Глава 3

Уже с четверть часа старший из братьев Моразини сидел в ванне, практически не замечая, что вода в ней совершенно остыла. По приезде на виллу «Ноччоло» он первым делом захотел согреться после холодного ливня, поэтому распорядился приготовить ему горячую ванну. Миловидная служанка в белом переднике и накрахмаленной наколке, выслушав его распоряжение, сделала книксен, подтверждая, что поняла приказание, и, обрадованно улыбнувшись, поспешила его выполнять.

Выбежавшему навстречу с радостным выражением лица Витторе граф ворчливо буркнул:

– Потом, брат, всё потом. Я насквозь промок и продрог, отложим приветствия до ужина.

Хлопнув родственника по плечу, он поспешил уединиться в своей комнате. После потрясения, которое он испытал недавно на утесе, ему не хотелось ни говорить, ни видеть кого-либо. Мечталось только об одном: побыть наедине со своими мыслями. Попытаться еще раз внутренне пережить то, что он там увидел.

Сидя в ванне, Альфредо вновь и вновь представлял себе эту картину: стройную фигурку на краю утеса, музыкальные руки незнакомки, управляющие разбушевавшейся стихией, и ее потрясающие глаза, обладающие какой-то завораживающей магией, заставляющей запечатлеть их в глубинах своей памяти раз и навсегда. Отчего-то эти глаза показались ему смутно знакомыми. Неужели он уже видел их? Если да, то когда и где? Или всё же это обычное наваждение, которое смешало в его голове все времена и воспоминания и отразилось смутным ощущением уже встреченного ранее?

В голове мужчины крутилась масса вопросов. Кто эта девушка? Откуда она? Что она там делала? Зачем пришла и куда убежала? Судя по одежде, она не бедна и не слишком богата. Судя по тому, что знает все здешние тропинки, она из местных. Бесстрашная. Отчаянная. Сумасбродная. Удивительная!

Надо будет как-нибудь поаккуратнее расспросить Витторе, чтобы тот, не дай Бог, ничего не заподозрил. А что, собственно, он может заподозрить? Внезапно проснувшийся интерес старшего брата к какой-то неизвестной странной девушке? Это же смешно! Ему самому смешно. Смешно и горько.

Альфредо уже давно не испытывал никакого интереса к противоположному полу. После трагической гибели жены как рукой сняло. Ни малейшего интереса, ни даже отголоска желания! Всё казалось абсолютно пустым и безынтересным. Четыре года полнейшего жизненного штиля, почти что прозябания на грани забвения.

Впрочем, за эти четыре года он и не знался ни с кем. Не бывал в свете, никого не навещал, ни с кем не общался. Засел в своем замке, как медведь в берлоге, и носа оттуда не показывал. Много читал, занимался хозяйством, выезжал на охоту. Он даже переписку ни с кем не вел, кроме своего брата и двух поверенных.

После смерти матери обрубил все связи, всё дружеское общение. Брат писал ему, что приходится с трудом сдерживать атаки друзей и приятелей. Особенно остро с этим обстояло поначалу. Его пытались разыскивать, пытались вытащить из того болота, в которое он сам себя упек. Но время шло. А время, как известно, не только лучший лекарь, оно еще и яд, который отравляет человеческие отношения.

Благодаря дружбе время летит незаметно – из-за времени, особенно на расстоянии, незаметно слабеет и сама дружба. «Не сейчас» – самая опасная ржавчина, разъедающая любое приятельство. Теперь граф Альфредо Северо Моразини не удивился бы, если бы узнал, что в свете его давно считают покойником.

Да он и был таковым. Живым трупом. В груди вместо сердца образовалась огромная дыра. Такая звенящая, ноющая, давящая пустота, не дающая нормально, полноценно жить, дышать полной грудью, наслаждаться красками жизни, ее запахами, ее вкусами.

Это только кажется, что жить с выпотрошенными, изничтоженными чувствами просто. Это бесчувствие – та еще гадость! Та еще мерзость, которая делает все дни похожими друг на друга, как два отпечатка сапога в придорожной грязи. Такими же безрадостными и однообразными, как жизнь кладбищенского сторожа или копателя могил.

Может быть, именно поэтому его так зацепил образ необычной девушки на краю утеса? В ней было столько жизни, столько осязаемого звучания, столько энергии, будто она была солнцем в этой бушующей непогоде! Она была олицетворением жизни, ее животворящей силы, ее ликующей гармонии.

Альфредо сдавил указательным и большим пальцами глаза к переносице. Этот жест стал привычным для него в последние годы. Он выражал крайнюю степень усталости и какой-то обреченности.

В дверь комнаты тихо постучали.

– Войдите, – отозвался на стук Моразини.

В дверном проеме показалось лицо всё той же смугленькой служанки с озорным блеском в глазах.

– Ваше сиятельство, вам что-нибудь еще нужно? Может быть, добавить горячей воды?

– Нет, не надо. Подкинь мне лучше полотенце.

Девушка взяла со скамьи стопку полотенец и положила их на бортик ванны.

– Что-нибудь еще, мессир?

– Нет, ничего не нужно. Хотя постой. Позови-ка моего камердинера Паскуале. Пусть поможет мне одеться.

– Сию минуту, мессир.

Служанка присела в книксене и, бросив на мужчину беглый оценивающий взгляд, удалилась из комнаты.

Моразини провел мокрой рукой по лицу, как будто пытался смыть с него все мысли: «Всё, хватит думать об этой странной девушке! Надо вылезать из ванны и готовиться к разговору с братом».

Он обязан во что бы то ни стало отговорить мальчишку от необдуманного шага! Витторе не должен наделать глупостей. Иначе наломает тех же дров, что и он в свое время. Его долг как старшего – предостеречь брата от этой ошибки! А то, что женитьба на непонятной девушке с потерей памяти – ошибка, у него не было никаких сомнений. И это не просто предчувствие, предощущение, предвидение. Это, скорее, предзнание, предопределенность.

В этом вопросе он не станет торопиться. Ведь, как говаривали его друзья по дипломатической службе, выигрывает тот, кто идет медленно и уверенно^[50].

* * *

Приведя себя после ванны в порядок, Альфредо направился в гостиную, где условился встретиться с братом. Моразини шел по знакомым коридорам, и в его душе одно за другим всплывали ностальгические воспоминания.

Когда-то эта вилла была любимым местом отдыха всей семьи. Здесь прошли его детские и юношеские годы. Здесь в семилетнем возрасте он чуть не умер от скарлатины. Болел тяжело, но зато как приятно было выздоравливать вот в этой самой комнате, которая раньше была детской.

Ее окно выходило на конюшенный двор. Как только ему стало лучше, он дни напролет следил за тамошней жизнью. В ту пору сразу у двух кобыл породы мургезе^[51] появилось по жеребенку. Они частенько бегали по двору, задирая и покусывая друг друга. Как же было забавно наблюдать за этими вороно-чалыми^[52] сорванцами!

На этой вилле в возрасте тринадцати лет он впервые отправился с отцом на охоту, и здесь же розовощекая кухарка Кармина приготовила рагу из подстреленного им зайца. Вот из этого ружья, что стоит сейчас в оружейном армадио^[53]. Как же он гордился тогда своим неожиданным успехом! Как ему хотелось, чтобы этот заяц пришелся по вкусу отцу и матушке! И как он был счастлив и преисполнен важности, когда графиня после ужина заметила, что вкуснее мяса она в жизни не ела.

Здесь, на вилле, он пережил первую влюбленность в девушку по имени Беттина, камеристку своей матушки. Ему тогда было семнадцать. Она была двумя годами старше. Именно благодаря ей он превратился из мальчика в мужчину. Правда, закончилась эта история семейным скандалом, но всё же Беттину по его настоятельной просьбе тогда не уволили. Просто он стал здесь появляться гораздо реже: началась учеба в университете.

А вот и библиотека. Сколько чудесных часов провел он в этой комнате за чтением книг! Альфредо зашел внутрь и стал прохаживаться со свечой вдоль книжных шкафов, рассматривая знакомые корешки. Вот и она, та запретная, которую отец не разрешал ему брать и которую он все-таки украдкой лет в четырнадцать прочитал.

Альфредо отставил свечу и достал с полки потрепанный томик 1660 года издания. На обложке на латыни значилось только имя автора Antonii Panormitae^[54] и интригующее название Hermaphroditus^[55]. Он погладил обложку ладонью, поднес томик к носу и вдохнул знакомый запах пропылившейся кожи. Моразини до сих пор помнил некоторые фривольные стишки на латыни из этой книженции. Вот это, например, Ad matronas at virgines castas^[56]:

 
Куда бы ни шла, убегай поскорее, матрона,
Куда б ни стремилась, невинная дева, беги!
Пах обнаженный охоту на вас открывает.
В развратном угаре схороним мы Музу любви^[57].
 

Альфредо прекрасно помнил сцену, когда отец застал его в библиотеке за чтением этой гривуазной^[58] книги. Юный виконт тогда жутко смутился и был готов к серьезной выволочке. Тем удивительнее было, что родитель не стал его отчитывать, как ожидал того сам провинившийся. Он просто сказал:

– Мой сын, ты должен знать, что воистину умные люди могут иногда позволять себе шалости, но они ни в коей мере не умаляют их заслуг и достоинств. А ты, прежде чем начать читать эту книгу, должен был сначала поинтересоваться тем, кто ее написал. Ведь личность автора сего творения весьма примечательна.

Рыцарь по рождению, он изучал право и искусство. Стал не только поэтом и писателем, но и личным секретарем короля Альфонса Арагонского^[59], который настолько ценил талант этого человека, что назначил его дипломатом по особым поручениям. И тебе гораздо полезнее было бы прочитать другую книгу Антонио Беккаделли.

Отец достал с полки и протянул томик, на котором значилось: De dictis et factis regis Alfonsi – «О речениях и деяниях короля Альфонса».

И Альфредо на самом деле ее прочитал. И это стало поворотным моментом в его жизни, ибо именно тогда он впервые задумался о карьере дипломата.

Книга была интереснейшим собранием мудрых и шутливых речей и анекдотов из жизни арагонского короля, увиденной глазами умного, проницательного, наблюдательного человека с большим чувством юмора. В этом произведении Альфредо по большей части интересовала не столько личность короля, сколько личность автора, его занимательная биография и то дело, которому он посвятил жизнь.

Чуть позже юный виконт прочитал и другие книги Панормиты. К своему большому удивлению, он узнал, что за ту самую запретную книгу, прославившую ее автора, император Сигизмунд^[60] удостоил Беккаделли лавровым венком.

Да, приятные были времена! Альфредо поставил томик на место, вышел из библиотеки и спустился по лестнице в нижнюю гостиную, обставленную дорогой мебелью из черного дерева, инкрустированного черепаховым панцирем, слоновой костью и отделанного позолотой. Там, расположившись в одном из кресел, его уже поджидал Витторе Жиральдо. Завидев Альфредо, виконт резко поднялся и приветливо улыбнулся.

– Ну, здравствуй, братишка! – с радостью в голосе поприветствовал родственника граф.

Братья обнялись, и старший, отстранив младшего за плечи на вытянутых руках, проговорил:

– Дай-ка я тебя хорошенько разгляжу. Давненько не виделись.

Витторе действительно повзрослел и возмужал за эти четыре года. Сейчас ему двадцать шесть. Но у него всё такой же юношеский румянец, такой же стыдливый взгляд из-под полуопущенных ресниц, как у матери.

Он вообще очень похож на мать. Те же миловидные, изящные, аристократичные черты лица. Тонкая кость. Пухлые губы. Ямочки на щеках. Мягкий подбородок с небольшим углублением посередине. Красивая линия бровей. Выразительные серо-зеленые глаза. Шелковистая вьющаяся шевелюра. Такие юнцы обычно нравятся взрослым женщинам. Они млеют от облика смазливой мужской привлекательности.

– А ты, как я погляжу, повзрослел и возмужал, – Альфредо похлопал брата по плечу. – Повзрослел и решил, что самая пора жениться. Что ж, мысль в твоем возрасте вполне понятная.

Моразини сел в кресло, предлагая брату последовать его примеру и демонстрируя тем самым, что разговор им предстоит долгий. После того, как Витторе разместился напротив, Альфредо продолжил свое высказывание:

– Да уж, мысль понятная и по многим причинам оправданная. Но, братишка, скажу тебе прямо, без долгих предисловий: решить жениться на особе без роду и племени, да еще с потерей памяти – это самая нелепая из всех твоих глупостей.

У тебя мало проблем, что ты решил связать себя с девушкой, о которой ничего не знаешь? Ты отдаешь себе отчет в полной безмозглости своих намерений? Или в тебе так взыграли мужские потребности, что весь твой мозг перетек в кюлоты?^[61]

Если так, то вспомни, что для их удовлетворения не обязательно жениться. Уверен, что и в этом захолустье можно найти соответствующий дом для мужских увеселений. Не хочешь идти туда, так возьми в кровать крестьянскую дочку посимпатичней. Здоровый секс еще никому не повредил. Может, хоть тогда у тебя горох^[62] из головы высыплется. В конце концов, даже если наплодишь бастардов, не беда! Захочешь – признаешь, не захочешь – так тому и быть. По крайней мере, ты будешь свободен. Не повторяй моих ошибок, брат! Mariage prompt, regrets longs^[63].

Помнишь, что твердил наш отец накануне моей свадьбы? Не забыл еще его присказку? Из-за бесконтрольного влечения выпадает кошель из рук торговца благоразумием. У капитана, правящего кораблем сдержанности, сбивается компас и нарушаются все ориентиры.

Альфредо сам не заметил, как, вопреки своим намерениям быть выдержанным, вдруг распалился. Он поднялся из кресла и стал мерить гостиную нервными шагами, заложив при этом руки за спину. Граф сам подивился несдержанности, которая вовсе не была ему свойственна. Видели бы его сейчас старые приятели-дипломаты! Их удивлению точно не было бы предела. Старший Моразини постарался взять себя в руки и продолжить разговор не так запальчиво: