…

– На четвертом курсе? – удивленно переспросила я. – Не слишком ли ты молод для бакалавра?

– Мне восемнадцать, – снисходительно улыбнулся Франки. – Я закончил школу в четырнадцать и уже почти магистр. И да, я гений, знаю.

– Скромный гений, что немаловажно.

– Спасибо, – Франки умолк, пытаясь отлепить прилипшую к небу лакрицу языком, а затем самозабвенно продолжил: – Пока я не очень понимаю, что случилось с миром, но Крис и Тото постоянно добывают новые микросхемы, так что уже очень скоро мы это выясним. Я, кстати, еще и биолог. Ну, в качестве хобби, – пояснил Франки, забрав у меня из-под носа дымящуюся чашку с чабрецовым чаем. – Крис приносит мне любые образцы крови, какие найдет. Я сравниваю кровь спящих с выжившими… И уже могу сказать, что все очень плохо.

– Плохо? – переспросила я, почувствовав, что сырные палочки больше не к месту. – Почему?

– Потому что я ничего не могу найти, – сказал он, и, едва я выдохнула от облегчения, он добавил: – Не радуйся. Нас ничего не отличает от спящих, улавливаешь? По моим подсчетам, не уснули лишь пять процентов людей на Земле, а это около трехсот миллионов человек. Это мало, Джейми. Катастрофически. И ведь кто-то истребляет спящих, ты знаешь? Так, будто знает гораздо больше или… боится чего-то. Интересно, кто это делает? Тайная организация? Пришельцы? Да, я пересмотрел «Твин Пикс»^[1]. Кстати, очень рекомендую. И еще…

– Что?

– Каков риск, что мы тоже однажды уснем?

Я пристально посмотрела на Франки. Тепло-ореховые глаза затмила темная пелена, и взгляд его опустел: он уставился куда-то себе под ноги и потянулся рукой к столу. Нащупав вместо лакричной палочки карандаш, он вгрызся в его верхушку зубами.

Я выбила карандаш у него из рук. Франки подавился и начал плеваться во все стороны разноцветными опилками.

– Нет.

– Что «нет»? – спросил он, снимая занозы с языка.

– Мы не уснем.

Франки спрятал обратно покрасневший язык и хмыкнул.

– Думаешь, это то же самое, что и чума? У кого иммунитет, того не затронет? Я в этом очень сомневаюсь. Такого везения не бывает.

Я не ответила. Поборов липкое оцепенение, я встала и выкинула в мусорное ведро смятую пачку от сырных палочек. А затем, взяв в руки уже пустую тарелку (которую мы поделили поровну), двинулась к двери. Затылком я чувствовала, как Франки пытается взглядом прожечь во мне дыру, не иначе.

– Джейми, – несмело раздалось позади, и я обернулась, уже переступив порог. – Зайдешь еще как-нибудь? Я раздобуду побольше крекеров.

Я улыбнулась, пытаясь усмирить умиление его румянцу и грусть от того, что видела в одиночестве Франки свое отражение. Он поднялся и открыл для меня неподатливую дверь. Я вышла в прохладный коридор, напоследок бросив:

– Спокойной ночи, Виктор Франкенштейн.

Поднос я скинула там же, где их раздавали – на стеллаж возле колеса обозрения, где завтра нам же с Флейтой придется все убирать. Костра уже не было, как и людей вокруг: тлели древесные угли, пуская в морозный воздух фейерверк оранжевых искр. Вокруг не было ни души, не считая патруль. В туннеле любви, прямиком в ракушках и лебедях, мирно сопели жители. Мы с Франки проговорили слишком долго, и, вернувшись в палатку, я быстро забралась в постель. Слова Франки долго стучали в висках. Если есть шанс, что однажды я не проснусь, поиск моей семьи нельзя больше откладывать.

Я зажмурилась и положила под голову руки. Весь лагерь давно спал, но я сама в ту ночь так и не уснула.