Цитаты из книги «Мой хулиган»

Ведь имеются и связи в полиции. Но ради чего все это я должен делать? Я ведь никто для Синичкиной. Просто пшик. Она ушла под конвоем своего кудрявого дружка из охранной организации «Гав». И с каждым глухим ударом мяча об стенку обида ощутимо давит изнутри.

Я хмыкаю и опять запускаю мяч в стену. Расклеился? Да я, блин, в бешенстве. Это внешне я олицетворение спокойствия. А внутри у меня полная вакханалия. Хочется крушить все вокруг, включить Халка и долбить стены. Но я тушу всю злость в себе лишь одной ее фразой: «Ты мне никто». Вот так вот. Никто. Не хочу признаваться сам себе, что в ту секунду по мне как поезд проехался. Огромный такой товарняк обиды. Прямо напротив ее подъезда. Припечатало меня неслабо. И не только припечатало. Леся задела во мне то, что трогать категорически запрещено. Я всегда честный в отношениях. Могу, конечно, в разговоре с родителями приукрасить, что проблем с учебой нет, но девушке, с которой хочу лечь в постель, скажу честно: только секс, не более. И Лесе я не врал, говоря, что невозможно измерить мое желание быть рядом с ней. Но, видимо, я где-то жестко накосячил, раз она решила так поступить.

– Богдан мой друг. Он всегда рядом. – А я? – По двору снова разносится нервная усмешка Макса. Моя обида становится такой жгучей, а ощущение предательства делает землю под ногами вязкой. – А ты мне – никто, – срывается с моих губ, а самой тут же хочется откусить себе язык. Громкий, открытый смех у меня за спиной, от которого темнеет в глазах, выбивает кислород из моих легких. – Никто… Понял. Удачи, Синичкина. Только о своих словах не пожалей.

– Из-за тебя дедушку хватил сердечный приступ. Он в больнице, – озлобленно цежу каждое слово. Лицо Ольховского каменеет, а мне хочется похлопать в ладоши. За изумительный актерский талант! И в глаза умеет смотреть искренне, и изумление изображать. – Ты правда считаешь, что я мог пойти на такую подлость? – Он смотрит на меня не моргая.

– Но ты своровала ответы у Аркадия Борисовича, и теперь тебе стыдно, – шепчет он. Так спокойно и без удивления. Ни одна мышца лица не дрогнула под моими пальцами.

– Олесь, ты не хочешь отдавать мне ответы, да? – Вопрос Макса как молот по наковальне. От него у меня болезненно звенит в ушах. Но я молчу. Лишь слизываю соленые капли, стекающие по моим губам. – Синичкина, ау! С самим собой, знаешь ли, не прикольно болтать. – Ольховский понижает голос и щелкает пальцами перед моими глазами.

Я влюблена в него. Влюблена в голос, в его широкую и невероятно искреннюю улыбку. Влюблена в те моменты, когда Макс прижимается к моей шее и смешно дышит в нее, словно ежик. Мне так хорошо с ним, что когда мы вместе, то мое сердце скачет в груди как мячик. Не знаю, как еще дедушка не заметил, что по дому я хожу с пришибленной улыбкой на лице.

Припарковавшись в моем дворе, Ольховский протяжно вздыхает и смотрит на меня как побитый щенок. Он даже забыл расчесаться. Темные пряди слегка вьются от сырости и забавно торчат лохматой копной. Зато он в очередных модных джинсах и толстовке с закатанными рукавами, демонстрирующими линии татуировок. За этот вечер я успела тысячу раз обвести их узор пальцами. Одного взгляда на это взъерошенное чудо за рулем хватает, чтобы понять, что мои бабочки в животе – самые слабоумные на свете. Они взвиваются где-то глубоко внутри меня дружным роем, танцуя самбу. Им можно вызывать дурку.

А все-таки еще осталось немного стыда в моем счастливом организме. Щеки вмиг становятся багровыми. Макс не только снова намеревается залезть ко мне под одеяло, он одним уверенным движением стягивает с себя боксеры.

Тяжко вздохнув, Максим вылезает из-под одеяла. И пока он натягивает на себя свои боксеры, я, краснея, не могу перестать пялиться на его крепкий голый зад. Ныряю под одеяло. Я двинулась разумом. И как мне ехать домой? Там же такого не транслируют…