Рука дающего

Следующие несколько лет Грузия выживала на одном лишь ожидании перемен. Миша тогда еще был с семьей. Это через полгода он встанет и выйдет из дома. Но в тот самый день он сидел в зале, там же – Сандрик, и оба они смотрели на Ельцина. Ельцин пропитыми глазами смотрел на них и, соскакивая на фальцет, что-то обещал. Мишу страшно раздражали чужие обещания. Он всего хотел сразу: понимания, участия, свежей заварки в чайнике. Сам он во все это никогда не вкладывался. Он хотел всего наперед. Чтобы разглядеть, как товар, и решить-а стоит ли вкладываться вообще. Но никто не давал ему взаймы ни понимания, ни сочувствия. Чайник слишком часто был пуст. Никто не хотел рисковать, бросать на ветер свои усилия.

Это делало Мише больно. Так больно, что только боль, причиняемая в ответ, могла заглушить его собственную.

Они втроем – Сандрик и родители – варились в этом котле. Никто не хотел уступать. Так и жили, пока отец в один из дней, похожих на все предыдущие, не рванул с дивана во время очередной долгой рекламы и не взялся за ботинки в прихожей. Сандрик не встал. Мать не вышла из кухни. Они еще долго ничего не предпринимали, когда дверь за отцом захлопнулась.

Все настолько резко и очевидно изменилось, что первым желанием было закрыться в себе, поставить на паузу рекламу, Ельцина, время. Изничтожить этот самый момент, который уже случился. Как будто его не было вовсе. И отца не было. И его запаха. И одежда его, только что навсегда выбежавшего из квартиры, не сложена все еще в шкафу.

И вот, месяцами ранее, они еще сидят и слушают обещания с экрана, а Миша хмыкает, качая головой. Одна его рука вытянута вдоль спинки дивана, другая легла на подлокотник. Сандрик в старом кресле перебирает импортные журналы с яркими картинками игровых приставок, машин на дистанционном управлении и роликовых коньков.

– Возьми в руки книгу! Хватит уже листать эти пустые страницы! – едва шевеля губами и не отводя глаз от экрана, бросил Миша. – Идиотом вырастешь на этих журналах. Ничего дельного Вовчику из Турции не привозят. А ты падок на этот мусор, – и отец хмыкнул так же, как делал это в адрес сытых чиновников с экрана. На слове «мусор» он уже смотрел на Сандрика, и взгляд его застыл на пару секунд.

– Я сегодня уже читал.

– Значит, почитаешь еще.

– Больше не лезет! – огрызнулся Сандрик.

Однажды он подрался с отцом.

Сандрик, едва шагнувший в подростки, уступал ему в размерах и силе, и отец тогда прижал его к стене и долго держал так, ухватив за подбородок, пока Сандрик не перестал пыхтеть и сопротивляться. В первый момент глаза Миши горели торжеством и превосходством. Но потом он с отвращением к себе отпустил сына и кинул стакан в стену. А сейчас он оставался угрожающе сдержанным.

– Больше не лезет, говоришь? – спокойно повторил он, потирая щетину. Слишком спокойно, с подвохом.

Сандрик напрягся в ожидании продолжения. Именно отец научил его обращаться с людьми особым способом: к новым знакомым Сандрик поначалу оборачивался с агрессивным оскалом, заранее очерчивая их отношения и границы дозволенного. Как бы обороняясь от возможных претензий и нападок с их стороны. А лучшая оборона – это нападение. Сандрик так и делал.

– Зря ты вот так дерзишь. Знаешь, почему Дато после школы в тюрьму загремел, а не в университет поступил? Потому что дозу не рассчитал, а потом у него крыша съехала. Он целый год гонялся с топором за родным отцом. Клялся, что зарубит. А потом у отца от горя крыша съехала. И весь следующий год уже он гонялся с топором за сыном. Буйный мужик был – сразу в полицию забрали. Мол, такие нам и нужны, – Миша хлопнул ладонью по колену и покачал головой. – Он сына в тюрьму и посадил. Сжалился в итоге, конечно, раньше времени вызволил. Всему району на радость.

– А я вообще при чем?

– При том, что Дато докатился до этой жизни. И у тебя все шансы с годами пойти по его стопам. А брат его младший, Ника, с финкой по району ходит и хаты берет. Я тебя от такого будущего огородить хочу, а ты туда лезешь руками и ногами.

– Миша, он же просто на ролики смотрел. Не сгущай красок, – Инга робко вошла в зал, встала на защиту сына.

Мишу это только раззадорило.

– Ролики?! На наших-то дорогах? Лучше пусть танк себе присматривает. На ролики он таращится! Ты смотри, а… Это ты его против меня настраиваешь. День за днем, день за днем, – Миша хлопал тыльной стороной ладони о другую ладонь. – Что же вы никак не уйметесь? «На ролики»! Вот так всю жизнь и будет смотреть на ролики, которые на наши дорожные выбоины не рассчитаны. Все это мечты, витание в облаках!

В этот момент Сандрик представил, как Дато врывается в их квартиру и засаживает топор Мише в спину, и топор застревает там. Отец падает на колени, истекая кровью. Вокруг него уже целая лужа. Когда крови становится слишком много, она выглядит густой, смоляной. Чернющая такая: только по красным прозрачным краешкам себя и выдает. И вот отец тянется за топором в своей спине, но там его больше нет, потому что кровавый топор в Сандриковых руках. И это Сандрик, у которого поехала крыша. Это все он.

* * *

– Ты слышал, что у Инессы Альбертовны ограбили ночью квартиру? – начал в ажиотаже Вовчик, когда они с Сандриком встретились в школе. – Догадайся кто.

– И так понятно, – Сандрик не поменялся в лице.

– Я видел ее сейчас в классе географички, когда проходил мимо. Там дверь приоткрыта была, и Инесса плакала. Вся школа теперь только об этом и говорит. И знаешь почему?

– Ну?

– У нее в диване три тысячи долларов были запрятаны. Все забрали.

– Откуда ты знаешь?

– А она так и говорила сквозь слезы географичке: «Все три тысячи, все до доллара».

– Слушай, Вовчик, не рассказывай никому. Может, она не хочет, чтобы люди знали. Особенно старшеклассники. Особенно Никин класс.

– Да все уже знают, – бросил Вовчик и виновато отвернулся.

Позже в тот же день Сандрику поручили отнести Инессе Альбертовне кипу контрольных работ, забытых ею в школе. Не особо хотелось заходить в квартиру, где еще ночью парни в масках связали женщину, чтобы вынести все ценное. Прийти – значит, смотреть в глаза своей учительнице. Сандрику было стыдно за то, что он знал больше, чем должен. Ему было невыносимо понимать, что она ищет преступника, а все знают, кто это. И он знает, но не может сказать. Потому что страшно.

Схватив огромный сверток с тетрадями, Сандрик все же пошел и по пути думал, что Вовчик сольется на первом же повороте, потому что ему, должно быть, так же неловко смотреть в глаза Инессе Альбертовне. Да и конкретно Вовчику ничего не поручали: он может идти домой. Вовчик тем не менее напросился в попутчики.

– Хочу увидеть, – едва сдерживая возбуждение, заявил он.

– Увидеть что?

– Ее глаза. Квартиру. Это же так интересно. Представь, как она осторожно подкрадется к двери, когда мы постучимся, – и Вовчик подавил смешок. – Подумает, вдруг снова?

– Ты придурок, Вовчик. Просто придурок! – бросил Сандрик и тут же вспомнил, как у них в подъезде умер сосед, а сам он несколько раз нарочно пробегал по чужому этажу, чтобы заглянуть в открытую дверь и посмотреть на труп.

* * *

– А, это вы… Точно, я же забыла… – безучастно заговорила Инесса Альбертовна, увидев ребят у порога.

Высокая, с короткими черными кудрями, она всегда привносила атмосферу собранности и готовности, стоило ей появиться в школьном коридоре. А сейчас она стояла сутулая, волосы поблекли, под глазами мешки. Она вяло потянулась к свертку с тетрадями и уже собралась закрыть дверь, испуганно косясь на лестничную площадку.

– Инесса Альбертовна! – вдруг вырвалось у Сандрика. Он решительно посмотрел ей в глаза.

– Да?… Как?… – учительница русского языка и литературы путалась в словах.

– Нам очень жаль, что все так вышло. Вы знаете, где искать то, что у вас забрали?

– Мальчики, идите домой! – Она сменила тон и насупила брови.

– Мы можем помочь с поисками, – снова ляпнул Сандрик, и Вовчик с опаской глянул на него.

– Этого еще не хватало! Не лезьте во взрослые дела. Сами разберемся.

– Ну а если воры – тоже не совсем взрослые? Может, это школьники?

Вовчик прижался к Сандрику плечом и незаметно потянул его за рукав. Послышалось, как лопнули нитки.

– Кто знает… – добавил Сандрик, почувствовав, что слишком далеко зашел.

– Всё. Домой и точка.

– До свидания, Инесса Альбертовна, – бросил Вовчик и повернулся, чтобы спуститься по лестнице.

– До завтра, – замял разговор Сандрик и тоже стал уходить.

Инесса Альбертовна не спешила закрывать дверь. Она нерешительно смотрела ребятам вслед.

– Я знаю, кто это был. Но все не так просто, – решилась сказать она напоследок.

– Почему? – обернулся Сандрик.

– Пошли уже, Сандрик! – Вовчик суетился на ступенях, не находя себе места.

– Не просто, и все, – Инесса Альбертовна скрестила руки на груди и сжала губы.

– Сколько можно все этой семье прощать? – не сдержался Сандрик.

– А никто и не прощает. Всё. До завтра.

Уже через пару секунд ребята оказались этажом ниже, а хлопка двери так и не было.

– Мальчики, – вдруг послышалось сверху. Инесса Альбертовна робко выглянула в пролет. – Может, чаю с печеньем? В благодарность. – неуверенно предложила она.

Сандрик знал Инессу Альбертовну совсем не такой: непреклонная, не терпящая возражений. А сегодня это был другой, сломленный человек.

– Я все же домой, но спасибо, – Вовчик прижался к стене, чтобы в узком пролете его не было видно, и настойчиво качал головой, подавая Сандрику знаки смываться.

Инесса Альбертовна была с недавних пор вдовой. Муж владел маленькой стоматологической клиникой в районе, по местным меркам считался человеком успешным, но с ним случился инсульт. Жене оставил сбережения. Детей у них не было. Ученики не особо любили Инессу Альбертовну, потому что она проводила уроки даже в лютый мороз в необогреваемой классной комнате. А когда там со временем установили печку, она стала чаще устраивать диктанты. Одной рукой она закидывала щепки и шишки в огонь, другой держала толстую палку и перемешивала все внутри. И увлеченно диктовала текст, который знала наизусть.

– А я, пожалуй, попью чаю, – решился Сандрик.

– Предатель! – прошептал напоследок Вовчик и сбежал.

* * *

– Послушай, ты не вмешивайся во все эти дела, ладно?

– Я никому ничего не говорил, Инесса Альбертовна, честное слово. Но вас слышали люди…

Учительница устало повела плечами, залила чайный пакетик кипятком и подвинула стакан Сандрику. Они сидели в зале, хотя Сандрик больше привык к кухням. Ему там свободнее пилось и елось. Он не боялся бы накрошить на ковер, потому что ковров в кухнях не бывало. Да и зал Инессы Альбертовны все еще источал роскошь, которая казалась Сандрику избыточной. Например, мерцающие виниловые обои и статуэтка балерины.

– Вот ее не забрали, и знаешь почему? – начала учительница, проследив за взглядом Сандрика. – У нее пятка отколота, если обратишь внимание. А другое просто не успели забрать. Да и приходили они за конкретными вещами. Тбилисские старшеклассники сейчас – полный мрак. Не становись таким, когда вырастешь.

– Вы боитесь, что они снова придут?

– Немного. Но это скорее так… со временем пройдет. Им больше нечего забирать. Не обои же отдирать.

– Инесса Альбертовна, вы совсем одна?

И в этот момент она посмотрела на Сандрика как будто немного с жалостью. Будто совсем один – это Сандрик. Смотрела и молчала.

– Как дела дома? – спросила она вдруг.

– Нормально.

– Не хочешь об этом говорить?

– Да не о чем. Дом как дом. Все чем-то заняты.

– А у мамы с папой как?

– А почему вы спрашиваете?

– Это я так, просто. – Инесса Альбертовна потерла плечо, оглянулась к окну. – Кстати, Миша – мой одноклассник. Ты не знал?

– Он никогда не рассказывал, – признался Сандрик и сам удивился этому факту. – Ни разу. Странно.

– Ты любишь отца?

– Нормально, – Сандрик часто представлял себе, как отец умирает. Например, как он засыпает и больше не просыпается. Но еще чаще он представлял, как умирает сам, в отместку отцу.

– Ну что за дурацкий ответ! Я как-никак учительница русского языка. «Нормально»!

– Люблю, не люблю. Какая разница? Он весь в делах. Моя любовь больше нужна маме.

– Почему?

– Маме ее не хватает.

Инесса Альбертовна неспокойно заерзала на стуле. Встала, схватила пачку сигарет, неумело закурила у окна.

– Утром купила. Впервые в жизни, представляешь? Ну, в смысле, впервые для себя. Раньше только мужу брала. От них и умер.

* * *

Спускаясь по лестнице от Инессы Альбертовны, Сандрик разогнался и перешагивал через три ступеньки, а с последних шести решил спрыгнуть. Так он и влетел в отца, который едва удержался на ногах. Они недолго смотрели друг на друга. Сандрик попятился, уткнулся глазами в пол, почему-то разглядывая отцовские ботинки, а Миша так и остался держать расставленными руки, в которые влетел сын.

Не перекинувшись и словом, они разошлись. Отец стал нерешительно подниматься по ступеням, а Сандрик выбежал из подъезда и пустился наутек. Самое важное – бежать не оглядываясь. Тогда все мысли вмазываются друг в друга. Главное – бежать. И придумать себе цель, которая как можно дальше от точки старта. Сандрик жил за несколько кварталов отсюда. Он спешил к матери. Ему показалось, что в точке «Б» она падает в пропасть и никто не успевает ее спасти. Рядом нет ни его, ни отца. В точке «А» вырисовывалась Инесса Альбертовна, нервно курящая у окна. И вот в ее дверь стучат. Она испуганно тушит сигарету и крадется в коридор. Припадает к глазку. И там он: как обычно, деловито прислонившись локтем к двери, смотрит себе под ноги.

Таким Сандрик помнит отца из глазка в двери. Бывало, постучится Миша или позвонит в звонок, если врубили электричество, а Сандрик и так уже в коридоре. И вот стоит Сандрик, выжидает, представляет себя идущим к двери из самой дальней комнаты. И отец нетерпеливо стучит снова. Сандрик никогда не ждал отца домой. А она, у совсем другой двери, ждала.

Добежав до поля, где начинался недостроенный и заброшенный микрорайон, Сандрик не сбавил скорости. Из травы торчали прутья и врытые глубоко в землю блоки. Он споткнулся, и его выбросило метра на два вперед. Сандрик ударился головой о землю, и темнота выжгла на небе пятна, как огонь, разъедающий кинопленку. И потом больше не было ничего.

Сандрик очнулся часа через два, привстал, держась за травмированную голову, в которой не стихал заведенный двигатель какого-то списанного КамАЗа, заправленного мочой. Боль настигала волнами, одна сильнее другой. Сандрик залез на бетонные перегородки, которые должны были стать первым этажом панельки, точно такой же, как их дом. Едва справляясь с болью,