Куркума латте

Я обожаю готовить его с кокосовым молоком, но взять, конечно, можно любое.

Итак, нам понадобится:

– 1 стакан молока

– 1 ст. л. куркумы

– ⅔ ч. л. корицы

– ⅓ ч. л. имбиря (свежего мелко нарезанного или сушеного)

– по щепотке мускатного ореха и черного перца

Все смешиваем, нагреваем, не доводя до кипения (можно в кастрюльке, можно сразу в капучинаторе). Взбиваем блендером или в капучинаторе, так как я лентяй, просто все делаю в капучинаторе (и кастрюлю мыть не надо). Добавляем ложечку меда.

И пьем маленькими глоточками!

А теперь – история!

Бессрочно

Это потом Кристина полюбила радио. Сидя в пустой ненавистной квартире, откуда уже вывезли всю мебель, кроме стола, кровати, пары стульев и радио, она слушала его, глядя в темноту за окном. Чужой голос из динамиков и незатейливые песенки, что в середине 90-х знала наизусть вся страна, не дали ей сойти с ума безнадежно длинными северными ночами. А за несколько лет до того удушающего одиночества вокруг было столько звуков, что до радио просто не было дела.

Кристина уже окончила школу, училась в меде и как раз вступила в ту волшебную пору, когда комплексам и глупостям в голове приходят на смену новые ощущения. По нынешним меркам ее внешность была бы не в тренде. Невысокого роста, с покатыми плечами, мягким животиком, округлыми, по-девичьи крепкими формами, сегодня она бы, наверное, бросилась в спортзал, убиваясь на кардио, чтобы сбросить пять лишних килограмм, но тогда… В комплекте с белокурыми локонами, что подпрыгивали каждый раз, когда Кристина хохотала (а хохотала она постоянно, веселый нрав и смешливость были тому причиной), и зелеными глазами, ей досталась совершенно магическая способность очаровывать окружающих. И она вовсю наслаждалась собой и жизнью, легкой, беззаботной и такой многообещающей.

Кристина еще не осознавала всю глубину своей женской притягательности, но уже вовсю кружила головы парням, что дежурили у ее подъезда. Она с удовольствием флиртовала, кокетничала, бегала на свидания и замуж не торопилась. Пока однажды друзья не потащили ее в гости.

Она в тот вечер вообще никуда не собиралась – зима на севере России особенно лютая, метели заносили подъезды так, что дверь невозможно было открыть, вызывали подмогу из коммунальных служб и раскапывали снежные заносы лопатами. Но вот за окном немного прояснилось, пурга, взбесившаяся с самого утра, будто устала и успокоилась, и Кристина, капризничая скорее для галочки, дала себя уговорить. А когда зашли в чужую квартиру, на ходу стряхивая снежинки с меховых шапок и пряча мокрые варежки по карманам в надежде, что хоть в этот раз не потеряются, ее грудь сдавил ужас. А вдруг бы не пошла? И не увидела бы его? И не познакомилась? Как бы жила дальше?

Он сидел в душной прокуренной комнате, которую в связи с морозами проветривали редко, отчего дым перестал пугаться, что его выгонят, и по-хозяйски расположился повсюду. Вокруг пили и болтали незнакомые парни и девушки, а он играл на гитаре какую-то грустную песню, лишь изредка поднимая глаза и безразлично скользя взглядом по окружающим. По Кристине так же проехался, спокойно, ровно, и тут же вернулся к своим струнам, будто они были куда интереснее.

Кристине же этого взгляда было достаточно. Огромные синие глаза, густые ресницы, голос, что ломался где-то на границе чувственности и грубости, длинные пальцы, которые заставляли струны бежать вслед за песней. Она была счастлива, что щеки отмерзли на морозе и никто не обращает внимания на них, потому что они пылали, руки дрожали, голос вообще пропал. Она стояла неподвижнее пыльного шкафа, который здесь, как и в любой другой советской квартире, служил хранилищем хрусталя.

К жизни ее вернул стакан вина – невыносимо гадкого, приторного, но такого живительного. Она пришла в себя и тут же пристала к друзьям – пусть их познакомят.

– Это Роман – кивнула в сторону парня с гитарой подруга. – Поет как бог! Сейчас услышишь!

– Уже слышу, – еле прошептала Кристина и протянула ему руку. – Кристина.

Парень медленно прошелся взглядом по ее телу и остановился, глядя прямо в глаза. Невозмутимо, даже равнодушно, но долго. Так долго, что Кристина уже и побледнела, и покраснела, но – похвалила себя! – держалась и глаз не отводила. За окном снова поднималась метель, то тут, то там раздавался смех, какие-то обрывки стихов и песен, кто-то пил, кто-то ел, почти все курили, и только они молча смотрели друг на друга.

И закрутилось – так быстро, что оба ничего не поняли. Днями разбегались на учебу и работу, вечерами встречались, ища убежища у бесконечных знакомых и друзей. Уже все было понятно, что все эти раскаты грома и молнии в чужих крошечных родительских спальнях, это все совсем другое, невозможное в прежних нелепых романах. Тут все серьезно, тут кровь закипает и есть риск сгореть заживо. Только тем и спасались, что до рассветов, которые на севере отбиваются не светом, а часами, тонули друг в друге и спасали друг друга.

А потом Рому забрали в армию. Она бы сошла с ума, если бы не мысль: «Он мой, и там будет моим, и, когда вернется, будет со мной, это главное». Поэтому два года пролетели незаметно. Она научилась отличать шаги почтальона, он придумал десятки милых прозвищ для нее. Письма мчались наперегонки по всей стране и помогали зачеркивать дни в календаре. Настал день, когда Рома вернулся и Кристина, что с обеда караулила на вокзале, выдохнула: «Ну наконец-то!»

К свадьбе уже все было готово. Пустующее кафе, соседки, что помогали готовить, неожиданно найденный среди друзей родителей тамада, бесчисленные подружки и друзья – молодые, веселые, без денег, зато громкие. Гуляли весело и шумно, с гитарами, танцами, традиционными сервизами и модным видеооператором, который после отдал их первую семейную кассету.

Следом сразу пошли другие: вот Кристина беременная и они впервые едут вместе на море. Вот родилась их дочка, такая же светлая и кучерявая, как мама. Вот дочка на утреннике читает стихи, не выговаривая «р», отчего папа смеется, а запись прыгает. Вот Кристина снова ждет ребенка – кругленькая, счастливая, в новой квартире, что уже успели отремонтировать и даже обставить. То, что в этом доме все счастливы, чувствовалось сразу при входе, еще на пороге. Тут всегда пахло чем-то вкусным: Кристина переписала все семейные рецепты в толстую тетрадь и теперь пошла по знакомым, обогащая свою кулинарную коллекцию. Она всегда была дома – на работу так и не вышла, а суровая зима и неприветливое лето Заполярья прямо-таки шептали: «Да куда идти-то? Сиди дома, жди мужа, придет – порадуется». Муж приходил, ему навстречу выбегали девочки – две крошки и жена, которая уже еле помещалась в его объятиях. Кулинарные эксперименты обернулись парой десятков лишних килограммов, но худеть совсем не хотелось. Ведь рядом он, а больше ничего и не надо.

На лето решили вывезти детей к бабушке, в среднюю полосу, там все-таки солнце, тепло и витамины. Неработающая Кристина поехала с ними, мужа оставлять не хотелось, но мама с такими крошками одна бы не справилась. Так и осталась на все летние месяцы, по традиции загоняя почтальонов с письмами, полными их фирменным семейным юмором и признаниями в любви. Уже были куплены билеты назад, и закручены банки с вареньем, которые она планировала увезти с собой, когда пришло еще одно письмо. Кристина даже удивилась – успело же, а ведь задержись на пару дней в пути, так и лежало бы в одиночестве.

Привычно и аккуратно вскрыла конверт, достала лист, исписанный почерком, в котором она знала каждую букву, чуть удивилась, что уж очень оно короткое, и начала читать. И только когда на крик прибежала мама и от страха со всей силы тряхнула ее за плечи, пришла в себя. Рома написал ей, что приехать она должна одна, без детей, потому что он от нее уходит к другой и им надо продать квартиру.

Пришла в себя и бросилась заказывать межгород. Как выждала эти гудки – не знает, будто и не было их, а может, и правда он сразу взял трубку.

Голосом бесцветным, будто выстиранным с хлоркой, он сказал:

– Давай только без истерик. Возьми себя в руки. Я тебя больше не люблю и жить с тобой не буду. Приедешь, продадим квартиру и разбежимся.

Кристина с испугом подумала, что стена, на которую она облокотилась, падает, но нет, стена на месте, это она сама летит в пропасть.

– Рома, ну как же, у нас же дочки, они же тебя так любят? – всхлипывая, силой зажимая себе рот, чтобы не разрыдаться, застонала в трубку.

– Ничего, привыкнут, они еще маленькие и ничего не понимают. И не дави на жалость, я не вернусь, и унижений твоих мне не надо. – И повесил трубку.

Как собиралась – не помнит, детские билеты ее мама, всегда такая шумная и громкая, а тут серьезная и молчаливая, сдала. Вообще мир вокруг вдруг стал как-то тише. Если дети начинали плакать, кто-то из родственников их тут же уводил в другую комнату, шепча на ходу, что надо быть потише. Не работал телевизор, не сплетничали ее тетки, не бесились соседские дети, что бегали по общему двору. Тишина эта была такая ощутимая, что Кристина, сама того не желая, громко и отчетливо слышала каждую свою мысль: «Не нужна ему, не любит больше, я осталась одна», «Он ушел к другой, он с ней спал, он ее любит, а меня нет», «Все кончилось, не будет больше его губ и рук, и глаз, и ночей, ничего, ничего больше не будет» – будто кричала она сама себе во весь голос. И заткнуть себя было невозможно. Тишина была вокруг, но не внутри нее.

Спустя двое суток дороги в трясущемся, уставшем от пьяных пассажиров поезде доехала до места назначения. Дальше поезд не шел, дальше была только тундра, но будь у нее хоть малейшая возможность не сходить на нужной станции, а уехать туда, в безмолвие севера, она бы так и сделала. Но вместо этого взяла чемодан и поплелась на автобус, который привез ее прямо к дому, в котором она была так счастлива несколько лет вплоть до этого страшного августа, который никак не хотел заканчиваться.

Кристина втайне от всех уже сто раз проиграла в голове сцену встречи с Ромой, в которой он хватает ее в охапку и хохочет: «Неужели поверила? Нет, ты что, серьезно во все это поверила?» Но прямо перед выездом был еще один звонок, на этот раз от близкой подруги, которая дрожавшим от волнения голосом рассказала, что Рома позвонил ей и попросил быть на всех встречах во избежание проблем. Какие проблемы могут быть между ними, Кристина так и не поняла, но это условие никак не вписывалось в придуманный сюжет, и от этого ей было особенно страшно. Поэтому, когда она зашла в квартиру и увидела там подругу, тут же бессильно опустилась на тумбочку у двери.

Подруга заплакала, запричитала:

– Как же так, у вас же дети!

Но Кристина за последние несколько дней выплакала столько слез, что, казалось, высохла. Лицо ее, всегда такое светлое и жизнерадостное, застыло картонной маской, на которой живыми были только глаза, да и те были наполнены такой болью, что потемнели и выглядели чужими.

– Говорят, у нее трое детей, и все от разных мужиков, – шептала подруга, словно боялась, что Роман стоит за дверью и все слушает. – И что старше его лет на десять, не меньше. И что приворожила, ее видели в начале лета ночью одну на дороге, точно приворот делала.

Кристина слушала молча, но каждое слово вбивалось засечкой в бешено колотящееся сердце.

– И когда он мне звонил, я его голос совсем не узнала, такой чужой, ну вот точно приворожила мужика! – подруга пыталась ее приобнять, отогреть, что ли, но чужие прикосновения вызывали лишь тупое, озлобленное раздражение.

Только успели пройтись по квартире и отметить, что вещей Ромы действительно нет, как входная дверь открылась.

Это был он. Но не такой, каким она его хорошо знала и помнила, а словно и правда другой человек. В глаза не смотрел, говорил в пол, слова звучали жестко и цепко, будто и не говорил вовсе, а хлестал ее плетями. Кристина беспомощно посмотрела на подругу, мол, может, ты нас оставишь, а я все-таки попробую, но Роман, казалось, не только взгляд ее перехватил, но и мысли.

– Давай без этого, ладно? Я уже давно тебя не люблю, терпел ради детей, но надоело все. Ты вообще себя в зеркало видела, на кого ты стала похожа? И вечное твое нытье надоело, и то, что на кухне целыми днями крутишься, тоже надоело. Живи дальше как хочешь, главное, мне не мешай, ладно? С детьми помогать буду, алименты платить, но большего не жди, ясно?

Подруга испуганно смотрела на Кристину, но она молчала, хотя в этом молчании было больше сумбура и боли, чем в истерике. Ситуация и впрямь была нелепая: что можно сказать человеку, который был единственным смыслом ее вселенной, и даже сейчас, зная наперед всю безнадежность своего положения, она готова была броситься ему в ноги и умолять не уходить?

Не бросилась. Не кричала, срывая голос и задыхаясь от слез. Молчала, будто душа ее была не в этой квартире, где даже летние месяцы спустя все еще пахло чем-то ароматным, будто только что запеченным в духовке. Еле слышно подтвердила, что на продажу квартиры готова, и даже не посмотрела вслед, когда он уходил.

Пока утрясали дела, рядом были подруги, утешали, подбадривали, вечерами пили и допоздна разговаривали.

Одну старались не оставлять, но как-то во время короткой встречи Рома бросил будто невзначай:

– Думаешь, они хорошие подруги тебе? Да они все в твоей же постели и побывали, пока ты по отпускам каталась.

Кристина ему не поверила, ей показалось, что это все для ее же блага, мол, чтобы скорее забыла и не питала иллюзий. Такое вот странное благородство. Но в один из вечеров не выдержала и спросила подругу, было ли такое. И по ее растерянному виду и бессвязному, невнятному ответу, вдруг поняла, что бывший муж говорил правду.

– Пошла вон, – отрезала Кристина, и больше ни одной подруге дверь не открыла.

Лишь та, что была на их встрече, разузнав, в чем дело, пришла и стояла под дверью до тех пор, пока уставшая от непрерывных звонков Кристина не пустила ее в квартиру.

– Не знаю, что он тебе наговорил, но я лично могу поклясться тебе детьми, что тебя не предавала и с ним не была, – строго, твердо сказала подруга и осталась до самой ночи – и так вплоть до ее отъезда. Но, провожая подругу каждый раз, больше всего на свете желая уснуть, Кристина глаз сомкнуть все равно не могла.

Поэтому включала радио. В спящем маленьком городе, занесенном снегами, казалось, не спали только она и этот голос из динамиков, что читал письма и передавал приветы. Она чувствовала его физически, каждый вздох, выдох, смех, запинания – будто рядом сидел близкий друг и разговаривал с ней. И только благодаря ему она научилась пережидать эти ночи: голос отчитывал время, ставил песни, и незаметно самая тяжелая пора одиночества сменялась днем, полным хлопот, где уже не было времени уходить в себя.

Квартиру продали, вещи тоже, больше в этом городе не осталось ничего, что держало бы Кристину. Кроме бывшего мужа, но за недели изматывающих неприятных дел он действительно стал для нее чужим. Любила она своего прежнего Рому, а этот новый был настолько непредсказуем и жесток, что пришлось их в своей голове разделить. По своему Роме она все еще скучала и плакала, а вот от нового хотела поскорее уехать, чтобы больше не вглядываться при встрече – осталось ли в нем хоть немного от ее мужа или нет.

Домой ехала на том же поезде, под те же крики уже успевших прилично набраться пассажиров, глядела в окно, покрытое мутным слоем льда, и думала, что больше никогда в эти края не вернется. Ошибалась.