Цитаты из книг автора «Алёна Долецкая»

Нет ничего невозможного. И дело не в деньгах. Не в мужьях. Не в связях. А в своевременном и точном понимании своего предназначения. И в честном служении своему выбору.

Не знаю их сценариста, но не сомневаюсь в его величии. Любимые сны – те, после которых просыпаешься, будто подзаряженная специальной батарейкой. В этих снах я летала и до сих пор летаю. Один был давно-давно, но я его запомнила навсегда.

Мне нравилось, что у них всё было не так, как у нас. Это был дом, где было всё можно. Вот прямо совсем всё. Смотреть телевизор (у родителей не было телевизора, справедливо считался тратой времени). У Никулиных, кроме собрания сочинений Рахманинова, Малера, Дебюсси и прочих Шопенов (этих и у нас дома было предостаточно) были пластинки, из заграничных гастролей с Jesus Christ Superstar, The Beatles, Rolling Stones. Можно было лежать в наушниках на диване, а можно было динамики громко включать. А ещё – там можно было курить! Дом, где строгость и наказание были несуществующими категориями. Там можно было прятаться. И так как они были совсем богемой, можно было иногда ругаться матом.

«Знаешь, у меня же, в общем, и подруг очень много, и иногда я с ними сплю, когда им совсем плохо – у девчонок же всякое бывает, ничего не складывается, и они пристанут, как банный лист, надо же помочь». Наверное, это было что-то из области настоящей дружбы.

И после пятидесяти я по-прежнему люблю субботний завтрак в стиле «Утро. Секс. Эклеры». Потому что нет у любви возраста, дат и цифр. На мой полувековой день рождения близкий друг сказал: «Наступает самое интересное. Теперь сочиняй сценарий второй половины жизни. Это настоящее творчество».

Любая национальная кухня – как тембр голоса, который ты один раз слышишь и после этого не забываешь. Или как запах: не ошибёшься, что ты пришёл ужинать в грузинский дом. У тайцев за столом будут щекотать нос кокосовое молоко, лимонная трава и лемонграсс, листья кафира, (двоюродный брат лаврового листа благородных кровей), имбиря и лайма. Каждый раз, когда я готовлю тайскую еду, пара консервативных друзей обязательно скажет: «У нас сегодня опять духи будут подавать?» Зайдёшь к японцам – на голову сваливается тишина, уравновешенность, порода, и всё на цыпочках и в белых носочках. Вкус тонок, нож опасно остр, десерт едва сладок и свеж. Нация, которая восхищается трещинками на чашке прапрадедушки, где эстетизм – главный тиран, повелитель и монстр, стремится к бесконечной гармонии. А каковы индийцы? Это сплошное колдовство. Один и тот же порошок карри любой остроты каждая семья толчёт по-своему. А этот хлеб нан! Нан с чесноком, нан с топлёным маслом, нан с кориандром, нан с кунжутом, нан на масле, нан без масла. Самые банальные цветная капуста и картошка, морковь и зелёный горошек чудесным образом превращаются в тягучее пряное рагу пав бхаджи. Хоть ложкой ешь, хоть на тот же хлеб. Ну и, конечно, эти кубики из филе курочки – чикен-тикка – всегда осыпанная пурпурного цвета специей – гаром горят на тарелке. Все вроде просто, но секрет массивного выделения слюны так и остаётся секретом. Когда заныриваешь в любую национальную кухню – будто улетаешь на другую планету. И поразительно, что, если едешь в страну или идёшь в очень хороший ресторан этой национальной кухни, тебе никогда не придёт в голову, условно говоря, запивать суши водкой, а чакапули – ромом. Просто не придёт. Потому что после веточки цицмата, крошечного кусочка горячего хачапури и ложки чакапули тебе нужно выпить бокал хорошего красного вина. А если уж оно грузинское и домашнее, то большего счастья нет.

И вижу, что белая лапша уже не al dente. Попробую, думаю, коричневую: вдруг она готова? Достаю свою собу, начинаю жевать, а она не жуётся. Она у меня разгрызается и совершенно не собирается таять во рту. Странно. И в какой-то момент она ломается и будто выстреливает: у меня в рту полная чаша благовоний, сандала, иланг-иланга и лемонграсса.

Слушай, Саймон, всё время забываю тебя спросить. Когда ты со своим парнем занимаешься сексом, он – тебя или ты – его? – What?! Darling!!!!!.. Потрясённый Саймон проносит мимо рта бокал джина с тоником: по щеке и роскошному пиджаку Gucci (тогда его делал Том Форд) льётся джин, сползают льдинки, лимон прилипает к пиджаку – прямо скажем, зрелище. У него шок. А что такого я спросила? С тех пор он меня всегда представлял как «Познакомьтесь, это мой любимый босс» и добавлял: «Та самая, которая Miss Whofuckswhom[14]».

Позже Карина проследит, чтобы ни одной моей фотографии не появилось ни в одном русском издании Condé Nast и чтобы меня ни за что не пригласили на пятнадцатилетний юбилей журнала, который я делала десять с лишним лет. Но всё это – муравьиная чушь. И есть какая-то окончательная справедливость в том, что Карина написала книжку про свои диеты, анорексию, обмороки и кровотечения, а я – про завтраки, обеды и ужины. Стрекозе нельзя расстраиваться, от этого портится цвет крыльев. Я полетела дальше.

Страну, в которой зимой едят мороженое, победить невозможно»? Но стал он таким благодаря Клементине. По мужу Черчилль.