Она не сводила глаз с офицера, он – с нее, а толпа, которая их разделяла, для них двоих, кажется, вообще не существовала. Как быстро он на нее запал… С таким-то холодным взглядом, кажется, никто не может заинтересовать. Но Овия ведь такая красавица…

– Чего вы тянете? – заныла она. – Гоните его к черту, и все…

Я наступила Овии на ногу, и она охнула:

– Тесса!

Я сжала Овию за локоть и зашептала ей прямо в ухо:

– Смотри, с офицером своим такого не скажи. Он тебе не то что минус сто баллов выпишет… Может, даже под надзор поставит.

– Я опять сказала?.. Черт. В смысле не черт… Ох!

Овия прижала ладони к губам, оглядываясь, но людям в толпе до нее дела не было.

– Вот именно, – поморщилась я.

Если кристаллы были увлечением осознанным, то запрещенные словечки у Овии проскальзывали сами собой. Все из-за ее прабабки – та к концу жизни из дома не выходила и за языком следить перестала. Оштрафовать ее дома, конечно, не могли, да и на «излишества» она никакие баллы не копила. Сладкие фрукты поверх дневного рациона, платья из мягких тканей или развлечения – все это, как она говорила, «для молодых и безмозглых».

Овия утверждала, что ее прабабка и сама не особо понимала смысл религиозных терминов и крепких словечек: когда-то она слышала их от своей бабки, жившей еще во времена империи, и эти слова въелись в ее память крепко. Но, как ни странно, только слова и въелись. Как я ни расспрашивала Овию, что еще рассказывала об империи ее прабабка, она только пожимала плечами.

Теперь вместо прабабки ругалась сама Овия, но вовсе не в пику Циону и, уж конечно, не из-за пренебрежения к баллам. Овия просто впитала эти слова, сама того не заметив, а теперь они сыпались из нее, как зерно из дырявого мешка.

– Ломаный терминал… – пробормотала Овия неуверенно, как будто пытаясь запомнить новую фразу. – Ломаный терминал…

Ругательство из «ломаного терминала» было не самое емкое, но «черта» Овии точно следовало забыть. Риина тем временем придвинулась ко мне поближе, как будто искала у меня поддержки. Она смотрела на преступника перед воротами не отрываясь, и я чувствовала: чтобы и Риина не сболтнула какой-то опасной ерунды, нужно что-то сказать первой.

– Он выбрал свой путь, – сказала я. – Он сам виноват.

Риина не ответила. Конечно, он виноват. Не Цион же?

Динамики стихли, и мгновение тишины тут же сменилось грохотом бетонных ворот. От мысли, сколько они могут весить, если от движения механизма сотрясалась земля и дрожали сами высотки, у меня сдавило голову. Один из солдат толкнул осужденного в спину прикладом, и тот, споткнувшись, полетел к воротам. Слава Циону, он удержался на ногах, иначе выглядел бы совсем несчастным, но времени у него было мало. Он должен был уйти, или его расстреляют на месте: ворота держать открытыми могли не дольше нескольких секунд.

– Сейчас, – пробормотала Риина.

Осужденный сделал шаг, другой – он все еще прижимал рюкзак с желтой эмблемкой швейного кружка к груди – и оглянулся. Сквозь патлы обвел взглядом площадь, потом распрямился, отвернулся – и шагнул меж створок вон.

Мгновение, и ворота стали сползаться, а я снова ощутила вибрацию через подошвы туфель. Ничто за стенами Циона проглотило осужденного, и теперь на площади воцарилась тишина. Ни шепотка, ни шелеста, ни кашля, ни даже всхлипа ребенка. Все стояли, отбывая единогласную минуту молчания по ушедшему «названому брату и сыну». Потом толпа зашевелилась.

– Наконец-то! – Овия встряхнулась. – Разделались. Ну что, разбегаемся?

Она прикоснулась своим коммом к моему, чтобы отметить конец встречи, и счетчики баллов на наших экранах обновились. Встреча вышла короткой, но в учет шла каждая минута.

– Послушай, может, все же возьмешь?

Овия быстро наклонилась к Риине и попыталась всунуть Риине розовый камешек, но та спрятала руки за спиной.

– Иди уже. Смотри, еще соскочит твой воздыхатель.

– Куда он денется! – расцвела Овия.

Она мягко шлепнула своим коммом по комму Риины, чтобы отметить встречу, спрятала камень себе в карман и убежала. Риина только скривилась.

– Еще увидимся? – спросила она, повернувшись ко мне с какой-то надеждой.

Неужели церемония настолько ее взволновала?

– Наверное, – неопределенно отозвалась я. – Сейчас я в лазарет, а потом буду готовиться к экзаменам…

– А, точно. Экзамены… Да, нужно что-нибудь полистать.

Я осторожно улыбнулась. Риина колебалась, как будто хотела сказать еще что-то, но я переступила с ноги на ногу.

– Тебе же нужно в лазарет, – опомнилась Риина. – Иди скорее.

Я кивнула и протянула Риине комм. Она тихонько коснулась своим браслетом моего, и мы распрощались. Меня не отпускало ощущение, что Риина хотела от меня что-то еще, но встречу мы по счетчикам баллов отметили, а мне и правда нужно было идти.

Толпа на выходах с площади рассасывалась медленно. Нужно было еще приложить свой браслет к сканеру уличного терминала и получить баллы за посещение церемонии, и я покорно встроилась в очередь, которая змеилась в один из боковых переулков. Стены здесь были словно по чьему-то умыслу обклеены одними и теми же плакатами. Черные, согнутые силуэты бредут друг за другом, а на фоне – красно-бордовое, будто омытое кровью небо.

«Обнуление – последний рубеж перед исключением. Не стремитесь к нулю. Избегайте штрафов».

Меня передернуло. В жизни я ни одного обнуленного не видела: у всех, кого я знала, были хоть какие-то баллы. Законопослушный гражданин Циона со стабильной работой и крепкими социальными связями просто не может оказаться без баллов. Что вообще нужно сделать, чтобы слететь до нуля? Да и что с ними происходит, с этими обнуленными? В очередях за рационом рассказывали байки про непосильные исправительные работы, на которых ломают шеи вовсе не случайно, но я в эти россказни не верила. Если обнуленных и отправляли на исправительные работы, то какое же исправление в сломанной шее?

* * *

Я никому бы не призналась (меня бы за такую трусость оштрафовали), но лазарет меня пугал. Высокое массивное здание из темно-серого камня подавляло и само по себе, а если знать, что внутри содержится целое отделение больных тетрой, то хотелось обходить его за несколько кварталов.

За свои семнадцать с половиной лет я не подхватила тетру ни разу, и, хотя само по себе это было странным и почти чудесным, было это так ровно до поры до времени. Я знала: так не бывает. Тетра меня тоже когда-нибудь накроет. И теперь, вынужденная ходить в лазарет каждую неделю, я сглатывала ком в горле и боялась лишний раз вдохнуть, даже одетая в защитный костюм с ног до головы. Первый раз, говорят, болеют тяжелее всего. Хотя вот мама подхватила тетру уже вовсе не в первый…

Лазарет был одним из зданий, которые строили уже во времена Циона на месте домов, разрушенных бомбежками. Свинцово-серый, тяжелый, он так и бросался в глаза на фоне затейливо украшенных, стройных имперских высоток. Он казался куском бетона в шкатулке драгоценных камней – лишний, чужой, уродливый. Наверное, и в нем можно было рассмотреть свою суровую красоту. Мне присматриваться, правда, не хотелось, но если большинство граждан Циона проголосовали за такую архитектуру, то спорить было нечего. В конце концов, такие здания, скорее всего, строить было дешевле.

Внутри лазарет был бесцветный, скользкий от антисептика, и в нем даже воздух, казалось, скрипел от чистоты. У меня сразу запершило в горле – то ли от запаха стерильности, то ли от нехорошего предчувствия. Хотя с чего бы, ну правда?..

Я кивнула медсестре за стойкой и пронесла запястье с браслетом над сканером, чтобы системы меня идентифицировали.

– Здравствуйте. Я к маме.

Медсестра наклонилась над своим визором:

– Подождите минутку, пожалуйста… Идентификация никак не проходит. Вчера вы уже навещали пациентку?

– Вчера? Нет, вчера меня тут не было.

– Не было? Как странно. – Водя пальцем по экрану, медсестра нахмурилась. – Вчера отмечен визит члена семьи.

– Нет, это точно не я и не к моей маме. – Я сжала край стойки. – К ней никто, кроме меня, приходить не мог.

Конечно. Ведь наша семья – только я и мама… Тетра уже забрала отца, причем так давно, что я его даже не помнила. А после того как наша семья стала «неполной», нас с мамой мотали по тесным комнатушкам без ванных для тех, кто мог перебиться без излишеств. Мы жили бок о бок с разведенными женщинами (минус пять тысяч баллов за развод), одинокими мужчинами (взгляды у них были странные, и мама уводила меня в комнату побыстрее) и стариками (а вот их взгляды были совсем потухшие, и смотреть мне на них не хотелось). Конечно, после совершеннолетия я и сама должна была получить комнату в одном из подобных домов-общежитий, но одно дело – съехать от родителей и зажить самостоятельно лишь бы в каких условиях, и совсем другое – тесниться в таких конурах всю жизнь. А теперь болезнь, и без того сожравшая половину моей семьи, угрожала еще и маме.

Не подавится эта тетра, нет?

– Какой-то сбой. – Медсестра подняла взгляд от экрана и улыбнулась. – Прошу прощения. Что-то не так сегодня у меня с визором… Я вас отметила вручную. Больной получше. Проходите скорее.

Она протянула мне серебристый защитный костюм, аккуратно сложенный в стопку, и улыбнулась еще раз, как будто извинялась. Сердце у меня колотилось как бешеное. Сбой? Как странно. Но разве важно? Маме лучше…

Путаясь в штанинах, я принялась натягивать костюм в пустой раздевалке. Школьная юбка комкалась, никак не хотела укладываться в штанины ровно, и я запихала ее как попало… Все хорошо. Я зря тревожилась. Все обошлось. Маме лучше.

Дышать было сложно. Молния заела, зажевав защитный клапан, и я провозилась еще неизвестно сколько, пытаясь вытащить этот несчастный клапан, не порвав… Если маме лучше, я смогу сосредоточиться на экзаменах с чистой совестью. Они ждали меня на следующей неделе, все пять основных дисциплин: язык, математика, естествознание, история и этика. После них останутся только медицинский осмотр и собеседование, а потом финальный аккорд: Распределение. Мамина болезнь сильно отвлекла меня, и на последних занятиях я едва слушала. Но теперь я смогу взять себя в руки. Сосредоточусь и сдам свои экзамены блестяще. Ведь за каждую высшую отметку дают больше баллов, чем средний ционец зарабатывает за месяц. Путевка во взрослую жизнь – вот что это такое.

Под потолком в углу раздевалки мигала одна из ламп, а в раковине за ширмой капал кран. Я сделала себе мысленную пометку кинуть жалобу на эти неисправности в уличный терминал. Посетители в отделение для больных тетрой приходили редко, и поэтому, наверное, непорядок с лампой и краном заметить было некому. Даже члены семей появлялись здесь нечасто, ведь можно было связаться с пациентом через браслеты-коммы, а чтобы снизить риски распространения тетры, за каждый личный визит снимали по сто баллов. Такую сумму, да еще и несколько раз за болезнь родственника, позволить себе могли немногие.

Честно говоря, когда мама заболела, я надеялась, что ее выпишут быстро. Тогда я могла бы к ней вообще не ходить. Шутка ли – трястись от страха подхватить тетру и платить за это по сотне баллов! Но болезнь затянулась, а когда я приходила, мама так расцветала, что у меня ныло сердце. Ну кто придумал эти дурацкие правила выбирать между баллами и семьей?

– Нечего тебе тут делать, – отрезала мама, когда я пришла к ней в первый раз. – Раз в неделю – и хватит.

Тогда она еще могла сидеть на постели. Еще не слишком бледная, глаза не запавшие, выглядела она тогда неплохо, но сил у нее было уже мало. Дома она по утрам вставала раньше, чтобы привести себя в порядок – уложить светлые вьющиеся волосы в прическу, легко накраситься и починить одежду, если вдруг с кофты отрывалась пуговица или на воротничке платья обнаруживалась зацепка. В волосах у мамы уже пробивалась седина, но ей нравилось выглядеть хорошо. По мере сил. Но с тетрой у нее сил больше не было – я поняла это, когда увидела ее волосы, заплетенные в косу. «Усталая прическа» – вот как называла косу мама. Прическа для дней, когда не хочется вставать с постели… К счастью, таких дней выпадало мало. Но в лазарете вид этой косы у мамы на плече меня поразил.

– Давай я и завтра приду? – спросила я тогда осторожно.

Даже сама тетра меня не пугала так, как эта мамина «усталая» коса здесь, в лазарете.

– Ну вот еще. – Мама улыбнулась. – Мы же с тобой договорились. Жду тебя не раньше чем через неделю.

И я кивнула. Ну конечно, зачем паниковать. Все будет хорошо. Маме же тоже важно мое будущее. Если я не наберу десять тысяч баллов до Распределения, я упущу свой шанс. А десять тысяч до Распределения – это не просто почетная цифра, это рубеж, за которым возможность выбора. Не покорно согласиться на то место, куда меня распределят по результатам экзаменов, собеседования и медицинского осмотра, а выбрать. Всего из двух-трех вариантов – не терминал весть что, но по сравнению с единственным и это много. Ну а дальше я могла потратить свои накопленные тысячи как хочу. И вот здесь я мечтала совсем осторожно. Строго про себя, и никому ни словечка, даже шепотом.

«Неполной» семье полагалась комнатка без ванной – и только. Получить что-то получше могла только женатая пара или семья из троих. Но можно было и доплатить. Тысяча баллов в месяц – и можно было притвориться, что моя семья совсем не неполноценная. Конечно, такая сумма при обычных условиях была неподъемной. Но я же скопила…

Десять месяцев – почти год – в комнате с собственной ванной. В жилье, которое полагалось бы семье из трех человек без всяких доплат. Или…

…Или всего один месяц, но в квартире, о которой даже мечтать больно. Изображения небесных апартаментов я видела на уличных плакатах – просторные комнаты, ковры, шелковые подушки и окна во всю стену. Такое жилье могли позволить себе члены Сената, и плакаты так и кричали: работай на благо Циона – и сможешь жить как они. Представить себе, что я тоже могу поселиться в такой роскоши, пусть и всего на месяц за грабительские десять тысяч баллов доплаты, было и жутко, и головокружительно.

Конечно, маме я о своих планах не рассказывала. Она думала, что я потрачу баллы на платья или туфли на каблуке, на кино или шоколад. Про комнаты она бы мне и думать не позволила. Она считала, что это мать должна беспокоиться о таких «глобальных» и «неразвлекательных» вещах. Но мама со своей средней зарплатой откладывать ничего не могла, а кожаные туфли развлекли бы меня куда меньше, чем ванная без очереди и хоть на три часа кряду – с пеной или солью, да еще и без осуждающих взглядов раздраженных соседок. Потому я и согласилась приходить всего раз в неделю. В конце концов, я копила не только ради себя, но и для всей нашей семьи, а для нее я хотела лучшего.

Шурша защитным костюмом, я шла по коридору тетра-отделения и отсчитывала двери палат. В круглые окошки видны были букеты на тумбочках больных – от простеньких махровых гвоздичек до прихотливых орхидей, которые заказывали из дальних оранжерей, и то только по хорошему знакомству – так мне рассказывала мама. А мне казалось странным выбрасывать такие баллы на то, что так быстро завянет. Но теперь, к счастью, цветы больше носить будет не нужно.

Я миновала восьмую дверь (в окошке показались белые розы), седьмую (охапка ноготков), шестую (лилии) и остановилась у пятой. Тюльпаны, которые я принесла в прошлый раз, я на тумбочке почему-то не увидела – и очень странно, потому что бутоны я тогда взяла свежие, тугие, как кулачки.

Я перевела дух. Надо будет не забыть спросить, когда маму выпишут. Скорее бы. Надоело сюда ходить и потеть в этих защитных костюмах. Я взялась за ручку, повернула и толкнула дверь. Плексигласовая маска покрылась испариной: фильтр не справлялся. Дышала я быстро.

Воздух в палате был даже не прохладный, а ледяной. Я ощутила это даже сквозь защитный костюм: пластик прилепился к спине мокрой тряпкой, и меня забила дрожь. Палата была пуста.

– Мама?

Грудь сдавило. Я обернулась – держатель с историей болезни, прикрепленный у двери, был пуст. Я взглянула обратно на койку. Она была не застелена: матрас смотрел в потолок слепыми глазами-пуговицами. Тумбочка тоже стояла чистая: ни тюльпанов, которые я принесла три дня назад, ни пузатой вазы.

Я отступила и выглянула в коридор. На двери висела табличка с номером «5». Значит, не перепутала. И тут я выдохнула. Ну конечно! Маму перевели. Ей стало лучше, и ее перевели. Сердце колотилось так, что я еле дышала. Ну перепугалась…

Маму перевели, потому что тетра в ее организме уже, наверное, не обнаруживается. Мама теперь незаразная. Значит, она в отделении общей терапии. Я вышла, притворила за собой дверь пятой палаты, а потом остановилась. Разве переводят незаразных в другое отделение? К тому же оно в другом корпусе. Да и зачем бы мне тогда выдали защитный костюм? Сердце тяжко ухало в груди.

Чтобы возвратиться к стойке регистрации, мне пришлось пройти через другую раздевалку, для выходящих. Здесь лампа горела без перебоев и кран в углу не капал. Но когда я выбрасывала защитный костюм в отверстие приемника, эта комната показалась мне самым жутким местом во всем Ционе.

Когда я вернулась к стойке, медсестра взглянула на меня с недоумением.

– Где моя мама? Пятая палата. Линна ла’Дор.

– Ла’Дор? – переспросила медсестра, моргнув. – Ла’Дор, ла’Дор…