Глава 5

Канун Рождества. 24 декабря

«Падуб и плющ, самшит и лавр вносят в дом на Рождество! Фа-ля-ля-ля…» – Розамунда улыбалась, слушая знакомую песню, – она всегда звучала, когда дом украшали к Рождеству. Королевские камеристки и фрейлины украшали гирляндами Грейт-холл – Большой зал и коридоры для вечернего и ночного торжества. Установленные вдоль галереи столы покрывали падубом, плющом, омелой, зелеными венками, лентами и усыпали блестками. Под неусыпным оком мисс Эглионби, старшей над камеристками, руководящей фрейлинами и горничными, они должны были превратить столы в произведения искусства. Розамунда с Анной Перси свивали кольца из плюща и наблюдали за Мэри Хауард и Мэри Радклифф, которые раскладывали гирлянды, чтобы измерить их.

Впервые за много дней Розамунда забыла о тоске по дому и своей неуверенности и просто думала о том, как же она любит это время года, эти двенадцать дней, когда мрак зимы отступает перед музыкой, вином, изящными поклонами. Да, Розамунда далеко от дома, но королева устраивает очень веселый праздник, и она должна получить от него как можно больше удовольствий. Розамунда взяла два обруча, связала их в виде шара для ветви поцелуев. Она выбрала со стола самые темно-зеленые петли падуба и плюща, обвила их вокруг шара и закрепила красными лентами.

– Ты поцелуеву ветвь делаешь, Розамунда? – поддразнила ее Анна; сама она вязала венок на каминную полку.

Розамунда рассмеялась:

– Моя служанка Джейн говорит, что если постоять под нею с закрытыми глазами, то увидишь своего будущего мужа.

– А если он подойдет и поцелует, пока ты стоишь с закрытыми глазами, так оно еще лучше, – расхохоталась Анна.

– Это помогло бы все решить с замужеством.

– Нет, я уверена, тебе нельзя такими трюками увлекаться, – прошептала Анна. – Как же тогда твой возлюбленный дома?!

Розамунда нахмурилась, глядя на незаконченную поцелуеву ветвь. В прошлом году под такой же ветвью ее поцеловал Ричард. Тогда ей показалось, что он любит ее, а она его. Сейчас это казалось таким далеким, как будто случилось с кем-то другим.

– Он не мой возлюбленный.

– Но ты же хочешь, чтобы он им был? Розамунда вспомнила поцелуй Ричарда на прошлое Рождество.

– Это невозможно.

– Родители так сильно настроены против него?

Розамунда кивнула и взялась за зеленые, красные и белые розы Тюдоров из бумаги, чтобы добавить их в поцелуеву ветвь.

– Они говорят, что их семья нам не ровня, хотя их поместье по соседству с нашим.

– Единственное их возражение?!

– Нет. Они еще говорят, что его характер несовместим с моим.

Розамунда почувствовала острую душевную боль, когда вспомнила эти слова отца. Она плакала, умоляла, будучи уверенной, что родители отступят, как они делали всегда. Отец, казалось, очень огорчился, что отказывает ей, но был непреклонным.

– Когда ты встретишь того, кого действительно полюбишь, говорил он, поймешь, что мы с твоей матерью имеем в виду.

– Но ты его любишь? – мягко спросила Анна.

Розамунда пожала плечами.

– В наших семьях с нашими чувствами не считаются, – тяжело вздохнула Анна.

– У тебя родные тоже непреклонные? – спросила Розамунда.

– Нет. Мои родители умерли, когда я была еще ребенком.

– О! Анна! – вскрикнула Розамунда. – Как это ужасно!

Ее родители могли дойти до крайнего раздражения, но до появления Ричарда они были нежными и сердечными с нею, своим единственным ребенком. А она с ними.

– Я их почти не помню. Я выросла у бабушки; она такая глухая, что вряд ли знала, что со мной происходит. Не так уж плохо. А потом появилась моя тетя. Она и подыскала мне это место при дворе. Они хотят выдать меня замуж, но по своему усмотрению. Как и твои родители, должна сказать.

– А кого они выбрали? Анна пожала плечами:

– Еще не знаю. Но пожалуй, кого-нибудь старого, ворчливого и беззубого. Какого-нибудь дружка тетиного мужа. Может, хоть богатый будет.

– Нет, Анна, нет!

– А-а-а! Все равно! Нам надо сосредоточиться на твоем романе. Надо придумать, как тайно переправить ему письмо… О, вот, добавь в свою ветвь омелы. Без нее никакого волшебства!

Розамунда засмеялась, взяла у Анны толстую ветку глянцевитой омелы и привязала в центре своей. В самом деле некое волшебство уже плавало в зимнем воздухе: она чувствовала себя легче с приближением Рождества.

Как ни странно, но, глядя на омелу, она видела не светловолосого Ричарда, а темные глаза, сильное худощавое тело под облегающим его бархатом, летящее над сверкающим льдом.

– Падуб и плющ, самшит и лавр вносят в дом под Рождество, – прошептала она.

В другом конце галереи поднялась какая-то суматоха: вошли мужчины, внося с собой холод дня. Среди них был тот симпатичный молодой человек, который в прошлый раз подмигнул Анне, а она от него отмахнулась. И был Энтон Густавсен, с коньками, перекинутыми через плечо: черные волнистые волосы выбились из-под бархатной шапочки.

При виде их леди захихикали, смущенно краснея. Розамунда боялась, что она тоже покраснела – чувствовала, как горят ее щеки. Она склонилась ниже к своей работе, но и в жемчужных ягодах омелы видела глаза Энтона и его дразнящую улыбку.

– Мисс Анна, – сказал один из вошедших. Розамунда подняла глаза и увидела, что это был тот, кто подмигивал Анне. Вблизи он выглядел еще симпатичнее, с длинными золотисто-русыми волосами и зелеными, как изумруд, глазами. Он улыбался Анне, но Розамунде показалось, что она заметила странное напряжение в уголках его рта и быстро завуалированную вспышку в глазах. Возможно, не она одна скрывала свои тайные чувства. – Что вы здесь делаете?

Анна даже не взглянула на него, а, наоборот, сосредоточилась на своих руках, перебирающих ленточки.

– Кто-то же из нас должен работать, лорд Лэнгли, а не только целый день резвиться на льду.

– Ох, какая тяжелая работа! – весело ответил лорд Лэнгли.

Он уселся на конец стола, свободный от плюща. На указательном пальце у него блестело золотое кольцо с чеканкой в виде гребешка феникса, герба рыцарской семьи. У Розамунды перехватило дыхание. Обожатель Анны был граф Лэнгли. И не старым, и не ворчливым. Она против воли бросила взгляд на Энтона, не хотела ни смотреть на него, ни вспоминать об их пари и своих глупых мыслях о поцелуевой ветви и катании на льду. Но ее будто что-то заставило посмотреть, что он делает. А он стоял у окна, вальяжно облокотившись о резную раму и наблюдая, как его спутники хихикают с двумя Мэри. Веселая полуулыбка играла на его губах. Розамунда крепче вцепилась в свою поцелуеву ветвь, и тут же ей померещилось видение, как она стоит с ним под зеленой сферой, смотрит на него, на эти губы, и ей очень захотелось узнать, что она почувствовала бы, если его губы прижались к ее губам в поцелуе. Она представила себе, как берет его за плечи, теплые, мускулистые под прекрасным бархатом. Как гладит руками по его рукам, а его губы приближаются к ее губам, приближаются… И тут его улыбка расплылась, будто он прочел ее мысли. Розамунда затаила дыхание и устремила взгляд в стол; щеки ее полыхали.

– Мы не только катались, мисс Анна, – проговорил Энтон. – Нас королева послала подыскать хорошенькую колоду для камина на Святки.

– И вы нашли, конечно? – едко спросила Анна, вырывая плющ из руки лорда Лэнгли.

Тот расхохотался и взял вместо плюща ленточки.

– Пока не нашли, но сегодня снова пойдем. Только самые хорошие возьмем для Рождества королевы и ее леди.

– Вот и поторопитесь. Рождество-то завтра.

– Не бойтесь, мисс Анна. Если я что задумал, то добьюсь обязательно.

– Обязательно?! – подхватила Анна. – А я-то боюсь, что для всего есть свое время, даже для разочарования.

Зеленые глаза лорда Лэнгли прищурились, а Энтон усмехнулся и подошел ближе к столу. Он склонился над плечом Розамунды, дотягиваясь до веточки падуба. Розамунда тяжело сглотнула, когда он шеей коснулся ее рукава, мягко, тепло и в то же время со снежной свежестью.

– Э, лорд Лэнгли, – протянул Энтон, – работа с падубом сделала сегодня леди такими раздражительными. Может, нам лучше удалиться, пока нас не поцарапали.

Лорд Лэнгли тоже рассмеялся:

– У вас, у шведов, такая тонкая кожа? У нас здесь покрепче защита от колючек леди.

– Разве от этого можно защититься?! – спросил Энтон. Розамунда взяла веточку из его рук осторожно, стараясь не коснуться его пальцев. – Говорят, если листья падуба закругленные, то следующий год в доме будет править миледи. Если с зазубринками, то – милорд. А какие же эти? – Энтон опять взял веточку падуба, провел пальцем по блестящему зеленому листочку. – Что бы это могло значить, если половина листа закругленная, а другая половина с зазубринами?

– Так не бывает, – засмеялся лорд Лэнгли. – В каждом доме править может только кто-то один.

– В доме королевы все листочки всегда гладкие, – сказала Анна. – А теперь будьте так любезны и помогите нам развесить в зале гирлянды.

Энтон вставил маленькую веточку падуба в зачесанные наверх волосы Розамунды; край его ладони коснулся ее щеки.

– Вот так, леди Розамунда, – шепнул он. – Теперь вы совсем готовы к празднику.

Розамунда дотронулась до веточки, но не выдернула ее, а оставила на память.

– В таком случае вам лучше опасаться моих колючек, мистер Густавсен. Их, может быть, не видно, как на листьях, но они есть.

– Учту. Но я не тот, кто испугается ожога крапивой, леди Розамунда, даже самой жгучей.

Он положил свои коньки на стол, сдвинув длинную гирлянду из плюща и лент, и подал ей руку:

– Вы мне покажете, где должны висеть ваши украшения? Я бы очень не хотел нарушить ваш замысел украшения залов.

Чуть посомневавшись, Розамунда кивнула и протянула руку, позволяя ему помочь ей встать. А другой она взяла свою поцелуеву ветвь, и они пошли за всеми остальными. Все принялись напевать.

Розамунда не удержалась и стала подпевать в счастливом предчувствии праздников. Она улыбнулась Энтону, удивленная тем, что он тоже подпевает.

– Вы знаете английские песни, мистер Густавсен? – спросила она, когда они подошли к огромному камину.

Он отпустил ее руку, чтобы взять табурет, и Розамунда почувствовала себя покинутой.

– Моя мама была англичанкой, – ответил он, вставая на табурет.

Розамунда подала ему конец гирлянды, который он закрепил на деревянной стойке, покрытой искусной резьбой. – Она всех в доме научила своим старым любимым песням.

– А как у вас, в Швеции, празднуют Рождество? – полюбопытствовала Розамунда.

– Полагаю, так же, как и здесь, – званые обеды, приемы, зрелищные представления, подарки… И еще у нас есть День святой Люции.

– Святой Люции?!

– Да. Очень старая шведская традиция. Святая Люция – наша защитница. Мы чествуем ее каждый декабрь, устраиваем шествие, которое возглавляет дама, изображающая Люцию. И она ведет католиков-беженцев в катакомбы, освещенные факелами, и раздает им еду, пока совсем сама не измучается. Она одевается в белое платье с красными лентами и надевает корону из свечей. А когда она раздает сладости и деликатесы, все поют ей песни.

Розамунда, восхищенная, засмеялась:

– Какая прекрасная традиция! А у нас пока нет святых.

– В Швеции тоже нет, кроме Люции. А вас обязательно выбрали бы на роль Люции.

– Меня? Мои родители сказали бы, что я меньше всех других подхожу на роль святой.

Энтон кашлянул:

– Да, вы кажетесь упрямой, леди Розамунда.

– О! Премного благодарна, – поддразнила его Розамунда. – Еще одна шведская привычка – оскорблять леди под Рождество?

– Ни в коем случае. Упрямство – такая черта, которая чрезвычайно нужна при дворе.

– Правда. Может, я при дворе и недолго, но тоже заметила.

– Но вас все равно выбрали бы на роль святой Люции, из-за вашей красоты. У Люции всегда светлые волосы, голубые глаза, и она должна уметь выразить свежесть и щедрость. Эти качества нельзя свести на нет никаким упрямством.

Розамунда почувствовала, как краска смущения снова заливает ее лицо. Так она не покраснела бы ни от какого комплимента, высказанного другим мужчиной. Он считал ее красивой!

– Может, эта такая традиция, которую нам следовало бы перенять.

– Обязательно. – Энтон слез с табурета и осмотрел свою работу.

– Вам нравится?

– Что нравится? – спросила она, все еще ошеломленная. Он нравится? Она очень боялась, что – да. Он был совсем не таким, как Ричард.

– Украшения.

– Ах, украшения! Очень празднично.

– Тогда нам осталось подыскать место для этого. – Он взялся за поцелуеву ветвь, которую все еще держала Розамунда, почти забыв о ней.

– А, это глупость, – возразила Розамунда, отступая назад. – Королева определенно не захочет видеть ее в зале.

– Почему? – Энтон приблизился, чтобы взять зеленый круг в руки. Он осмотрел омелу, трепещущие ленточки и расплылся в улыбке. – Поцелуева ветвь!

Розамунда вырвала у него ветвь:

– Я же сказала, что это глупость!

– Мне мама рассказывала, что, когда она была девушкой, она делала поцелуеву ветвь, чтобы гадать, кто станет ее мужем.

– А я сделала ее совсем не поэтому. Просто мне показалось, что она симпатично выглядит.

Энтон подошел совсем близко и наклонился, чтобы шептать ей на ухо. От его свежего дыхания у нее на темени зашевелились завитушки и ее охватила дрожь.

– И еще она мне говорила, что если ты поцелуешь кого-то под этой ветвью в полночь под Рождество, то он будет твоей настоящей любовью до конца года.

Розамунда закрыла глаза, пытаясь не обращать внимания, как его дыхание растекается по ее коже.

– Тогда этого лучше не вешать. Здесь, при дворе, за настоящую любовь жестоко мстят.

Энтон засмеялся, беря ветвь из ее рук:

– Нет, она слишком симпатичная, чтобы ее ломать. Мы ее повесим здесь, за гобеленом. Ее смогут найти только те, кому она действительно нужна.

Розамунда не успела возразить, как он пошел к гобелену и отвернул его, открывая зазор между стеной и гобеленом, потом подпрыгнул, чтобы зацепить ленточную петлю за выступ в резьбе дерева; ветвь закачалась на подвеске, зеленая и нарядная. Затем он вернул гобелен на место, и тот скрыл потайное пространство.

– Вот так, леди Розамунда, о ней знаем только мы двое.

Их секрет! Розамунда хотела убежать, как в тот день, когда увидела его на пруду. И не могла, будто была связана с ним лозами плюща, и красными лентами, и еще темным блеском его глаз.

Она коснулась кончиком языка пересохших губ и увидела, как глаза его сузились в ответ на это ее незаметное движение.

– Темза уже совсем замерзла? – тихо спросила она.

– Почти замерзла, – хрипло ответил он. – Говорят, на днях будут сильные морозы.

– Сильные морозы?! Их не было уже много лет, еще с тех пор, как моя мама была ребенком.

Розамунда потупилась, почувствовав себя вдруг совсем бесстыдной:

– Тогда вы сможете учить меня кататься?

– Вы мне кажетесь очень способной ученицей, леди Розамунда. А я смогу танцевать на Крещение?

– Надо подождать. Наш первый урок танцев только завтра.

– Я мечтаю о нем.

Розамунда присела в реверансе и побежала. Она тоже очень мечтала об их уроках. О всяких уроках…

Ей было так уютно в теплой жизни замка Рамси. А сейчас она чувствовала себя такой неуверенной, как будто балансировала на краю глубокой неведомой пропасти между собой прежней и нынешней, между той, которой она была, и той, которую она еще не знала. Малейший толчок мог свалить ее или в ту или в другую сторону. Или она могла прыгнуть.

Она ринулась из зала и повернула к лестнице, которая вела к апартаментам камеристок, но на первой же ступеньке замерла. Выше, на лестнице в темноте, стояла Анна, погрузившись в разговор с лордом Лэнгли. Их голоса были низкими и напряженными, будто они ссорились. Он потянулся к руке Анны, но она отступила назад, качая головой, а потом побежала вверх по лестнице.

Лорд Лэнгли развернулся и пошел вниз. Розамунда сжалась у стены, надеясь, что в сумраке он ее не заметит. Но он, кажется, вообще ничего не видел. Его красивое лицо, недавно светящееся весельем, было мрачным и натянутым от злости.

– Чертова упрямица! – бормотал он.

Розамунда помедлила, не зная, что ей делать. Ее собственная романтическая жизнь зашла в тупик, так что ей не до помощи кому-либо еще. Но Анна была ее подругой.

Чувствуя себя зажатой между Сциллой и Харибдой, Розамунда поплелась в общую спальню фрейлин. Остальные леди еще украшали залы, и только Анна одна-одинешенька лежала на постели, отвернувшись к двери спиной. Она лежала тихо, без всхлипываний и вздохов. Розамунда на цыпочках подошла к ней.

– Анна? – ласково позвала она. – Что-нибудь стряслось?!

Анна повернулась к ней. Глаза у нее были сухими, но красными, и черные кудри выбились из прически.

– О, Розамунда! Посиди со мной.

Розамунда присела на край постели и достала из вышитого кармана на талии носовой платок.

– Расскажи мне о своем возлюбленном там, дома, – попросила Анна, облокотившись на подушечку. – Он красивый?!

– О-о! – простонала Розамунда, испуганная вопросом Анны. Она сделала над собой усилие, чтобы вспомнить Ричарда, как он ей улыбался, улыбкой без скрытых глубин и тайн, совсем не как Энтон Густавсен. – Красивый… – медленно выговорила она.

– Светленький? Черненький? Высокий?

– Светловолосый, среднего роста.

– Здорово целуется, могу поспорить. Розамунда засмеялась:

– Ну, неплохо, думаю. – Хотя сравнивать ей было не с кем.

– И он любит тебя, хочет на тебе жениться? В этом Розамунда сомневалась:

– Говорил, что хочет, когда я видела его в последний раз. – Но потом он исчез, оставил ее одну спорить с родителями. Слуги говорили, что осенью он совсем куда-то уехал.

– Тогда ты счастливая, – вздохнула Анна.

– А лорд Лэнгли не хочет?

– Говорить о нем не хочу! – оборвала ее Анна. – Не сейчас. Я бы лучше послушала про твою любовь.

Розамунда откинулась на спину и уставилась на вышитую внутреннюю сторону штор, будто там могла прочитать ответы.

– Я давно ничего о нем не слышала, а сейчас уже не уверена, захочу ли я о нем слышать.

– Могу поспорить, что он тебе писал, да родители перехватили письма. Так было с моей подругой Пенелопой Лилэнд, когда она хотела выйти замуж за лорда Першинга.

– Вот как? – Розамунда нахмурилась. Ей такое в голову не приходило. – Как же мне узнать?

– Нам надо придумать, как с ним связаться. – Голос у Анны наполнился возбуждением от новой интриги. – Раз он знает, где ты, наверняка переберется куда-нибудь сюда, поближе к тебе.

Розамунда не была в этом уверена. Ей казалось, что ее страстная увлеченность Ричардом принадлежит кому-то другому, юной девочке, которая не понимала ни самое себя, ни окружающего мира. Но если это поможет развлечь Анну, да и себя тоже, то она не против попытаться. Может, тогда она не будет так тонуть в паре темных глаз?

«Надень на голову венок, утопи печаль в бокале вина, и пусть веселятся все!»

Розамунда беспомощно засмеялась, когда весь большой зал загремел песней. Было ясно, что все кругом уже весьма обстоятельно утопили свою печаль, а рождественский пир продолжался. Длинные столы были завалены остатками еды; бокалы и кубки опустошены. Украшения зала, освещенные теперь полыхающим камином и дюжинами фонарей, сказочно мерцали красными, зелеными, золотыми блестками, превращая огромный зал в праздничный будуар. Смех был таким же громким, как пение; взгляды становились все продолжительнее, все откровеннее… А ночь продолжалась!