Какого друга, спрашиваю я. У Райана, говорит Фин, и нет, мы не знакомы.

– А сегодня ты дома? – Меня начинает греть мысль, что сын будет спать в соседней комнате.

– Мам, я тут больше не живу. – Фин снова бросает взгляд на Роба.

Голова как будто наливается свинцом. Я не в силах осмыслить, что сын бросил университет и к тому же съехал из дома. Видимо, поэтому Роб и считал, что я не готова узнать правду. И все-таки я хочу знать все. В ответ на мои расспросы Фин только пожимает плечами.

– Спроси папу, – отвечает за него Саша. – Это он дергает за веревочки и решает, что можно говорить, а что нельзя.

Я поворачиваюсь к Робу:

– Вы еще что-то скрываете?

– Ничего! Я уже сказал, что не хочу тебя волновать. – Он улыбается, относит белье в кладовку и, обняв меня, ведет к обеденному столу. В присутствии детей я не сопротивляюсь. – Попробуй расслабиться. У нас все хорошо. Мы вместе. Согласна?

Нет, не согласна. Я не понимаю, что происходит; все эти секреты и перемигивания действуют на нервы.

Мы едим практически в тишине: любая тема может оказаться рискованной. Я задаю вопросы, но все ответы тщательно фильтруются; дети поглядывают на отца: одобрит ли он, если они расскажут ту или иную подробность. Кое-что удается выяснить. Саша выехала из облезлой каморки, которую снимала после окончания университета. По ее словам, нынешнее жилье куда приличнее, что не может меня не радовать. Она встречается с парнем по имени Томас, при упоминании которого за столом повисает тягостная тишина. Фин говорит, что счастлив; он живет с другом и стал гитаристом в какой-то группе.

Дети уходят, чтобы дать мне отдохнуть. Точнее, Роб выталкивает их за дверь, садится рядом со мной на диван, вытянув руку вдоль спинки и почти касаясь моего плеча. Я задаю вопрос, который держала в себе весь вечер:

– Роб, что ты от меня скрываешь?

Он запрокидывает голову и делает громкий вдох, глядя в потолок.

– Ничего, Джо.

– Давай сначала о детях. Расскажи мне все. – Я складываю руки на груди и отказываюсь слушать его оправдания. Наконец он начинает излагать свою отредактированную версию прошлого.

Фин проучился до конца семестра. Мы с Робом съездили в отпуск, сделали небольшой ремонт, хорошо отметили мой день рождения, а вскоре наступило Рождество. Я спрашиваю, как выглядел Фин, когда приезжал на Рождество, пытаясь понять, как мы могли целый семестр ничего не заподозрить. Мы все время были чем-то заняты – то отпуском, то ремонтом, то моим днем рождения. О чем я тогда думала? Фин всегда был одиночкой; в школе его травили, и дом оставался единственной отдушиной.

– Он… Он был притихшим, для Фина это нормально. – Роб чешет щеку, затем опирается подбородком на руку, вонзая ногти в квадратную челюсть. – Он сказал нам на Новый год. Мы как раз думали паковать его чемоданы, как вдруг он заявил, что решил не возвращаться в университет – мол, оно того не стоит.

– И больше ничего не рассказал? – Я выпрямляюсь, пытаясь справиться с сонливостью. – Что-то не сложилось с друзьями? Или с учебой?

Нет, он просто заладил, что университет не для него, говорит Роб. Странно было бросать учебу и при этом не иметь ни работы, ни других планов, но Фин намертво стоял на своем. Роб говорит, мы оба испробовали все методы, и я склонна ему поверить – я точно знаю, что не сдалась бы без боя.

– Ты правда не помнишь? – Роб пристально смотрит на меня, как будто пытается уличить в обмане.

– Да, правда не помню!

– И незачем повышать голос. – Он приносит нам выпить – мне воды, а себе очередной бокал вина. – Я просто рассказал тебе о прошлом, не нужно меня во всем винить.

Роб уходит в кухню. Вскоре оттуда доносится грохот тарелок – видимо, загружает посудомоечную машину. Вернувшись, ласково берет мое лицо в ладони и просит прощения. Я не отталкиваю его руки – хочу, чтобы он продолжил рассказывать. Он гладит мне щеку большим пальцем – я невольно поджимаю пальцы ног, чтобы не выдать отвращения, – и заводит старую песню о том, что позаботится обо мне и что мне не нужно ни о чем беспокоиться. Несмотря на зверскую усталость, я не позволяю себя убаюкать и спрашиваю, как мы могли пропустить, что Фину плохо.

– У тебя были подозрения. Ты заметила, что со дня отъезда в университет он почти не выходил на связь. Я успокаивал себя тем, что ему нужно время освоиться. На самом деле он так и не смог привыкнуть к студенческой жизни.

– Бедный Фин, – говорю я скорее себе, чем Робу. Так и вижу, как он отметал все мои опасения, велел не суетиться и дать Фину время. Но я оказалась права. Сын был несчастен. Проглотив раздражение, я спрашиваю: – А почему он решил уехать из дома? Ему ведь было бы лучше жить с нами?

Кашлянув, Роб сообщает, что его не было дома на следующее утро, когда Фин собрал вещи.

– На следующее утро?! Я думала, он съехал совсем недавно.

Роб потирает локоть.

– Я перегнул палку, Джо. На него никакие уговоры не действовали. Невыносимо было наблюдать, как он ломает себе жизнь.

– Ты что, ударил его?

– Как ты могла такое подумать? – возмущенно восклицает Роб. – Ты вечно подозреваешь меня во всех грехах!

– Извини, я…

– Джо, ты забыла всего один год, а ведешь себя так, как будто мы вообще не знакомы. Ты правда думала, что я мог ударить нашего сына?

– Ну конечно, нет, – отвечаю я. И это правда: Роб никогда бы не ударил детей, он их буквально боготворил. Поэтому и был так разочарован. Может, я этого и не помню, но могу представить, в какой патовой ситуации мы оказались, когда наш одаренный сын перечеркнул все свои достижения.

– А что произошло? – спрашиваю я. Роб не отвечает, отвернувшись, и я добавляю: – Прости, я не хотела. Расскажи, пожалуйста, что случилось.

– Я прочел Фину лекцию о выборе, о том, как он может повлиять на всю жизнь, сказал, что ему еще рано принимать решения самостоятельно. – Роб вытягивает шею и, полуприкрыв глаза, смотрит в потолок. – Я сожалею, что сорвался, но… если бы я тогда промолчал, то жалел бы, что не попробовал.

– А мы знаем этого Райана, с которым он живет?

Роб качает головой.

– Мы видели его, когда Фин уезжал. Райан заходил за ним. Он немного старше и вроде бы тебе понравился. Фин не распространяется о подробностях.

– А работу он нашел?

– Не постоянную. Иногда где-то подрабатывает. Они с Райаном помогали на каком-то фестивале летом, еще он на неделю ездил в Девон собирать фрукты… Мягко говоря, гордиться нечем.

– Боже мой. – Я отвожу глаза, пытаясь осмыслить рассказ. Его нереальность немного смягчает удар. – На что он живет? Мы ему помогаем?

Роб отвечает, что посылает Фину деньги на жилье, но при нем это лучше не обсуждать.

Я киваю.

– Он всегда был таким независимым. Ему наверняка тошно принимать подачки.

Роб трет лицо руками.

– Черт знает, что творится. Ты устала?

– Да нет, не очень. Расскажи про Сашу.

Роб вздыхает и снова спрашивает, не переоцениваю ли я свои силы. Я настаиваю, и он садится рядом со мной, закинув ногу на диван.

– Помнишь ее квартиру? Облезлую каморку?

– Увы, да. Она переехала туда еще до… в общем, больше года назад.

– В итоге она прожила там всего пару месяцев…

Это ведь хорошо, замечаю я.

Роб как будто затрудняется с ответом.

– Понимаешь, ее парень… Томас…

Я киваю, вспоминая, как это имя вызвало неловкую паузу за столом.

– Я его знаю?

– Мы виделись пару раз. – Роб вздыхает, словно рассказывает через силу. – Он работает в баре. Собственно, он там менеджер, но только потому, что бар и квартира этажом выше принадлежит его другу. Томас из этих гнилых либералов, которые уверены, что спасут мир от подобных нам только потому, что они вступили в партию лейбористов и стали веганами.

– Тебе он не нравится.

– Тебе тоже, Джо. Это тихий ужас.

– И Саша с ним живет?

– К сожалению, да. – Роб трет глаза.

Я думаю о том, как Саша изменилась. Выстриженные слоями волосы, неженственная одежда, темно-красная помада. Я сказала, что мне нравится ее новый образ, однако покривила душой. Я спрашиваю Роба, где мы виделись с Томасом. Он не помнит; вроде бы в баре.

– Когда она постриглась?

– Не знаю.

– Ты не мог не заметить.

Роб пожимает плечами.

– Мы не виделись какое-то время. То есть вы с ней встречались, а на меня она обиделась. Я говорил ей, что не одобряю ее выбор.

– Томаса?

Он вздыхает.

– Она притащила его сюда, я с ним резко поговорил. Он вел себя как полный идиот. Хотя… Ты винила меня в ссоре, и не зря. Мне не стоило… Джо?

Видимо, выпитые за ужином таблетки перестали действовать. Голова стала невыносимо тяжелой. Я откидываюсь на диван, закрываю глаза и шепчу:

– Все наперекосяк.

– Джо! – Роб гладит мое колено с такой силой, что я открываю глаза. – Извини, что не порадовал. Главное, что мы есть друг у друга. У детей все наладится, и у нас тоже.

– Думаешь?

Роб улыбается.

– Конечно! – Наклонившись, он целует меня в щеку. – Обещаю.

Я отодвигаюсь – боль вытесняет из головы все, даже незаданные вопросы. Они подождут. Сейчас я способна лишь с помощью Роба доползти по лестнице до спальни и забраться в постель, прохладным облаком окутывающую тело.

Роб ложится спать позже. Я снова отодвигаюсь – возможно, берегу больную руку; впрочем, в глубине души мне кажется, что я всеми силами стремлюсь быть от него подальше.

Сентябрь прошлого года

– Как работа? Ты довольна? – спрашиваю я у дочери.

Мы сидим в кафе; столик сервирован для чая, но Саша, как всегда, заказала свой любимый горячий шоколад с маршмеллоу. Она наклоняется за длинной ложкой, отбрасывает падающую на глаза волну волос и смотрит на меня, решительно сжав губы. Демонстрирует независимость. Впервые я увидела это выражение лица, когда Саше был год и она училась ходить. Каждое падение вызывало у дочери истерику, но помощь она решительно отвергала: отталкивала мою руку и начинала заново.

– Более-менее, – сдержанно отвечает она и слизывает с губы сливки. – Работа как работа.

– Не для карьеры? – Я наливаю себе свежезаваренный чай. В ситечке остаются крупные тонкие листья.

– Мам, я не знаю. – Саша поднимает брови. – Может, я вообще все брошу и пойду работать в бар. Там больше платят!

Я глажу ее по руке. Кольца у нее на пальцах – по нескольку на каждом – поблескивают на свету из небольшого окошка. Кафе темное, маленькое и дорогое. Даже не знаю, почему мы всегда встречаемся тут; до ее работы отсюда довольно далеко.

– Подожди годик-другой, тогда станет интереснее. Ты сама так говорила. Зато в баре никакой карьеры.

– По-разному бывает. – Саша отпивает шоколад из ложки. – А как папа?

Я отвечаю, что нормально, и невольно задумываюсь, насколько легче Робу было привыкнуть к опустевшему гнезду. Теперь весь образовавшийся вакуум для него заполняет работа. Кроме того, я уделяю ему больше внимания. Он признавался, что как будто переживает второй медовый месяц. Правда, об этом я дочери не сообщаю, представляя ее реакцию.

– А ты? – Саша испытующе смотрит на меня.

– Тоже хорошо. – Я улыбаюсь в ответ. – Без вас с Фином так тихо.

Она спрашивает, как Фин пережил первую неделю – наверняка чувствовал себя не в своей тарелке. Да, отвечаю я, тут они с братом – полная противоположность. Саша обожала учебу, с первых дней с головой погрузилась в студенческую жизнь, обрастая друзьями с легкостью, как значками на рюкзаке. Она до сих пор с ним ходит, хотя я предлагала купить что-нибудь поприличнее. Наверное, рюкзак напоминает ей про учебу и про друзей. Хорошо бы и Фину уметь с такой же легкостью вписываться в новую компанию.

– Я толком не поняла, нравится ему или нет. Ты же знаешь своего брата – все нужно клещами вытаскивать.

– Безобразие! – Саша со звоном опускает ложку в чашку. – Ведь говорила ему, что ты будешь волноваться. Ну почему он не слушает? – Откидываясь в кресле, она перебрасывает через спинку волосы – шелковистые, длиной почти до талии. – И чем ты теперь занимаешься без постоянной уборки в его комнате?

– В основном валяюсь, крашу ногти и тому подобное. – Я подношу пальцы ко рту и дую на воображаемый лак. – Больше мне нечего делать. Смысла в жизни не осталось…

– Нет, ну ты понимаешь, о чем я! У тебя же теперь больше времени.

Я рассказываю, что мы собираемся сделать из ее комнаты гостевую спальню, а бывшую гостевую отдать Робу под кабинет.

– Тут придется повозиться…

– А если я приеду в гости?

– Ты прекрасно знаешь, что комната все равно твоя. Только ты все равно не приезжаешь.

Саша молча цепляет тающую шапку маршмеллоу ложкой и отправляет в рот. Я предлагаю ей помочь привести ее квартиру в порядок – например, попросить наших маляров посмотреть, что можно изменить, но она отвечает, что нет смысла – она не намерена там задерживаться. У меня появляется краткий проблеск надежды, что она одумалась и вернется к нам. Увы, нет, она ищет другое жилье. Возможно, комнату. Я разочарована; с другой стороны, любая комната лучше ее облезлой каморки, которую Саша гордо именует студией. Я думала, такие квартиры канули в прошлое. Помню, как долго пахла плесенью моя одежда, после того как мы побывали у дочери в гостях. Правда, и навещали мы ее нечасто – пару раз, по случаю. Роб постоянно смотрел на часы, беспокоясь, что его дорогая машина слишком привлекает внимание, а я пыталась выделить хоть что-нибудь в интерьере, восхититься чем-то, но не находила подходящего объекта. Я сообщаю дочери, что буду рада, если она переедет. Если ей нужно, мы готовы одолжить денег, пусть только попросит. Она недовольно кривится, но не отказывается сразу.

Официантка приносит заказ: сэндвич с тунцом и сэндвич с сыром. Мы берем по половине от каждого.

– Ах, да, я же хотела тебе рассказать о волонтерской работе, – вдруг сообщает Саша.

Я внимательно слушаю, хотя идея меня не слишком вдохновляет. К своему стыду, я всегда предпочитала держаться подальше от волонтерства и успокаивать совесть щедрыми пожертвованиями. Однако Саша так увлеченно рассказывает о центре соцпомощи рядом с ее офисом, что я невольно проявляю интерес.

– У них там банк продовольствия и консультационный центр. Я просто раздавала листовки и мыла посуду, но мне понравилось. – Она бросает на меня взгляд. – И люди интересные.

– И как туда попасть? – спрашиваю я, пытаясь представить Сашу в нетипичной для нее роли.

– Сначала проверяют твои данные – что ты не псих и не педофил. Дальше просто приходишь туда и спрашиваешь, что можно сделать. – Она откусывает от сэндвича. – Мне немного неловко, что они столько возились с моими данными, а я слиняла.

– А что за люди туда обращаются? – спрашиваю я, отодвигая тарелку.

– Все, кому трудно и кто нуждается в помощи. – Саша подбирает с моей тарелки недоеденные крошки и отправляет в рот.

Я сразу представляю толпы наркоманов и бомжей.

– Не нравится мне это. А кто там во главе? И кто тебя защитит, если что?

– Защитит? Это наше общество!

Я выразительно оглядываюсь. Респектабельные седовласые джентльмены, бизнес-леди с пакетами из дорогих бутиков… Саша вздыхает и соглашается, что да, посетители центра соцпомощи не покупают латте за три фунта, и тем не менее они – часть нашего общества. Я борюсь с искушением заметить, что она сама пьет горячий шоколад за три фунта и, вероятнее всего, за мой счет. Похоже, ее принципы ничем не лучше моих. Когда-то волонтерская работа была ей так же чужда, как и мне. Тем удивительнее слушать ее сейчас.

– Подумай, мама. Помогая другим, можно обрести смысл жизни.

– Значит, после вашего с Фином отъезда моя жизнь потеряла смысл. Я верно тебя поняла?

– Ты сама это сказала.

– Я пошутила!

– Ты прекрасно меня поняла. – Саша кладет крошку мне на тарелку. – Тебе нужно найти новое занятие, иначе ты скатишься в депрессию. Что-то твое, личное.

Я смеюсь и укоряю ее за то, что она считала моей главной целью уборку за ней и ее братом.

– Мне есть чем заниматься. – Я пытаюсь вспомнить что-нибудь, не связанное с домом или ее отцом. – У меня есть смысл жизни.

– Мне пора на работу, – говорит она, подхватывая рюкзак. – Сколько с меня?

– Нисколько, я угощаю.

Я встаю поцеловать ее на прощание и смотрю вслед, как ветер треплет гриву белокурых волос. Работа для Саши – точно такой же способ заполнить пустоту, даже если она этого никогда не признает.

Пока я расплачиваюсь с официанткой, от Саши приходит сообщение:

«Если хотите переделать мою комнату в гостевую, я не против. Спасибо за обед. ХХХ. P. S. Подумай о моем предложении. Люблю тебя!»