Попытка Беллы хоть как-то защититься лишь раззадорила мужчину. В нем проснулся охотничий азарт. Не переходя к разговору, он сразу же налетел на нее и попытался обнять. Арабелла всячески сопротивлялась, и всё же он ее поцеловал.

Это был первый поцелуй в жизни Беллы, и она должна была бы испытать хотя бы отголосок интереса. Как мужчина Дэниел Харрис был вовсе не так уж плох. Но насильственное касание чужих влажных губ вызвало у нее лишь отвращение. Арабелла стала отчаянно вырываться и, как только ей удалось высвободить руку, оттолкнула лицо мужчины от своего, нечаянно оцарапав при этом ему щеку.

Капитан отпустил ее, отер выступившую из царапины кровь и со злой ухмылкой, искривившей его рот, произнес:

– Ничего, дикая кошечка, Дэниел Харрис и не таких укрощал. Чем яростней, тем интересней.

Выходя, он крикнул кому-то из матросов:

– Перенесите все вещи мисс в мою каюту.

Когда он удалился, к Арабелле ввалилось двое молодцов, которые спешно стали выносить уже собранные вещи. Они ушли, и Белла осталась сидеть одна в пустой каюте. Она обдумывала все возможные последствия этого инцидента. Вдруг дверь приоткрылась. Заглянувший к ней Вилли Дэвис тихо позвал:

– Следуйте за мной, мисс. Этот ублюдок Харрис не даст вам покоя.

Боцман вывел Беллу на палубу, велел ей снять косынку «канзу»^[116], прикрывавшую ее декольте, и, прорвав краешек, зацепил за выступающую железку у борта корабля. Затем потайными путями провел ее в дальний трюм, где спрятал за бочками с углем и мешками, наполненными непонятным содержимым.

Арабелла не знала точно, сколько она просидела в том трюме. Пару раз, соблюдая максимальную осторожность, ее навещал Вилли Дэвис. Он приносил ей кружку воды и кусок хлеба с вяленым мясом. Боцман сообщил, что на палубе решили, будто бы маленькая мисс с горя бросилась в море и утопилась. Дэвис надеялся, что Белле удастся просидеть в этом трюме до самого Неаполя, до которого, по его словам, осталось меньше пары дней хода.

Однако, когда боцман покидал ее в последний раз, Белла услышала, как кто-то из членов экипажа спросил его: «Что это ты, старый лис, без конца в трюм ныряешь?» Дэвис неуклюже отшутился. Переждав опасность, Арабелла перекусила и задремала, а проснулась от громкого хохота. Когда она открыла привыкшие к темноте глаза, свет масляного фонаря больно ослепил их. И, хоть она и не разглядела стоявшего рядом человека, его голос и слова не оставили никаких сомнений в том, кто именно перед ней находится.

– Вот и наша чумазая кошечка! Нашлась пропажа. А мы-то уж думали, что ее сжевали акулы.

Харрис говорил это со смехом, однако это был какой-то недобрый смех. Он предвещал кару, которая должна была обрушиться на ее голову. Наказание не заставило себя долго ждать.

– Отведите мисс в мою каюту, принесите воды и заприте ее хорошенько, – распорядился капитан стальным голосом.

Двое матросов подбежали к ней и, схватив в охапку, потащили наверх, на палубу. Белла уже даже не пробовала вырываться. Что толку, если ей всё равно никуда не деться.

– Отмойся хорошенько, а ночью мы с тобой развлечемся, – прозвучало ей вослед, заглушаемое скабрезным хохотом развязных членов команды.

Беллу действительно притащили в каюту капитана, где в углу были сложены все ее вещи. Ей принесли лохань теплой воды и какое-то полотнище, замещавшее полотенце. Арабелла боялась раздеться, боялась мыться, боялась, что в любую минуту дверь может распахнуться и в каюту войдет этот гадкий мужлан.

Пересилив страх, она все-таки кое-как обмылась и причесалась. Переодеваться не стала, хоть платье и было уже изрядно испачкано угольной пылью. Посмотрела на вещи в углу, подошла и раскрыла саквояж. Заметила, что шкатулки с драгоценностями нет на месте. Оглядевшись, увидела ту на полочке возле кровати. Похоже, Харрис решил ее присвоить.

Белла открыла шкатулку и достала из нее медальон матери. Надела его себе на шею. Если ей суждено испытать самое страшное, пусть эта вещица будет у нее на груди. Так она будет знать, что частичка матери находится с нею рядом. Если не защитит ее, то поможет пережить позор и унижение.

В эту минуту ключ в замочной скважине повернулся. Белла резко отпрянула, приготовившись обороняться. Однако услышала знакомый голос Вилли Дэвиса.

– Мисс, скорее сюда, я спустил шлюпку. По всей видимости, будет шторм. Пока капитан раздает задания матросам, я спущу вас в нее. Мы сейчас меньше чем в полутора милях от берега. Думаю, до большой волны вы справитесь.

Раздумывать особо было некогда. Это тот самый случай, про который говорят: «Впереди пропасть, а сзади – волчья пасть»^[117]. Белла поспешила вслед за боцманом. Она ничего с собой не взяла. У нее остался лишь медальон. Это единственное, что для нее было важно и значимо. Под покровом темноты они пробрались к борту, на котором уже была закреплена веревочная лестница. Боцман ловко спустился по ней, после чего позвал ее негромким голосом:

– Лезьте сюда, мисс, я вас здесь подстрахую. Ну же, скорее, поторапливайтесь.

Белла, путаясь в платье, с трудом перевалилась через борт и спустилась по веревочной лестнице, упав прямо в руки Вилли Дэвиса. Одна бы она точно не справилась, потому что лодка то и дело подпрыгивала на набегавших волнах. Поднявшийся ветер нагонял их как раз с этого борта.

– Погода совсем портится. Хоть бы шторм не разыгрался, пока вы не доберетесь до берега, – в голосе боцмана слышалась неподдельная тревога. – Ну да, даст Бог, маленькая мисс справится и ей достанет силенок. Вон, глядите, видите огонек? Гребите прямехонько на него. Свет маяка будет вам в помощь.

Он усадил Беллу на банку^[118] лицом к корме, проверил, чтобы ноги упирались в специальную доску, расположенную на днище шлюпки, и подал ей в руки весла.

– Я вас сейчас подтолкну, а вы отводите руки с веслами назад и всем телом наклоняйтесь вперед. Впрочем, вы и сами разберетесь, невелика наука.

Он подтянулся на веревочной лестнице, встал на нее одной ногой, а другой с силой оттолкнул лодку.

Арабелла сразу же начала грести. К своему удивлению, она действительно довольно быстро освоила эту нехитрую премудрость. И лишь когда отплыла от корабля на некоторое расстояние, ее сознание прошила запоздалая мысль: а что же будет с самим боцманом? Его наверняка заподозрят в пропаже лодки и бегстве пассажирки. Как бы капитан Харрис не отыгрался на нем за ее побег!

Но сожалениям уже не было ни места, ни времени. Белла просто не могла поступить иначе. У нее было два пути: стать постельной утехой капитана Харриса или наложить на себя руки. Она выбрала третий – попытаться спастись.

Поэтому она гребла, стараясь изо всех сил, время от времени оборачиваясь на свет маяка, чтобы свериться с курсом, и со всё возрастающей надеждой смотрела на удаляющийся корабль, на котором началось какое-то движение. Вероятно, обнаружилась ее пропажа. Но поисками там заниматься было уже некогда. Нужно было срочно спускать паруса, потому что ветер усилился до штормового.

Белла решила немного передохнуть. Стертые до мозолей ладони нещадно саднило. Встряхнув кисти рук, девушка подняла голову и осмотрелась. Ветер поднял высокую волну. Его порывы кудрявили барашками набегавшие валы. Шлюпку сильно раскачивало. Белла боялась, как бы волной не выбило весла из уключин. Она посмотрела на небо. Сквозь зловещие тучи еле-еле проглядывал одинокий глаз бело-серебристой луны.

Вдруг небо расчертил яркий всполох молнии, за которым последовал оглушительный громовой раскат. Белла поняла, что с минуты на минуту польет дождь. Она принялась грести еще сильнее, но ливень ее опередил.

Он обрушился как-то сразу и очень мощно. Это была непроглядная водная стена, сквозь которую практически не пробивался свет маяка. Белла гребла уже наугад. При этом она вела сражение с двумя безжалостными врагами: высокой волной, раскачивающей лодку, и водной пеленой, заливавшей лицо и не дававшей свободно дышать. Девушка уже вдыхала всем ртом, отплевываясь, как портовый грузчик.

Однако был еще и третий враг – вода, стремительно прибывающая в шлюпке. Захлестывающие волны и сильный ливень делали свое черное дело: лодка стала сильно проседать.

В какой-то момент Белле показалось, что она гребет не в том направлении. Она попыталась выправить курс, но случайно развернула шлюпку поперек волны. Это было ее фатальной ошибкой: первый же мощный вал перевернул лодку вместе с пассажиркой.

Белла оказалась в воде. Она сначала с головой ушла под воду, но потом, усиленно барахтаясь, кое-как смогла вынырнуть и ухватиться за весло перевернутой посудины. Оно каким-то чудом застряло в уключине. Белла так и держалась за него, покуда руки совсем не занемели.

Намокшее платье тянуло ее вниз, ко дну. Волны то и дело накрывали с головой. Дождь никак не прекращался и не давал спокойно дышать. Лишь одно обстоятельство обнадеживало: когда молнии озаряли небо, она уже видела берег. Он был там, впереди! Но сможет ли она добраться до него?

Белла уже совсем выбилась из сил. Практически не чувствовала своего тела, не чувствовала рук, не чувствовала пальцев. Единственное, что она ощущала, – жгучую боль в мозолях на ладонях, разъедаемых морской солью.

Вдруг набежавшая огромная волна накрыла ее с головой, а когда она попыталась вынырнуть, что-то больно ударило ее по затылку. Последней мыслью, прежде чем она потеряла сознание, было: «Должно быть, это весло моей лодки».

Очнулась Арабелла уже на берегу от крика докучливой чайки. Сколько девушка там пролежала, она не знала. Время от времени впадала в забытье, пока вдруг не услышала у самого уха знакомые слова на родном языке – итальянском:

– Respira a malapena, ma è viva!^[119]

Сквозь едва раскрытые ресницы Белла смогла разглядеть доброе лицо бородатого мужчины, склонившегося над ней.

Что было потом, Белла помнила очень смутно. Ей рассказывали, что ее долго лечили. Что она провела в постели больше месяца. Помнила, что, когда сознание впервые посетило ее со всей ясностью, на все расспросы людей, окруживших ее заботой, она не могла ответить ровным счетом ничего. Так было не потому, что Белла пыталась сохранить инкогнито, а потому, что действительно не могла сообразить, как ее зовут и как она сюда попала. Такое беспамятство, видимо, было какой-то защитной реакцией организма, пытавшегося справиться с болезнью.

И поскольку имени Беллы никто не знал, ее стали называть Анджелиной Беатой в честь святых мучениц, в день памяти которых она была спасена.

В одном Белле по-настоящему повезло: она попала в дом чудесных людей, добрых, отзывчивых, сумевших подарить ей настоящее тепло. Особенно сердечные отношения у Беллы сложились с приемной матерью, синьорой Бенедеттой Джустиной. Но и эти отношения с ее стороны не были полностью открытыми и доверительными. И этот факт очень тяготил Беллу. Она не привыкла что-либо скрывать.

В свое время Арабелла была очень близка с родной матерью. Уже по одному тому, насколько та поднимала бровь, девушка понимала, о чем сейчас пойдет речь. И у нее самой от матери не было абсолютно никаких секретов.

Наверное, поэтому Беллу так угнетало нынешнее положение. Ей было в тягость то обстоятельство, что она должна что-то утаивать, что-то скрывать, о чем-то умалчивать, что-то хранить в секрете.

Но девушка сознательно пошла на этот шаг. Сознательно решила остаться жить в этом городке, где ее никто не знает и никогда не узнает. Сознательно решила затаиться, не искать тетушку, не обострять ситуацию, по крайней мере, до того, как ей не исполнится двадцать один год. С этого возраста Белла сможет обрести хотя бы какие-то права: распоряжаться собой, распоряжаться имуществом без попечителей, по своему собственному усмотрению вступать в брак либо не вступать в навязываемый брак.

Сейчас ей уже двадцать один, но Белла была готова пробыть в незамужнем статусе и до двадцати трех лет, когда уже официально перейдет в разряд old maid^[120]. Вот только ежедневные увещевания синьоры Форческо убедили ее в итоге принять предложение виконта Моразини.

Белла до сих пор сильно сомневалась в правильности этого решения. Да, замужество даст ей желанную защиту и обеспечение. Но правильно ли втягивать в свои проблемы такого честного и порядочного человека, каким является синьор Витторе? Должна ли она открыться ему перед свадьбой? Или пока нужно всё оставить так, как есть, а уже после венчания и консумации^[121] брака сделать вид, что к ней внезапно вернулась память? Но признают ли тогда их брак законным? Не обвинят ли ее в шарлатанстве? Не признают ли двоемужницей? Ведь отчим подписал за нее брачный договор. Или тот договор без венчания по достижении ею двадцати одного года утратил всякую силу?

Арабелла села на кровати и с усилием потерла виски. Вопросы. Вопросы. Вопросы… Они каждый день жалят ее сознание, как зловредные, неотвязные оводы^[122]. Не дают спокойно спать, не дают жить полной жизнью.

Вот сегодня, например, епископ Дориа должен провести для них с синьором Витторе пре-кану. Как она будет смотреть в глаза священнику, когда у нее в душе целый клубок сомнений? Как она будет исповедоваться, утаивая свой самый главный секрет?

Еще один вопрос не давал Белле покоя. Что стало с ее камеристкой Гвинет? Где она сейчас? Арабелла даже не знала, в каком порту ее высадили. Из-за своего молчания не могла организовать поиски. Наверное, на самом деле нужно поскорее выйти замуж за виконта, а потом, сделав вид, что память вернулась, рассказать ему обо всем. Он человек чести. Уверена, он поможет найти Гвинет. Только бы она была жива!

Арабелла встала с кровати и на цыпочках подошла к окну. Раздвинула тяжелые портьеры и впустила в комнату утренние лучи солнца. Как бы ей хотелось, чтобы так же легко, по мановению руки, рассеялась тьма, что скопилась в ее собственной душе!

Но Белла помнила завет отца, когда поделилась с ним однажды мечтой о том, что хочет стать известной музыкантшей. Он тогда сначала рассмеялся, а потом посерьезнел и ответил: «Никто не может решать за нас нашу судьбу. Как бы ни складывались обстоятельства, выбор всегда остается за нами».

Да, выбор за ней. Но как не ошибиться в нем? Как не предать ни себя, ни людей, тебя окружающих? Как не подвести их? Не сделать им больно?

Арабелла непроизвольно стала выстукивать пальцами, словно по клавишам клавесина, по подоконнику. В ее голове уже звучал «Граунд^[123] до минор»^[124] Генри Перселла^[125]. Смесь странности и ясности, нежности и волнения, хандры и тревоги. Плавное легато в нем лишь подчеркивает тягучесть английской сумрачности и меланхолии.

Очарование граунда – в басе, повторяющемся как мольба или заклинание. Он, как шарманка, упорно вращается по кругу. Это какой-то бесконечный минорный разговор инструмента с самим собой.

Эта музыка всегда ассоциировалась у Беллы с душевными метаниями встревоженного человека. Он ходит по комнате из угла в угол в попытках успокоиться, но смутные мысли не дают ему умиротворения. Они будоражат его сердце, волнуют душу. От них ему тревожно и маетно.

Арабелла стукнула ладонями по подоконнику, как будто закрыла крышку воображаемого клавесина. Как же ей не хватает сейчас реального диалога с инструментом! Как ее руки тоскуют по клавишам! Как хочется ей порой отвлечься, утонуть в мире звуков и грез! Думать только о том, что хотел сказать своим произведением тот или иной композитор. Постигать его замысел, овладевать техникой, заложенной в его творении, расслабиться, раствориться, оказаться в привычном пространстве аккордов и нот.

Но Белла боялась сейчас позволить себе это, потому что страшилась, что кто-нибудь узнает ее. Ведь слава о талантливой исполнительнице разлетелась повсюду. Поэтому ей приходилось молчать о том, что она умеет играть на инструменте.

Ее мать, когда скончался отец, часто повторяла одну старинную мудрость: от всего плохого есть два лекарства: одно – время, другое, на вес золота, – молчание. Время сейчас для Арабеллы было другом, а вот молчание…

У Генри Перселла есть еще одно произведение с очень выразительным названием «Мое сердце требует»^[126].

Сердце Арабеллы сейчас тоже требовало. Оно настаивало, чтобы она разобралась с той смутой, что творилась в ее душе. И в этом вопросе могло быть только одно решение. Она должна перед пре-каной поговорить с Витторе Жиральдо. Поделиться с ним если не всеми сомнениями, то хотя бы частью из них. Тогда хоть в какой-то мере она сможет облегчить душу. Сбросить хотя бы один камень из мешка забот и проблем, что висит у нее за плечами.

Белла подошла к сонетке и дернула за колокольчик, вызывая камеристку. Сейчас она оденется, быстро позавтракает и попросит синьора Форческо заложить для нее экипаж. Она должна срочно переговорить с виконтом Моразини. Она выскажет ему свои сомнения, и пусть он сам принимает решение, как им быть дальше.