***
Устал бесконечно вести переписку.
Простите, мои дорогие друзья.
Уже не могу отвечать я без риска,
что доброй не будет депеша моя.
Поток всё идёт. Я спешу, запинаюсь,
ошибки вплетаю на каждом шагу.
Я очень устал, раздражён. И признаюсь:
в режиме таком я писать не могу.
ОСЕННИЙ ГЕКЗАМЕТР
Что написать шестистопником, рифмой и звуком упругим?
Чем удивить моих опытных давних и новых друзей?
Сам же сказал, что не может быть в метре поэт близоруким.
Сам же клепаю гекзаметром стих безо всяких идей.
Дождь за окном всё шатается и не желает кончаться.
Осень мила мне и в холоде, ветре безумном в ночи.
В пору такую немыслимо и невозможно влюбляться,
но в тишине мне являются к вечным вопросам ключи.
Тьма за окном. Лишь чуть теплится свет костромской автострады.
Жёлтым сканвордом мерцает мне дом за дождём вдалеке.
Люди по лужам проходят и осени явно не рады,
я же стою и не двигаюсь с трубкой «Куэрти» в руке.
Мне телефон и не нужен здесь по назначенью, по сути.
Клавиатура «Куэрти» мне также его не нужна.
Может, маяк он увиденный в тьме непроглядной до жути.
Может, дождя непрерывного тихо растает стена.
***
В батареях зажурчало:
подали тепло в дома.
Вот и октября начало,
вот и близко к нам зима.
Застывают в лужах льдинки.
Холод, ветер во дворе.
И вращаются снежинки
ранним утром на заре.
***
Тучи зависли над крышами спелые,
цвета свинца булавы.
В парке деревья осиротелые
мокнут в рванине листвы.
Блеском асфальта богатые, тёмные
в город пришли вечера.
Мысли, как мухи кругами, никчёмные
бродят в душе до утра.
Осени милой я буду приятелем:
я к её нраву привык.
Щёлкну на ощупь во тьме выключателем:
здравствуй, мой старый ночник.
3 ОКТЯБРЯ
С днём рождения, коллеги!
С Днём Есенина, друзья.
Осень, словно на телеге,
задремала у ручья.
День такой сегодня тихий,
лишь бродяги-воробьи
что-то делят у бадьи.
В остальном – сплошной пиррихий.
Только слышу: «Бах… Бу-бах…» —
сердце бухает в ушах.
***
Шар огненный плывёт над крышей
напротив моего окна.
Он словно клён октябрьский рыжий,
и осень ярко в нём видна.
Дожди всё чаще к нам приходят.
И голубые небеса
сияют редко, полчаса,
как ненадолго распогодит.
Так, словно чувствуя вину,
природа клонится ко сну.
ПЛЯЖНЫЙ БРАХИКОЛОН
Сед
бриз.
Свет —
вниз.
Мерк
луч
сверх
туч.
Плыл
шар,
лил
жар.
Газ
жёг:
глаз —
в шок.
***
Осень. Ночь. Сижу на кухне,
жду: вот чайник закипит.
И конфорка не потухнет:
чайник я сниму – пиит.
Ведь не все поэты странно
в мыслях бродят, чудаки.
Чайник уж свистит. И славно
в нём шныряют пузырьки.
Чайник подниму пузатый,
стих закончив на листе.
Дует ветер полосатый,
и рисует снег глиссады
за окошком в темноте.
КЛАССИКА
Брату Руслану
Мы с тобою уже старики,
мы с тобою классической школы.
Молодёжи смешны парики,
пудра, трости, поклоны, камзолы.
Только там – под камзольным шитьём
и рубахой из тонкого шёлка —
было выжжено белым огнём
сообщенье старинного толка:
«В барабаны гремела гроза.
Ржали лошади. Ядра летели.
Мы от страха закрыли б глаза.
Но в последний момент расхотели.
И на знамени белый цветок
не запачкан, хоть грязью заляпан».
Мир жесток? Безусловно, жесток.
Чаще бошки слетают, чем шляпы.
Хуже только, что ноги не те,
что болят до холодного пота,
до дрожания на высоте —
роковой высоте эшафота.
КОНЬ УНЕС ЛЮБИМОГО
Кварты, квинты, септаккорды,
в небе ласточка летит.
Тот, кто любит, тот не гордый.
Тот, кто любит, тот простит.
Оседлает иноходца
и ускачет навсегда.
Тот, кто любит, не вернётся.
С потолка течёт вода.
Руки стынут, стынут губы.
Кварты, квинты, септаккорд.
Трубы, лютни, лютни, трубы,
осыпает листья норд.
Скоро белым-белым пухом
всё засыплет в декабре.
Кто ушёл – ни сном ни духом,
ни рукою в серебре
не коснётся струн, плеча ли.
Всё простил он. Белым днём
волны снега и печали
занесли его с конём.
МОТОЦИКЛИСТ
Я тебя, любимая, покину,
заскольжу над гладью тёмных вод
белым пароходом – в Аргентину,
золотистой тучей – на заход.
В Аргентине призраки живучи.
В Аргентине тени пьют вино.
Вечером показывают тучи
экспериментальное кино.
В Аргентине всё не так, как прежде,
будет. Утону в её траве.
Ну а то, что места нет надежде,
это просто мысли в голове.
Голова ко всякому привыкла,
сердцу же вообще родней печаль
в отдалённом треске мотоцикла
юного астматика-врача.
ШОТЛАНДСКОМУ КОРОЛЮ
Кончаем тары-бары —
народец слишком прост.
Малютки-медовары
не встанут в полный рост.
Не выучат законов,
не создадут стихов.
Течение сезонов —
порядок их таков.
Возьмите волкодава
и соберите рать.
Народец этот, право,
не станет воевать.
Они умрут, как дети,
травою на ветру
полягут люди эти,
всё кончится к утру.
И лишь один, с пелёнок
обученный играть,
какой-нибудь ребёнок,
не станет умирать.
Пройдёт сто лет, и триста,
и тысяча пройдёт,
его дуделка свистом
на берегу поёт.
Колышут волны дико
огромные моря,
а он – как земляника,
как вереск и заря.
И кто придёт на берег,
услышит этот свист.
И кто придёт, поверит,
что навсегда флейтист.
Собачья морда брызжет
горячею слюной.
И с каждой каплей ближе
безжалостный убой.
Но что вы ни умейте,
останетесь в долгу —
вам не играть на флейте
на страшном берегу.
СПОР
Наташе
Когда кочевники кочуют,
когда ночлежники ночуют,
пока Земли тоскует остров,
надежда есть, что всё непросто.
Надежда есть на камни Рима,
на флорентийские окошки,
пока вся жизнь проходит мимо
походным шагом многоножки.
Пока стоит Москва, а Волга
впадает в детство, в руки, в море.
Кто мне сказал, что мне недолго?
Кто мне сказал, чтоб я не спорил?
Вот кто-то проблестел доспехом.
Вот кто-то смешивает краски.
Вот кто-то отвечает смехом
моей опасливой подсказке.
Я завтра утром выйду в город,
куплю вино для музыканта,
который саблей был распорот
в морском сраженье у Лепанто.
Мы будем пить и слушать песни.
Как мало надо нам для неба —
родись, живи, умри, воскресни,
купи вино, отведай хлеба.
РУССКИЙ
Е. Ч.
Снега лежат свинцово,
но всё за них отдашь.
Дрожит в руке Рубцова
огрызок-карандаш,
а может, авторучка —
не важно, до балды.
Вчера была получка.
Вчера купил еды
и, чтобы веселее
жевался бы кусок —
поэтского елея
купил, пшеничный сок.
Который год, как будто
я это всё несу —
североморским утром,
в тринадцатом часу.
Лежат снега повсюду,
свинцовые
О проекте
О подписке