Когда чудесную куклу запускали, ее лицо двигали особые шестеренки для мимики, спрятанные под кожу. Шарниры незаметно скрывались в гибких сочленениях, и, когда такие куклы шагали, у Инги по спине бежали мурашки: как страшно знать, что в таком живом теле нет души… А вот у всех остальных, судя по выражениям лиц, мурашки тоже бежали – но только от восхищения. Так и перешептывались: мол, как занимательно, вроде бы и человек, а на самом деле – кукла!

Иногда, правда, Инге казалось, что у кукол, даже спящих, меняется выражение лица. Как будто заострялись немного носы, проступали из-под кожи швы и склейки. А иногда все эти странности пропадали словно по волшебству, и куклы были свежи и прекрасны, так что Инга решила, что дело в освещении…

Отец раскраснелся, сюртук на нем помялся, а шейный бант, с которым он так взволнованно возился утром, увял. Упаковку драгоценных кукол, которых мастеру предстояло показать на Выставке, поручили королевским «золотым воротничкам». Эти лакеи работали на особо важных церемониях, прислуживали лично Их Величествам и выражения лиц имели весьма высокомерные. Но, несмотря на всю свою исключительность, уложить механических кукол по коробам так, как бы это понравилось мастеру, им не удавалось.

– Это же ни на что не похоже, – воскликнул отец, тыча пальцем в сено. – Вы сами-то поглядите, родненький, поглядите!

«Воротничок» наклонился над ящиком и пожал плечами.

– Можно и другое платьице натянуть, ваше благородие.

– Другое? Платьице?.. – ахнул отец.

Инга протиснулась поближе, сунув другому «воротничку» подножку – а чтобы не кривил рожу! – и перегнулась через бортик ящика, над которым бледнел отец.

– Нет-нет, не сюда! – ужаснулся он и выхватил у нее из рук поднос, чтобы отставить подальше. – Только не над куклой.

Инга вздохнула. И так всегда! Обед – это неважно, вообще ничего нет важнее отцовских работ… Впрочем, оно и ясно: в коробе лежала кукольная принцесса Лидия.

Глаза, опушенные ресничками из собольего меха, с тоской смотрели вверх, подкрашенные губки разошлись на полуслове, а рука так и застыла в воздухе чуть приподнятая, будто кукле не терпелось встать. Пущенная в ход, Лидия двигалась изящнее любой придворной дамы, крутила па быстрее, чем шкатулочная балерина, а пела мелодичнее соловьев в королевском парке.

Шептались, что уж в механизмах на Выставке недостатка не будет. Но отец с его чудесными куклами должен был выступить с особой, заключительной программой. Лидия играла в его пьесе главную роль, и, судя по надеждам короля, она должна была показать всю творчески-техническую мощь Виззарии и утереть носы послам.

Только вот ее нежно-голубое платье было безнадежно испорчено. Оборки заломились, банты перекосило, кружева пережевало, будто одевалась Лидия в спешке и платье выхватила первое, что попалось на глаза. Но хуже всего было огромное масляное пятно, которое разливалось по юбке там, где к ней прикасалась испачканная крышка ящика.

– Шелк из Ниаху, – шепнул отец. – По мешку золота за отрез. Кружево… Пагосское кружево!

Инга прикусила губу. Да уж, сколько часов она пришивала эти бесчисленные оборки, как исколола пальцы, приметывая хрупкое кружево, как намучилась, когда вязала из скользкого шелка банты…

– Это катастрофа. Форменная катастрофа… – бессильно повторял отец. – Она же сегодня… Сегодня! «Другое платьице»!.. Кто ее укладывал, кто?

Лакей передернул плечом:

– Не могу знать, ваше благородие.

– Зачем столько сена положили? Как так закрыли, не глядя?

– Очень спешили, ваше благородие. Вот и примялась…

– «Примялась»!.. – воскликнул отец, отпрянув от ящика. – Надо шить новое!

Инга вдохнула поглубже и отвела взгляд. Над платьем для Лидии она трудилась больше месяца. Неужели он хочет, чтобы она сметала такое же за пару часов?

Но отец замотал головой:

– Нет-нет, открытие уже на закате! Никак не успеть… А может, у нас есть что-то готовое? Из ниахского шелка?

Инга нехотя задрала голову.

Мастерская занимала крошечную боковую башенку, которая лепилась к флигелю для слуг, как гриб к стволу дерева, и под высокими сводами, подвешенные за крюки, болтались десятки кукол разной степени готовности. Там они сушились после покраски, поклейки и обработки особыми лаками. Внизу, среди верстаков и столиков с отцовскими расчетами, инструментами, шестеренками, тканями и рисунками платьев, которые набрасывала Инга, места для них просто не нашлось. И хорошо, думала обычно Инга. Меньше глаза мозолят.

От свежих, едва покрашенных кукол, которые распространяли острый запах, отец перебежал, лавируя меж коробами, верстаками и слугами, к куклам одетым. Брюки и бриджи он пропустил и бросился к кремовым панталонам и вороху подъюбников. Взобравшись на табурет, он принялся перебирать кукольные лодыжки: отодвигал, дергал подолы платьев, отталкивал, тянулся за следующим…

– Нет, ничего тут нет…

Отец съехал с табурета и отряхнул синие фалды своего праздничного сюртука. Да, рано нарядился.

Инга удивилась:

– А королю так важно, чтобы именно шелка?.. Те самые, из Ниаху?

Отец ссутулился.

– Рисковать добрым именем! Нет-нет… Пойдут слухи… «Придворный мастер кукол – вор и обманщик»… Вот ведь заголовок! Вор и обманщик… – Он схватился за голову и, оттолкнув локтем «воротничка», принялся мерить мастерскую шагами. – Обманщик, – повторял он на ходу будто в беспамятстве.

Его новенький костюм растерял весь лоск. Отец горбился, ворошил на себе волосы, а взгляд его лихорадочно бегал по ящикам с куклами.

– Обманщик, – словно заклинание, твердил он.

Инга похолодела. Отец тревожился перед Выставкой, она прекрасно об этом знала. Когда пришел королевский приказ, он целые сутки себе места не находил. Все говорил почему-то, что в город ему нельзя, что на Выставке слишком много народу, «а еще газетчики эти»… И уж этого Инга понять никак не могла: он столько лет просидел с ней взаперти во дворце, а тут такая возможность! Да и что такого страшного, если сделают снимок для газеты? Ведь о кукольнике и так говорили по всей Виззарии, а теперь его еще и увидят…

Правда, очень волнительно, наверное, выставлять на суд иностранных послов своих лучших кукол. Говорили, среди этих послов будут и иностранные принцы, а демонстрировать свое искусство перед будущими монархами уже не простое увеселение, а тонкая дипломатия.

Но сейчас отец не просто беспокоился: он был в ужасе. Инга считала морщины у него на лице и думала, что в последний год отец ужасно состарился. Но откуда же эта седина, если отец еще вовсе не старик?

– А может, найдем просто другое голубенькое? – бессильно пролепетал отец, задирая голову к потолку. – Или хотя бы синее… Хоть синее! А, Пирожочек?

Инга закусила губу.

– Ни одного, – в отчаянии бормотал кукольник, перебирая подолы подвешенных на крюки кукол. – Ни одного…

Инга замялась. Вспомнила свое собственное выходное платье, которое шила каждую свободную минуту вечерами или даже ночами. Там лоскуток и тут обрез. Ее собственное платье для Выставки.

– Вообще-то у меня есть голубое, – выдавила она.

– Есть?

Глаза у отца загорелись. Он смотрел на Ингу с такой надеждой, что она невольно опустила руки. Вот бы он глядел на нее так каждый день… Но последние сомнения отпали, и она кивнула:

– Конечно, есть! Я его, правда, шила для себя, но ничего! Сейчас покажу.

Платье лежало все там же, на постели: голубое, как букет незабудок. Немножко чудно́е, как лоскутное одеяло. Кружева на левом рукаве куда крупнее, чем на правом, и на воротничок целой ленты не хватило, пришлось аккуратно сшить посередине и спрятать под тканевым цветочком… Но голубое же, как у Лидии!

– Но зачем ты себе сшила такое платье?

Отец уставился на Ингу с таким удивлением, что она даже опешила.

– «Такое»?..

Он указал на бантики.

– Ну… Выходное. Тебе же…

Инга вспыхнула. «Тебе же некуда выходить» – вот что хотел сказать отец.

– Какое-то оно… непростое. – Он наклонился над материей и провел пальцем по шву. – Работа, конечно, замысловатая… Неплохая работа, Пирожочек… Но нет, такое, конечно, не годится… Нет-нет, не годится…

Он развернулся, чтобы выйти из спальни, а Инга выдохнула. То, что платье не подошло для Лидии, ее обрадовало. В чем бы ей тогда идти на Выставку? Но она хотела помочь отцу, правда хотела, а он даже не улыбнулся ей с ободрением или благодарностью, и платье его нисколько не восхитило. «Неплохая работа»? «Замысловатая»? Инга вдруг поняла, что сжимает кулаки и смотрит на платье со злостью. Вдруг захотелось порвать его и швырнуть в печь. Она ведь так старалась, так хотела впечатлить…

– Подожди. – Отец остановился. – Ты ведь… ты ведь не для Выставки его шила?

Инга кивнула, но отец почему-то нахмурился сильнее.

– И ты собиралась… в нем… идти?..

Инга снова кивнула, но уже осторожнее. Неужели она переборщила и в таких разукрашенных платьях на официальные мероприятия не ходят? Она припомнила, как бахвалилась горничная королевы – то с одного наряда ненужная лента перепадет, то с другого завязки, и все такие замысловатые, богатые…

– Но, Пирожочек… – Отец забегал взглядом по углам комнатушки, как будто искал там для себя подсказки. – Пирожочек…

– В чем дело, отец?

– Миленькая моя…

Инга похолодела. Пирожочком кукольник называл ее каждый день, а вот миленькой – так редко, что Инга и не помнила. Нежности в этом прозвище было не больше, чем в прокисшем молоке.

– Миленькая, – повторил отец, все так же бегая глазами, – тебе же нельзя на Выставку. Ну никак нельзя, понимаешь?

Инга вздрогнула.

– Нельзя?

– Королевский приказ… – бормотал отец.

– Король не разрешил? – выдохнула Инга. – Ты пойдешь, а я останусь? Мне – нельзя?..

Отец отвел глаза:

– Нельзя тебе, миленькая… Нельзя.